Вслед за Ремарком

Степановская Ирина

– Научили вас там, в вашей дурацкой школе, на мою голову, – сухо заметил он, показал ей рукой, чтобы она отошла в сторону, и укатил в неизвестном направлении. Он укатил, а она отправилась варить ему суп и жарить мясо.

Так вот, теперь она обращала внимание на то, что Кирилл держит руль, по сути, только одной рукой, а другая у него просто лежит где-нибудь для вида или сжимает мобильный телефон. Многие мужчины в машине сидят, будто в бане, расслабленно, и руки у них болтаются на руле ниже пояса, на шести часах. Многие зевают, потягиваются, обнимают подруг и даже что-то читают во время остановок на светофорах. Ее поражала такая расхлябанность. По натуре Нина была очень дисциплинированным человеком, и если ей хотя бы однажды объяснили,

что именно надо делать, как, зачем и почему, она бы все делала именно так, как объясняли. И замечала, что и другие женщины на месте водителя и сидят правильно, и руки держат, как следует по инструкции. Ей непонятно было, почему же в адрес представительниц прекрасного пола было сложено так много анекдотов! Ей казалось, что в этом должен быть какой-то секрет, который она никак не может разгадать. И только потом, наблюдая за Кириллом, за другими водителями, она поняла: а нет на самом деле никакого секрета – большинство мужчин на дороге и вправду гораздо более расхлябанны и неаккуратны, чем женщины, как, впрочем, и вообще в жизни; они привыкли действовать нахрапом и наглостью, они по статистике и в аварии попадают чаще, а женщин критикуют просто из-за мужского шовинизма, потому что им не нравится, что женщины взяли в руки те же игрушки, что и они. Вернее, не так, констатировала она, то, что мужчины считают предметами престижа, для женщин – предмет обихода, необходимая деталь быта, с которой надо обращаться так же аккуратно и осторожно, как, скажем, с горячей сковородкой. Многим ли женщинам придет в голову устраивать между собой соревнование – чья сковородка лучше жарит пирожки? Они делают свое дело, и все. А мужчинам необходим дух игры. Но на дороге играть в их игры неприятно. Их легче пропустить вперед, чтобы не связываться с ними, не слушать их дурацкие комментарии и даже оскорбления, а они такое великодушие женщин воспринимают как слабость, как неумение ездить – вот как она это понимала.

Тех, кто вылезает вперед на светофорах, блокируя потом движение, она терпеть не могла. Тех же, кто систематически превышал скорость, считая себя суперездоком, просто ненавидела.

«Козел ты, а не ездок», – думала она. И ей, по натуре не злой, ужасно хотелось, чтобы такие суперездоки попали в какую-нибудь такую ситуацию, в которой их не могли бы спасти их деньги или связи.

– Ничего, доездишься когда-нибудь, и тебе тоже достанется! – говорила она, чтобы успокоиться.

Она не понимала, почему каждая хоть чуть-чуть выделившаяся среди других так называемая звезда, а вернее, звездулька, обязательно подчеркивает в своих интервью, что она обожает ездить на предельной скорости и нарушать правила движения и гордится тем, что гаишники ее за это не штрафуют, потому что узнают в лицо…

– Я бы такого гаишника уволила к чертям собачьим, а у звездульки права отобрала на всю ее оставшуюся жизнь, чтобы пример плохой никому не подавала, – негодовала Нина.

И вообще она, с тех пор как стала ходить в автошколу, стала более активной участницей жизни – ее уже гораздо больше волновало то, что происходит в городе, например, закрутят или не закрутят в какую-нибудь сторону Садовое кольцо; как правильно должны работать светофоры; почему гаишники часто бывают правы и в то же время их не любит большинство населения… В общем, ей ужасно хотелось обо всем этом с кем-нибудь серьезно поговорить, а поговорить было не с кем. Кирилл же демонстративно избегал ее вопросов, и единственный человек, с которым она могла бы свободно обсуждать все это, был ее преподаватель, но она виделась с ним только на занятиях, где особенно было не поговорить… А теперь и вообще она с ним разругалась.

Опомнилась она от воспоминаний, уже только когда они въехали во двор больницы.

– Нам в реанимацию.

Она мгновенно все вспомнила.

– Разве Ленцу так плохо?

– Было плохо.

– Но ведь туда не пускают?

– Михалыч должен был договориться. Если Ленц в сознании – нас пустят.

В гардеробе

Роберт предъявил какой-то кусочек картона, и им дали халаты и полиэтиленовые пакеты на ноги. Нина разволновалась. Роберт, заметив это, молча взял ее под руку. Ее дрожь передалась и ему. Они поднялись на второй этаж. Нина редко болела и в больнице давно не была.

Слово «реанимация», выведенное красной краской на затененном стекле, напугало ее еще больше, но она постаралась взять себя в руки.

«Если я могу принести какую-то пользу, я должна это сделать, – подумала она. – Но что же в самом деле произошло?»

Они пошли по холодному, пустому коридору, вдоль стен которого стояли пустые каталки, и увидели Михалыча. Он стоял в коридоре возле одного из окон. Казалось, что он даже немного уменьшился в размерах.

– Что? – спросил его Роберт.

– У него сейчас жена, – коротко сказал Михалыч, – хочет пригласить к нему батюшку.

– Какого батюшку? Разве отец Ленца не умер?

– Да не отца-батюшку, а попа!

– Ах попа! – Роберт нахмурился. – В Афгане он никогда не прибегал к помощи никаких батюшек! Я не позволю, чтобы она что-то сделала вопреки его желанию!

– В его положении люди могут иметь такие желания, о которых вряд ли думали раньше… – дипломатично сказал Михалыч. – От батюшки, наверное, не будет особого вреда?

– Она сама сначала его довела до всего этого, а теперь батюшку захотела? – У Роберта сжались кулаки.

– Он отравился? – спросила Нина.

Роберт молча протянул ей скомканный листок, в котором Нина узнала ту бумажку, с которой утром он шел к ней на занятия.

«Так вот из-за чего он был такой расстроенный утром, а я на него наорала», – подумала она и стала читать.

«Ребята, – на удивление четким почерком было написано на бумажке, – свой пост я не бросил. Ночью никто не приходил. Оставляю машины в порядке. Будьте счастливы, я не хочу никому мешать».

Ниже стояла дата. Сегодняшнее число и время – семь тридцать утра.

– Он повесился в гараже, – пояснил Михалыч. – Я нашел его уже в восемь, когда пришел на работу. Не знаю, сколько прошло времени, пока он был в петле. «Скорая» приехала на удивление быстро.

– Ты видел его жену? – спросил Роберт. – Что она говорит?

– Что она никак не ожидала, что вместо того, чтобы помочь ей, он вдруг поступит таким неожиданным образом.

– А в чем помочь?

– Мальчик его всему был причиной – маленький подлец. Молодая кровь бурлит, а разума нет – то ли проиграл крупную сумму в карты, то ли проворовался где-то, в общем, неприятная история. Мать залезла в долги, а отдавать нечем. Вот она вчера утром и приехала с предложением, чтобы Ленц свой участок вместе с домом продал.

– А где бы он стал жить?

– В этом и вопрос. Галка слышала их разговор. Когда жена Ленца пришла, Володька у нас в кухне пил чай; меня уже не было, дети тоже ушли. Галка стала собираться на работу, оставила их вдвоем, но жена Ленца так кричала, что Галка слышала суть ее требований.

– Так она что, предложила Ленцу жить вместе с ними?

Нине показалось, что это могло бы быть вовсе не так уж плохо для всех: сын, может быть, в присутствии родного отца поутих бы, жена снова обрела бы мужа, а Ленц – родной дом, которого ему не хватало…

– Ты хорошо обо всем этом думаешь, – заметил Михалыч. – Нет, она вовсе не предложила Володьке жить вместе с ними. «У нас места мало, – сказала она. – Ты ведь оставил нам не бог весть какие хоромы. В одной комнате я, в другой – сын», – сказала она.

– В таком случае они с сыном могли бы поместиться и в однокомнатной или Москву сменять на область за доплату, – высказалась Нина. – Ленц ведь не виноват, что сын поступил по-свински.

Внезапно открылась дверь, и в коридор из больничной палаты быстрыми шагами вышла невысокая женщина с сердитым и одновременно недоуменным выражением лица. Она нервно комкала в руке носовой платок. Даже не взглянув на Михалыча и на всех остальных, она решительно пошла к выходу.