Всем смертям назло
Шрифт:
Что-то судорожное было в этом веселье. Как марионетки на шнурках, дергались танцующие, смех казался притворным, драгоценности — поддельными. Это был пир временщиков нэпа... Во всеобщем движении трое за столом возвышались неподвижные и притягательные.
Танец кончился. На эстраду вскочила женщина. Тонкая, в черном в обтяжку платье, извивающаяся, вся как бич, она махнула красным газовым платком. Оркестрик заиграл старинный романс: «Пара гнедых». На этот мотив женщина затянула сильным голосом:
В жизни борьба с кровожадным насильем —
Вот мой девиз, вот задача моя!
Больше простора моим красным крыльям,
С классом рабочим я в доску своя!..
Мы растерянно оглянулись вокруг. Нет, окружающие принимали все всерьез. Кто-то одобрительно захлопал, за соседним столиком тощий юноша, захлебываясь, уверял:
— В духе времени! Прелестно! Свежо! Как это всем нам нужно!
Певица, неистово махая красным газом, выводила:
Я и супруг мой Василий Петрович —
Пара бойцов, пара бойцов!..
С нас было довольно. Мы поискали глазами официанта, чтобы расплатиться. Но в это время новое лицо появилось за столиком Софьи Яковлевны и ее спутников. Мы не рассмотрели лица подошедшей к ним женщины, она сразу села спиной к нам, была видна лишь ее стройная шея, затылок с пышным узлом волос и серый мех, лежащий на покатых плечах.
Что-то знакомое было в ее движениях. И мы раздумали уходить.
Очередной тур «Казбека» кончился. Танцующие стали хлопать в ладоши, требуя повторения. Оркестр с воодушевлением начал снова. Саксофонист с рупором в руках выступил вперед на маленькой эстраде. Он бросил в зал дурацкий припев:
Гулимджан бедный,
Отчего ты бледный?
Оттого я бледный,
Оттого что бедный...
Мы не смотрели на танцующих, с новой силой бросившихся в трясучие синкопы. Все наше внимание привлекали те, за столиком Пгржельской. Молодой человек встал, одернул пиджак и поклонился. Женщина опустила серый мех на спинку стула и поднялась. Они вступили в круг танцующих. Теперь спокойное, задумчивое лицо женщины было все на виду. И мы с великим конфузом узнали... Жанну Перегуд.
Она не заметила нас, и мы поспешили ретироваться.
На следующее утро Софья Яковлевна выглядела, как обычно: малоимущей вдовой, скромно, почти бедно одетой и целиком погруженной в заботы о сыне.
Мотя Бойко добыл исчерпывающие сведения об ее спутниках. Отец и сын Лямины приехали из Одессы. Оба они комиссионеры по ходкому товару — фруктам. Одесса всегда снабжала наш город ранними фруктами. Странным могло показаться только одно: багаж Ляминых вовсе не состоял из решетчатых ящиков, в которых среди стружек покоились розовощекие персики или хрупкие виноградные кисти. Нет, Лямины приехали с двумя небольшими чемоданами. Мотя успел побывать в их номере в гостинице «Монбижу», пока хозяева отлучались. Чемоданы стояли открытыми, ничего, кроме носильных вещей, в них не было. Может быть уже не было?
Лямины уехали. Фальшивые деньги в городе не появлялись. Софья Яковлевна была погружена в повседневные заботы, как Золушка после бала. Жанна занималась музыкой с ее сыном.
Было только одно, одна маленькая зацепочка, один крошечный выступ, на который в наших поисках можно было поставить ногу, но уж никак на нем не укрепиться... Лямины встретились с одним из старых граверов, работавшим по найму в частной мастерской. И вскоре после этой встречи гравер выехал на жительство в Одессу... Ну и что? Может быть, он и без Ляминых выехал бы? Может быть. Но могло быть и так: Лямины подбирали кадры для «доктора».
Почему возникла такая мысль? Только потому, что Ляминых видели в обществе женщины, которая расплатилась фальшивыми деньгами с учительницей музыки?
Появление Жанны в этой компании, в казино содержало в себе тоже что-то недосказанное.
Мы пошли на риск. Мы снова вызвали Жанну. Вызвали осторожно. Просто я подождала ее на улице и пригласила к нам. Мы были поражены происшедшей в ней переменой. Та Жанна была искренна, спокойна и доброжелательна. Эта — чем-то напугана, замкнута и не расположена к объяснениям.
Шумилов огорошил ее вопросом: аккуратно ли расплачивается с ней Пгржельская? О, да, конечно! Жанна в прошлый раз говорила, что получает деньги каждое 20-е число. Значит, вчера она получила деньги? Да, то есть нет... Вчера не получала... Почему? У Пгржельской не было денег, она просила подождать.
— И долго придется вам ждать?
— Месяца два... тихо ответила Жанна. Видимо, этот ответ вырвался неожиданно для нее самой. Она делала отчаянный жест и заплакала.
Шумилов дал ей выплакаться, отвернулся, закурил. А я приготовилась писать протокол.
— Проводите свидетельницу в дамскую комнату, пусть она умоется...— сказал мне Шумилов.
Я поняла, что слово «свидетельница», произнесенное с нажимом, должно было успокоить Жанну: пока что не обвиняемая... С другой стороны, была опасность, что напуганная Жанна даст деру... И я подождала, пока девушка умылась и привела в порядок свою растрепавшуюся прическу.
Жанна заговорила:
— Я познакомилась с Софьей Яковлевной Пгржельской совершенно случайно. Уверяю вас... Я не знала о ней ничего. Ничего плохого. Я очень нуждалась, ведь у меня никого нет. И я не получаю стипендии, у нас в Музыкальном стипендия — это, знаете, очень трудно. Только самым, самым... Я никогда не была «самой»... Вообще, мне не везло. — Жанна опустила голову, слезы снова набежали на ее глаза... Но она справилась с ними и продолжала: — Год назад я повесила около своего дома несколько объявлений. О том, что даю уроки музыки. Никто на них не откликнулся. Никто, кроме Софьи Яковлевны. Она написала мне открытку, пригласила меня и так тепло меня приняла... Она сказала, что я буду своим человеком в их семье. И сама назначила плату за уроки с Мишей. Плату очень высокую. Меня удивило, что деньги она всегда мне давала так: за один прошедший месяц и за один вперед. Конечно, мне это было удобно, и всегда получалась приличная сумма.
И я ровно ничего, ну ничего не подозревала. Верьте мне. Когда меня задержали тогда у кассы, мне и в голову ничего не пришло. Потом, как вы велели, я вернула деньги Софье Яковлевне и сказала, что кассирша признала их фальшивыми. Софья Яковлевна придирчиво меня расспрашивала, как все было, не задерживали ли меня, не обратил ли кто-нибудь на меня внимание.
Я сказала, что нет, что, кроме кассирши, никто ничего об этом случае не знает.
Вот тогда Софья Яковлевна и сказала про горжетку. Я поверила ей. Но случилось так, что я эту меховую вещь увидела у нее в шкафу. И попросту воскликнула: «А вы сказали, что продали ее!» Софья Яковлевна изменилась в лице. Она тотчас меня обняла, села со мной на кровать и сказала, что давно хочет со мной поговорить откровенно. Ведь я ей как родная!