Вслед за Ремарком
Шрифт:
– Три товарища тоже не пухли от голода, – тихо вставила Нина. – Насколько я помню, они весьма сытно обедали в ресторанах.
Роберт посмотрел на нее с одобрением.
– Они обедали в ресторанах, но только не знали, смогут ли они поесть где-нибудь в следующий раз. И не знали, будут ли спать под крышей. У них ведь не было ничего по сути – ни домов, ни квартир, ни дач, никакой недвижимости, кроме машины, которая принадлежала лишь одному из них. Разве их можно сравнивать с нами, особенно с теми, кто живет здесь, в Москве? Не подумайте, что я осуждаю благополучие, – заметил Ленц. – Просто не люблю, когда черное называют белым и приводят всякие глупые сравнения. Мы сами измельчали. Мы с гоголевских времен, а может, и еще раньше все делаем шаляй-валяй, а если что-то не удается изменить, говорим, что плетью обуха не перешибешь. Мы любим от всего держаться подальше. Мы знаем, что бесполезно искать справедливости, но ее и не может быть в принципе, потому что за справедливость надо бороться, а никто не хочет потерять свой крохотный, нажитый с таким трудом маленький рай – уютные квартирки, набитые холодильнички, хорошенькие машинки. И мы все чаще благодарим Бога за то, что живем, едим, пьем и имеем эти уютные квартирки, холодильнички, машинки. И нам кажется, что мы счастливы, потому что мы подменили понятие счастья понятием благополучного, в чем-то скотского проживания жизни.
– Я вижу, что наконец-то прозрел и ты! – заметил Роберт.
– Прозрел! – горько ухмыльнулся Ленц. – Я и не был слеп. Но я не вижу выхода.
– Разве люди после всех мытарств, после войн, после болезней, после всяческих экономических пертурбаций не заслуживают покоя? – спросил из коридора уже надевший куртку Михалыч.
– Мы все имеем право на ту жизнь, какую считаем счастливой. Каждый – на свою, – сказал ему Ленц. – Только не надо путать свою борьбу за бутерброды с икрой с чужой борьбой за простое выживание.
– Ладно, ненавистник икры! Закрывай дом, и поехали! Галке вечером еще изложишь свою точку зрения. – Михалыч засунул кое-какие вещи Володи в просторную сумку, проверил, выключен ли свет, догорели ли угли в печке, и, несмотря на его уже, впрочем, вялые протесты, обнял за плечи и повел к своей машине.
Роберт закрыл за ними дверь, аккуратно запер ворота и кинул ключи Михалычу в открытое окно.
– Увидимся завтра!
– Ужасно было бы думать, что он останется здесь один, после того как мы разъедемся по своим теплым квартирам, – сказала Нина, когда они вслед за Михалычем вырулили на широкую дорогу.
Михалыч посигналил им на прощание и резво на своей «Волге» ушел вперед. Роберт же подрулил к обочине.
– Вылезай, – сказал он. – Поедешь сама.
– Но как же, темно… – неуверенно произнесла Нина.
– Во-первых, я все-таки порядочно выпил, а во-вторых, езду за городом в темноте мы еще не проходили. – Роберт стоял и ждал, когда можно будет закрыть за Ниной дверцу.
«На самом деле он выпил не много, – подумала она. – Наверное, действительно хочет, чтобы я поучилась водить». Ей стала приятна эта мысль, и, не мешкая больше, она поскорее села за руль.
Что творилось у нее на кухне! Нине показалось, что ее не было дома не несколько часов, а минимум неделю. То есть постоянно и много работающие люди такой беспорядок считают маленьким, обычным неудобством, ликвидировать которое можно за час. Но для Нины, у которой все всегда лежало на своих местах и каждая кухонная вещица сияла чистотой, наблюдавшееся везде безобразие – обрывки бумаги и колбасной кожуры, какие-то крошки, разбросанные куски хлеба, лужица пролитого чая, вонючая и изгаженная сковорода, яичные скорлупки, грудой наваленные на столе (одно разбитое яйцо лежало на полу прямо посреди дороги, и Нина несколько секунд тупо смотрела на прозрачный белок, вытекший из скорлупы), – означало чуть ли не вселенскую катастрофу.
«Что здесь было? – подумала Нина и, аккуратно переступив через яичную скорлупу, осмотрелась в поисках записки. Естественно, никакой записки нигде не наблюдалось – не в характере Кирилла было браться за ручку, чтобы предупредить жену. Его самого дома не было тоже. – Но где же он сам? – спросила она себя и машинально посмотрела на часы. Они показывали девять вечера. – Да… – подумала она. – Пока я пилила на машине в темноте, прошло часа два с половиной, не меньше».
Ее вдруг пронзила мелкая противная дрожь. «Вот так жена! – Возле виска забилась тонкая жилка. – Ушла на занятие к одиннадцати утра, а вернулась в девять вечера. Красота!»
Зазвонил телефон. Она опять переступила через разбитое яйцо и взяла трубку.
– Деточка! – раздался встревоженный голос свекрови. – Мы счастливы, что ты наконец нашлась! А то мой бедный сын не знал, что и думать!
– Так получилось, я никого не успела предупредить, – вяло сказала Нина, вспомнив, что у нее до сих пор был отключен мобильник. – Я была на занятии в автошколе и заехала на машине слишком далеко. А потом заблудилась. – Ей не хотелось рассказывать о своем путешествии.
– Как это заблудилась? – удивилась свекровь.
– Ну, вот так. Глупо, конечно.
– А мы уж тут думали бог знает что! – Нина будто увидела, как на том конце провода свекровь поджимает губы и поднимает брови. – Кирилл даже поехал искать тебя в эту школу… – Нина промолчала, и свекровь немного помолчала тоже. – Кстати, деточка, хотела тебя спросить, зачем ты туда ходишь? У тебя ведь, надеюсь, достаточно денег, чтобы, когда нужно, ездить на такси? Я, во всяком случае, всегда теперь езжу.
– Кирилл ездил в школу? – переспросила Нина, чтобы сменить разговор.
– Ну да. Представь, он пришел с работы, а тебя нет! Ни обеда нет, ни записки! Что он должен был думать? Он был очень недоволен. Ему пришлось самому жарить яичницу!
– Раньше он жарил яичницу прекрасно, – устало сказала Нина. – Разве я обязана постоянно его ждать? Ведь есть же семьи, в которых работают оба супруга.
– Ты что, хочешь, чтобы у него в такое ответственное для него время еще и желудок заболел? Он и так еле выкарабкался из радикулита! – В голосе свекрови послышалась тревога.
– Нет, не хочу. И поэтому завтра сварю ему манную кашу на завтрак. Извините, я очень устала.
Нина первая положила трубку и вернулась в кухню. Снова оглядела царивший там беспорядок, в третий раз переступила через разбитое яйцо и прошла в спальню.
– Ничего не буду убирать! – медленно и раздельно сказала она себе. – Сам навалил, пусть сам и убирает!
Она медленно разделась, от напряжения у нее болели руки, плечи и спина, рухнула в постель и с наслаждением вытянулась под одеялом, а перед глазами все мелькали, сменялись картины прожитого дня и не давали уснуть. То она видела трудные участки пути, то внезапно надвигавшиеся повороты, и тогда судорожно сжимала пальцами несуществующий руль, то вставали перед ней видения ставших хорошо знакомыми лиц мужчин за столом в бедной хибаре Ленца, и все это накатами освещал яркий свет машин, ослепляющих ее на обратной дороге.
Через некоторое время она услышала хлопок входной двери. «Притворюсь, что уже сплю», – подумала она.
Она ожидала возмущенного крика, того, что Кирилл войдет в спальню, станет с ней объясняться, расспрашивать, где была, но он не вошел. Ей даже показалось, что обычно громкие его шаги теперь звучат как-то приглушенно. Прислушавшись, она вытянула руку вперед и нащупала на тумбочке мобильник. Утянув его под одеяло, она включила подсветку и с удивлением увидела, что был первый час ночи.
«Где же он был? – подумала она с беспокойством и уже хотела встать, чтобы спросить его об этом, но потом решила, что он просто заезжал в ресторан, чтобы как следует поужинать. – Ну и слава богу!» – облегченно вздохнула она. Напряжение наконец спало, и она смогла заснуть. Но сон ее был беспокойным – она снова переживала во сне то, что случилось с ней на дороге, когда вечером в темноте они с Робертом возвращались в город.
Она видела, как они снова проезжают по тем прекрасным местам, что запомнились ей оттенками осени, колокольней церквушки с большим голубым куполом, который был заметен среди деревьев. Впереди вилась широкой лентой дорога. Ехать ей было легко и свободно, Роберт, сидя рядом, улыбался, рассказывал что-то, и ей было приятно видеть в зеркале его простое лицо, синие глаза в сеточке намечающихся мелких морщин.
Местность была холмистая, дорога шла то в гору, то под уклон, и он часто помогал ей переключить передачу – клал поверх ее руки свою руку. Сердце ее замирало. В какой-то момент она набралась храбрости и, повернув голову, посмотрела на него прямо – что-то, ей показалось, он слишком часто стал помогать ей, не было в этом особенной необходимости. Он тут же заметил серьезным голосом:
– На дорогу смотри! А то прибавишь газу – и полетим!
– Ой! Джип пошел на тройной обгон! Нам навстречу! На повороте, да еще фары включил! – Вся романтика разом с нее соскочила.
– Прячься за грузовик! – Он стал серьезным, положил на всякий случай руку на руль. – Включи поворот, покажи, что уходишь вправо!
– Здесь два грузовика, друг за другом! Идут впритирку, ни один не пускает! Вот сволочи! Я иду вперед!
– Нельзя! Тормози!
– Грузовики меня притирают!
Он побледнел, настолько реальной стала опасность. Она включила свет фар, изо всех сил надавила на звуковой сигнал.
«Пропусти!» – сигналила она. Но грузовики шли как шли, а джип мчался навстречу.
– Девочка, жми вперед! – закричал Роберт. Одна его нога машинально напряглась, будто он сам мог давить на газ. – Жми на полный! Давай!
Этот ужас продолжался всего несколько секунд. Во сне Нина переживала его всю ночь. Как только она просыпалась, хватая ртом воздух, переворачиваясь беспокойно с одного бока на другой, все начиналось сначала: два грузовика, она рядом с ними и джип, летящий с горящими фарами ей навстречу. Вот когда хорошо было бы взлететь!
Потом опасность отступила.
– Мы проскочили!
Джип на невероятной скорости пронесся мимо нее. Крутящееся колесо грузовика с другой стороны возвышалось над ней, словно дом.
– Не тормози! Так и давай дальше, а то врежут нам в зад! Отрывайся от них, показывай вправо. Сбавляй теперь скорость, вот так! Молодец, сворачивай на обочину, осторожненько, чтобы не закрутило – обочина влажная после дождя. Медленно останавливайся. Вот и все. Мы приехали.
Он замолчал. Грузовики, ехидно обдав соляркой, обошли их машину слева. Нина положила руки на колени. Роберт придвинулся к ней, легонько обнял. Она молчала.
– Ты была умницей. – Он заглянул ей в лицо. – Не надо плакать.
– Я не плачу. Я не успела как следует испугаться.
– Ты молоток. Видела теперь, какие бывают гады на дороге?
– Зачем они так? Почему не пустили встать между ними?
– Решили, дурачье, попугать нас для смеха. Видят, машина учебная, за рулем девчонка.
– Девчонка? – удивилась она.
– Конечно, издалека же не видно, – подтвердил Роберт. – Вот они и решили, что инструктор на учебной машине едет крутить любовь на природе. Ты ведь стала их обгонять, еще пока этот джип не вылез. Они ехали восемьдесят, ты пошла больше ста, нарушила правила. Вот они и решили тебе показать, что ты не такая уж крутая.
– Но ведь джип ехал прямо на нас! Они это видели! Не могли не видеть! И не пропустили.
– Так и бывает. – Он закурил.
– Но как же так можно! Они должны были дать нам возможность встать между ними! Разве так можно шутить?
– Тебе только так кажется, что они должны. Запомни, на наших дорогах никто никому ничего не должен. Они большие, везут лес, или замороженных кур, или фрукты. Для них это работа, средство существования. Они неделями не бывают дома. Твоя учеба для них – баловство. Ну а кроме того, русский мужик часто надеется на авось. Понадеялись они и сейчас, что ничего не случится. Так в конце концов и произошло.
Она посидела, помолчала. Роберт увидел, что теперь ее руки на коленях начали дрожать.
– Надо ехать! – сказал он. – Давай потихонечку!
Она тоже посмотрела на свои руки.
– Можно я еще посижу две минуты?
– Нельзя. Сейчас испугаешься задним числом и не сможешь ехать. Заводи!
Она подумала, что из приоткрытого окна ей опять может надуть в ухо, и снова повязала голову шарфом, потом шумно вздохнула, выдохнула, как на уроке физкультуры, и завела двигатель. Он тоже посмотрел на этот кусок синего шелка на ее голове, но промолчал, усмехнувшись чему-то своему. А Нина вспомнила, что Кириллу тоже не нравится ее шарф, и немного нахмурилась.
– Вы много курите! – сказала она, когда они уже заняли свое место на полосе, и голос у нее был сердитый.
– Ты дыма не переносишь, что ли? – Он засмеялся миролюбиво и снова положил свою руку поверх ее на рычаге переключения передачи.
– Отстаньте, – сказала она. – Не надо со мной кокетничать, я, кажется, вправду устала. Я вам лучше завтра мятные лепешечки принесу – а то, говорят, курить много вредно.
Путешествие к Ленцу и происшествие с джипом как-то странно на нее повлияли. Ей стало казаться, что она знакома с Робертом много лет, и то, что он помогал ей переключать передачу таким способом, теперь как-то не вязалось с тем, что она пережила в этот день. И Роберт каким-то чутьем понял, что она чувствует, убрал свою руку и начал рассказывать:
– Я курить начал в семнадцать лет, еще перед армией. – Нина молчала, но у него было чувство, что все, что он говорит, ей действительно интересно. – А уж когда познакомился с Михалычем и он меня первый раз на гонки взял, тут уж курить стал помногу. Михалыч сначала автодорожный институт окончил, а уж потом в армию пошел. Я был салагой. Отслужил, демобилизовался самым первым из нас троих, – рассказывать, что его ранили в Афганистане, он не стал, – и подался на поиски приключений в Прибалтику.
– Почему в Прибалтику? – удивилась Нина.
– Там тогда самая сильная сборная была в Союзе. Устроился сначала на побегушках, но потом выступал на гонках. А уж когда Михалыч снова сюда позвал, бросил там все и уехал.
– Ты был женат?
– Да. Там женился, но жена меня всерьез никогда не принимала. Называла русским Иванушкой. Это означало в ее устах – дурачок. – Роберт прикурил следующую сигарету и аккуратно размял окурок в пепельнице. Нина ничего не ответила, только подумала, что Кирилл обычно выбрасывает окурки прямо на дорогу. «Теперь так принято, – думала она. – Едешь, едешь, вдруг – бах! – прямо тебе в стекло летит коробка из-под сока или банановая кожура».
– Я до сих пор прибалтийский акцент с трудом выношу, – вдруг, стиснув зубы, сказал Роберт. – Как начнет кто-нибудь по-ихнему тормозить, так меня сразу передергивать начинает.
– Но почему? – удивилась Нина.
– Слишком они рациональные. До тошноты, – ответил Роберт и замолчал. И Нина поняла, что больше его об этом расспрашивать не надо. И она спросила его о другом:
– Ты начал пить?
Он удивился:
– Нет, не больше, чем другие.
– А с Ленцем почему так получилось?
Роберт помолчал, но потом решил, что раз уж она была полноправным членом их сегодняшней компании, она имеет право знать.
– Он очень переживает из-за сына.
Нина опять замолчала, предоставляя ему свободу – рассказывать или держать все в тайне. Он решил рассказать:
– Ленц женился рано, еще когда учился в институте. Тогда же у него родился сын. Его жена не хотела, чтобы Володька уходил в армию, но… Зарплата у молодого врача была сама знаешь какая, а тут все-таки надбавка за звездочки. И он сам пошел в военкомат Ну а уж когда надел форму, его особенно не стали спрашивать, где он хочет остаться – в Красногорске или вообще в черте Садового кольца. Блата у него не было никакого, и отправили Ленца служить на два года в Таджикистан, а уж когда он туда прибыл, оказалось, что всех оттуда через три-четыре месяца переправляют через границу. Ленц не стал сопротивляться. Знаешь, когда туда попадешь, становится неважно, что о тебе подумает кто-нибудь, кроме тех, кто сейчас воюет рядом с тобой. Жена его расценила эту ситуацию по-другому. Она у него была неплохая женщина, но какая-то очень уж повернутая на своем маленьком мирке; она не могла сообразить, что на свете для мужчины, кроме пеленок и детской кухни, существуют еще другие важные вещи. Ей было трудно, конечно, одной с ребенком, но Володьке в Афгане было еще труднее. Она не стала его ждать. Через пару лет подвернулся ей человек, и она переехала вместе с сыном к нему. Все у них было хорошо. Сыну объяснили, что папа по молодости лет бросил их и уехал искать приключений. Ленц, узнав об этом, остался в армии по контракту. Когда он вернулся, мальчика ему даже не показали. Володька так и остался один. А потом вдруг совершенно неожиданно тот человек, с которым жила его жена, умер. Брак их не был зарегистрирован, поэтому на смерть, как коршуны, слетелись родственники того человека, отсудили у Володькиной жены квартиру. А Ленц, когда демобилизовался, вернулся в свою пустую конуру. Вот тогда он купил себе этот участок, думал, может, что-то переменится, сын вырастет и будет приезжать к нему на дачу уже со своей семьей, а он, Вовка, будет для внуков клубнику выращивать. Когда его бывшую жену согнали с квартиры, ему ничего не оставалось делать, как отдать ей и мальчику ключи от своей конуры, а самому переехать в этот домишко. Мальчику тогда шел пятнадцатый, кажется, год, а может, и семнадцатый… Ему надо было готовиться в институт, и Ленц перевел на его имя всю свою пенсию, но что такое нынче военная пенсия, да еще за неполную выслугу? Конечно, современному молодому человеку всего этого было мало, а мать его еще подзуживала: «Съезди к отцу, скажи ему, пусть устраивается на работу, а то у нас вечно нет денег, ну и так далее»,
– А что Ленц? – спросила Нина, подавленная этой печальной историей.
– А он не захотел больше работать врачом. Сразу после дембеля он было устроился в военную поликлинику на прием. Поработал несколько месяцев и ушел. Сказал, что его стало одолевать навязчивое желание прийти на работу с гранатометом.
– Не может быть, чтобы все его пациенты были плохими, – убежденно сказала Нина.
– Не знаю, – ответил Роберт. – Но первые годы, когда я приехал оттуда, мне тоже хотелось всех перебить. Может быть, поэтому я и уехал в Прибалтику. Там другая страна, там ко всему относишься по-другому. И жизнь там другая. Но и там я долго не выдержал. Они смотрели на меня как на идиота, и я на них так же.
– Но вот что мне непонятно, – сказала Нина, – ведь все цивилизованные страны стремятся к тому, чтобы люди жили лучше, чтобы у всех были дома, машины, дачи… Чем лучше живут люди, тем лучше государство. Что же в этом плохого?
– В этом есть одно неразрешимое противоречие, – ответил Роберт. – Я много думал об этом. К сожалению, получается как-то так, что чем богаче живут люди, тем больше заплывают у них мозги какой-то непробиваемой массой. И люди тупеют прямо на глазах.
– Это неправда! – убежденно сказала Нина – В богатых европейских странах меньше преступности, меньше бессмысленной жестокости, меньше даже элементарного воровства!
– Воровства, может, и меньше, потому что они там с голоду не пухнут, а самоубийств у них также много.
– Это голословное утверждение. – В Нине проснулся математик. – Для того чтобы так говорить, нужно иметь статистику количества самоубийств на число населения.
– Слышала про китов, которые сами выбрасываются на берег? – спросил ее Роберт, не обращая никакого внимания на ее слова о статистике.
– Ну, слышала, при чем здесь это?
– Никто ведь не знает, почему они выбрасываются. Океан, в котором они живут, велик, еды у них много, а они выбрасываются
– Может быть, это связано с экологической обстановкой…
– Этого никто не подтвердил. И я думаю, – с полной серьезностью заключил Роберт, – что они выбрасываются потому, что просто не хотят больше жить в таком мире. Одни не выдерживают испытания бедностью, другие – достатком, вот и все.
Нина была не согласна, но не стала спорить. Во-первых, она была занята дорогой, а во-вторых, ей просто не хотелось возражать Роберту – они так тесно сидели в машине, так мирно разговаривали, как никогда в последние годы она не сидела и не разговаривала с Кириллом, и ей было все равно, кто в этом разговоре прав, а кто нет. И она спросила:
– А потом что с Володей стало?
– Ничего, он приноровился здесь жить. Начал приводить в порядок участок. Говорил, что, чем работать дворником, лучше возиться на земле. После войны даже такая наша неплодородная подмосковная земля казалась ему райским оазисом. Знаешь, что он посадил с самого начала, как только приехал?
– Что?
– Три березки. В память о том, что мы все вернулись оттуда живыми. И он, между прочим, еще в госпитале нам говорил, что цветки обычной картошки, сиреневые ли, бледно-желтые ли, выглядят необыкновенно, если к ним присмотреться внимательнее, и недаром их средневековые дамы в качестве украшения прикалывали себе на платья. Значит, уже тогда он подумывал о земле.
– Вот теперь он картошку и выращивает? Как-то не по его это уму, – усмехнулась Нина.
– Может быть, но я его понимаю. Что толку, например, в такой работе, как моя? Никакой радости.
Нина взглянула на него, собираясь возразить, но промолчала, а он продолжал:
– Вовка говорит, что от своей картошки он получает удовольствие. Что-то, конечно, и продает, чтобы были хоть какие-то деньги. Ну а сын думает, что отец окончательно сбрендил – работать не хочет, помогать им не хочет…
– Но он же помогает! – слабо возразила Нина.
– Тех денег, что он дает, конечно, мало, – рассудительно сказал Роберт. – Но Ленца очень обижает, что сын даже не хочет выслушать его и понять, почему так получилось. – Роберт помолчал, потом добавил: – Тому, кто не воевал, трудно понять. Ведь мы там почти не надеялись, хотя и разговаривали об этом, что когда-нибудь встретимся вместе, поедем на природу, пожарим шашлычок, выпьем вина и будем лежать на траве и слушать, как стрекочут кузнечики. И больше нам было ничего не надо. И нам повезло. Мы встретились, с Михалычем теперь работаем вместе. А у Ленца на даче не только кузнечики стрекочут, соловьи в начале лета поют! И вот самое ужасное в том, что этого всего оказалось все-таки мало! – Роберт посмотрел на Нину и уже совершенно другим тоном сказал: – Ну, что-то ты совсем загрустила, боишься, что дома за отлучку попадет? – Он дотронулся до ее руки.
– Да нет, не боюсь! – ответила Нина. – А знаешь, почему кузнечиков и соловьев оказалось мало?
– Почему?
– Потому что все видят, что у людей менее достойных имеется всего куда больше…
Остаток пути они молчали.
– Давай домой тебя довезу! – предложил ей Роберт, когда она уже собиралась выйти возле бульвара.
– Спасибо, мне хочется побыть немного одной, – сказала она и душой не покривила.
Все, что случилось сегодня с ней – и это происшествие, и сама поездка за город, и, самое главное, ласковые прикосновения Роберта, – все это требовало дополнительного осмысления в одиночестве. Поэтому, чтобы не терять времени, она покинула его у памятника поэту.
– Спасибо за прекрасный день.
– Послушай… – Его голос как-то странно прозвучал ей вдогонку. Ей даже показалось, что в нем послышалось смущение. Она обернулась. – Ты совсем не ходишь на занятия по теории. – Роберт смотрел не на нее, а куда-то в сторону. – Приходи, а то без тебя скучно. Придешь?
Ее сердце сделало небольшой скачок и забилось с удвоенной силой. Хорошо, что на улице было темно и никто не видел, как она покраснела. Его слова были неожиданными для нее.
– Завтра приду.
Потом, больше не оборачиваясь, она вскочила в удачно подошедший троллейбус, села опять у окна и стала рассеянно глядеть в чернеющую пустоту. И хоть на самом деле в окне троллейбуса вовсе не было видно никакой пустоты, а отражался освещенный салон, и чему-то смеющиеся молодые люди, и озабоченные мамаши, и даже один недовольный, сильно подвыпивший человек, Нине казалось, что она едет в пустом троллейбусе совершенно одна и смотрит в черноту ночи. Потом она вышла на своей остановке с некоторым даже разочарованием, а когда вернулась домой, то увидела тот самый беспорядок и уже могла сама догадаться, что вытекает из него. Единственное, что она точно пока еще не знала, так это где был Кирилл поздно вечером.2
Утром Кирилл тоже ушел раньше обычного, не дожидаясь, пока она встанет. Беспорядок в кухне нисколько не изменился со вчерашнего вечера. Нина огляделась и поняла, что муж туда утром даже и не входил.
«Ушел без завтрака? Не стал меня будить! – подумала она. – Что бы это значило? Ведь он самостоятельно даже не может налить себе стакан чаю. И заниматься уборкой не в его теперешних привычках». Она взялась за тряпку. Домашняя работа вовсе не была для нее проблемой, к тому же ей даже нравилось наводить чистоту в собственном доме. Вскоре грязная посуда была очищена и погружена в посудомоечную машину, все испачканные полотенца, скатерть и разные тряпочки отправлены в стирку, а пол, вымытый с порошком, снова заблестел. Нина заварила себе зеленый чай и уселась с любимой фарфоровой чашкой возле большого стола. Огляделась по сторонам, оценила и мебель, и посуду, и прекрасные кухонные машины-помощницы и вдруг ощутила такое страшное одиночество, что неожиданно заплакала. Кирилла не было рядом, да даже если бы он и был, с ним трудно было бы ей ощутить душевное единство, она это понимала. Идти ей было не к кому, на работу нужно было только на следующий день. Все, что проходили ее студенты, она давно и прочно знала наизусть – по сравнению с тем, что она изучала в университете, эта программа была для нее неинтересна. Основные силы тратила на то, чтобы объяснять студентам материал как можно более доходчиво, чтобы в группе не оставалось ни одного человека, который что-либо не понял.
Пульсатилла ей после того памятного вечера еще не звонила. И Нина ей не надоедала. Конечно, у подруги была ежедневная работа, хозяйство, девчонки, когда ей было трепаться по телефону? И Нина почувствовала, будто какая-то сила выманивает ее из-за стола и зовет поехать туда, где она побывала накануне, – в маленький домик Ленца. Ей так хотелось бы посидеть там у печки с этим длинноволосым чудаком, поговорить с ним «за жизнь». К Роберту у нее возникло другое чувство, она даже боялась думать о нем. С ним ей было не до разговоров – просто находиться рядом, в поле действия его ауры, и больше ничего. Она представляла себя сидящей с ним в учебной машине, словно в защитной скорлупе огромного яйца. Может быть, он опять положил бы свою руку на ее. Ложиться вместе и вместе просыпаться, смотреть одни и те же фильмы, ходить в одни и те же гости, разговаривать за ужином – теперь она уже не верила, что все это возможно и все это когда-то было у нее с Кириллом, а теперь больше этого нет, и она не думает, что счастье возможно с другим. Куда потом все это исчезает… Куда? Во всяком случае, пятнадцать лет назад, когда Кирилл взял ее за руку и сказал, что хочет, чтобы она вышла за него замуж, у нее чуть не остановилось от счастья сердце. И она теперь не хотела больше думать о любви, о том, что она приходит и уходит, как все в этом мире. Она всегда была верна Кириллу. С Робертом же ей хотелось просто сидеть рядом.
Чай остыл. Она встала и выплеснула его из чашки. Посмотрела на часы, рассчитала время, которое ей потребуется на приготовление полноценного обеда, уборку в комнатах и сборы на занятие. И та решимость, с которой она это рассчитала, поразила ее. Если бы вдруг оказалось, что что-то могло бы ей помешать пойти вечером на занятия в автошколу, она с непререкаемостью бульдозера смела бы со своей дороги это препятствие. Ее напугала эта решимость, но сделать с собой она уже ничего не могла. «Я иду туда для того, чтобы учиться! – сказала она себе. – Я должна сдать экзамен и поехать весной в Ярославль. Сама, на своей машине. Иначе я не буду себя уважать». И, произнеся вслух это заклинание, она вдруг почувствовала себя спокойной и, больше уже ни на что не отвлекаясь, начала работать как хороший автомат – с заданной частотой, ритмично и точно. И на занятие она явилась в назначенный час.
Лиза, которая, так же как и Нина, пропускала вечерние пары с удивительной регулярностью, сейчас уже сидела на своем месте по соседству с ней и даже что-то переписывала в свою тоненькую тетрадочку.
«Что бы это значило?» – подумала Нина и осторожно посмотрела на Роберта. Когда она вошла, он довольно сухо с ней поздоровался. Точно таким же голосом, как и с другими. Первая половина занятия прошла кое-как. Роберт, как всегда на теории, нудно бубнил, в классе шумели, и Нине, как преподавателю, было видно, что он и не хочет, и, очевидно, не умеет привлечь к своему материалу нужное внимание. Ей было это обидно, потому что она знала, что Роберт действительно может учить, но это его умение гораздо лучше проявлялось во время индивидуальных занятий в машине. В классе же он часто перескакивал с одного на другое, и иногда было непонятно, что же он хочет сказать. И еще она боялась наступления перерыва. Теперь она поняла, почему интуитивно старалась не ходить на теорию – она не могла забыть, какими глазами смотрел Роберт на Лизу. И она боялась, что снова увидит его влюбленный и заискивающий взгляд, устремленный не на нее, на другую. Когда объявили перерыв, она специально ушла подальше в коридор, чтобы не мешать, если он снова подойдет к Лизе и сядет напротив. Она в одиночестве стояла у окна и, прижавшись лбом к прохладному стеклу, смотрела на улицу. Во дворе было темно, но она все-таки различила, как двор пересек Михалыч и скрылся в гараже. За тяжелой дверью осталась гореть полоса света. Вдруг маленькая собачка, пробегавшая мимо, тоже устремилась туда, и Нина видела, как она проскользнула в неширокую щель. Нина уже не первый раз подкармливала этого шустренького кобелька и не могла спутать его с какой-нибудь другой собачонкой. Потом по начавшему стихать шуму она поняла, что перерыв окончился, оторвалась от подоконника и пошла в класс.
Лиза как сидела на своем месте, так и сидела с мечтательным выражением лица. Было не похоже, что она старается завладеть вниманием Роберта. Тот тоже был занят – отвечал на вопросы очередной ученицы, довольно пожилой тучной тетеньки, – она в группе была специалист по глупым вопросам. И Нина поняла, что никакой беседы во время перерыва между Лизой и Робертом не состоялось. Приободренная этим, Нина уселась на свое место. Но вот и вторая часть занятия прошла с таким же сомнительным успехом. Роберт иногда коротко поглядывал на нее, но что-то было тревожное в его взгляде, он не был распахнут, как накануне, когда они ехали от Володи, сидели рядом в машине и разговаривали, у Нины возникло впечатление, что Роберт не знает, как ему следует себя с ней вести. И из-за этого все занятие проходило еще хуже обычного – под конец учащиеся начали откровенно зевать.