Всем смертям назло
Шрифт:
— Она, конечно, моментально ушла от меня. Она — женотделка.
«Вот оно! Я бы не ушла. Я бы до ЦКК добралась», — подумала я и спросила:
— А цекака?
— Написал. Пока не известно. — Валерка устало закрыл глаза.
— Уходи, Лелька, — сказал он неожиданно, — ко мне тут одна баба должна притопать.
Только этого не хватало!
— Ты окончательно разложился, Валерка, — сказала я и ушла.
Но этот день был нескончаем. Еще у дверей «Ампира» я услышала шум. В нашей квартире ругались. Последнее время это случалось часто и особенно меня не беспокоило. Дверь стояла открытой настежь, и до меня донесся визгливый Котькин голос. Странно, что раньше я не замечала, какой у него неприятный голос!
— Вы же — термидорианцы, типичные термидорианцы! — визжал Котька. — Гробовщики революции! Строите социализм? Где? В одном уезде? Ха-ха! В Богодухове? В Пирятине? В Кобеляках?
— Трепло мелкобуржуазное! Авантюрист! Провокатор! — Федька гремел по нарастающей. — Геть видсиля! — закончил он вдруг.
Мимо меня пролетели связки книг и Котькины кожаные брюки. Следом выскочил бомбой сам Котька и, дико посмотрев на меня, словно не узнав, ринулся вниз по лестнице, волоча за собой чемодан. Я вошла. Федя стоял посреди комнаты, закрыв лицо руками. За столом сидел мой дядя, немножко бледный, и барабанил пальцами по столу. Некоторое время мы все молчали.
— Что же это? — спросила я.
— Политическая борьба, — ответил дядя.
— Но мы ведь единомышленники. Зачем же так? — Я чуть не плакала.
— Поставь чайник, Лелька, — сказал дядя.
Потом мы втроем пили чай и долго говорили.
Дядя ушел от нас поздно и на прощанье поцеловал меня: он уезжал надолго. В Германию. Работать в нашем полпредстве.
Лямины приехали, и Жанна исправно сообщала нам о каждом их шаге. Увы! Все эти шаги были абсолютно невинны: посещение ресторанов, казино, танцы, попойки...
Правда, Жанна доставила нам крупную сумму фальшивых червонцев, привезенных Лямиными, но мы были так же далеки от раскрытия центра фальшивомонетчиков, как и раньше.
В Одессе никаких интересных связей Ляминых обнаружить не удалось. Одесский уголовный розыск считал, что в Одессе существует лишь перевалочная база, а делают деньги где-то в другом месте. Кто содержит эту базу? — Над этим в Одессе бились уже давно.
Лямины не собирались откровенничать с Жанной. Безусловно, многое знала Софья Яковлевна, но та умела держать язык за зубами.
Выяснение дела шло чрезвычайно медленно еще потому, что и фальшивомонетчики не торопились. Жанне, например, разрешалось «реализовать» привезенные Лямиными деньги лишь через месяц после их отъезда, чтобы появление фальшивых червонцев в городе никак не связывалось с ними.
Время шло. Лямины снова уехали в Одессу. Оттуда они никуда не выезжали, никакими делами, кроме торговли фруктами, не занимались.
Но через два месяца младший Лямин снова появился в нашем городе. На этот раз один. В самом деле, какая надобность была в поездке его отца?
И у нас возник план...
Мы арестовали Лямина-младшего. Арестовали с фальшивыми червонцами.
На допросе он держался с достоинством, сказал, что деньги эти получил за проданные им фрукты, от кого именно, не помнит: оптовых покупателей было много.
Мы и не ждали от него ничего другого: наша задача заключалась в том, чтобы вывести Лямина-младшего из игры и ввести в нее Жанну. Для этого мы постарались, чтобы Софья Яковлевна узнала об аресте. И тогда было решено, как мы и предполагали, что Жанна выедет в Одессу предупредить старшего Лямина.
Тем же поездом в Одессу выехали мы с Шумиловым.
Вечером мы сидели в вагон-ресторане. Прямо передо мной в зеркальной двери отражался весь вагон. Народу было немного. За крайним столиком сидела красивая дама. Она была из тех холеных, тщательно ухоженных женщин, которые встречались только среди нэпманок, потому что «бывшие» уже состарились в ожидании возвращения старого режима и выглядеть так блистательно не могли.
Я разглядела и полное лицо, и кожу, слишком розовую, чтобы быть натуральной, фигуру, слишком стройную, чтобы не вызвать подозрения насчет корсета, и обдуманный туалет из модного шелка «шан-жан».
Потом я перевела взгляд на ее спутника и увидела, что и он таращится на меня в зеркало.
Валерка! В штатском костюме и, что было необыкновенно, — с галстуком. Он без церемоний, не говоря ни слова, поднялся, не обращая внимания на удивленный взгляд своей спутницы, и подошел к нам.
— На хвылыночку! — попросил он меня самым сладким голосом.
Нет, я ни в коем случае не хотела говорить с ним при Шумилове и вышла на площадку. Мы как раз проезжали по мосту, и тут стоял ужасный грохот.
Валерка кричал мне в самое ухо:
— Это что за фрайер с тобой? Муж?
— Начальник! — кричала я. — А с тобой?
Мы проехали мост, и ответ прозвучал комически громко:
— А! Это моя жена...
— Из Обояни? — ехидно спросила я.
— Почему из Обояни? — рассеянно спросил Валерий и, вспомнив, захохотал: — Нет, это другая.
— На нэпманке женился! — упрекнула я.
— Почему нэпманка? Она артистка. Певица.
— Каскадная? — с пониманием дела спросила я. — «Нахал, оставьте, я иду домой!» А он за мной»?
— А вот как раз наоборот: «В храм я вошла смиренно богу принесть молитву»... Это из Риголетто. Понятно? — победно объявил Валерка. — Слушай, Лелька, ведь я на заводе у ваших сколько раз был. И, знаешь, тебя вспоминал. Как мы у камина с тобой сидели в кабинете индивидуальных занятий...
— Нашел, что вспоминать! — сказала я снисходительно. — А в партии тебя восстановили?
— Товарищ, вы газет не читаете. Я же только что назначен заместителем управляющего Главсахара, — сказал Валерка.