Вслед за Ремарком

Степановская Ирина

– Нина, – сказал он серьезно, и она, удивленная каким-то новым оттенком в его голосе, внимательно на него посмотрела. Потом она поняла; пожалуй, первый раз он обратился к ней не как к ученице. Он сказал ей, будто товарищу: – Нина, наш друг Володька в плохом состоянии. Надо срочно поехать к нему. Это по этой же дороге. Ты поедешь?

– Конечно, – сказала она, не раздумывая, и быстро вылезла из машины, чтобы поменяться с ним местами. Почему-то его растрогала ее немедленная готовность.

– Тогда пристегнись! Нам надо успеть, – сказал он и подавил комок, подступивший к горлу.

Дорога была хорошая. Двухполосная в одном направлении, сухая, она как на заказ была почти свободна. Машины двигались в этот день удивительно ровно, обгоняли одна другую без напряжения, без нервозности, и учебные «Жигули» мчались среди них на своей предельной скорости, словно выпущенные из ракеты.

– О, придурки! – бормотал им вслед чуть не каждый второй водитель, которого они обгоняли.

Нина сидела рядом с Робертом и внимательно смотрела вперед. Но удивительное дело – сейчас о дороге она совершенно не думала. Она понимала, что они едут по срочному и, может быть, неприятному делу, но удовольствие от бездумной езды захватило ее. Когда Кирилл мчался по шоссе таким же образом на своей устойчивой, мощной машине, она всегда просила его сбавить скорость – ей становилось не по себе, будто должно было случиться что-то плохое. Сейчас же ей было совершенно не страшно. На дребезжащих, гораздо менее устойчивых «Жигулях» она испытывала почти что восторг. Она тревожилась за Ленца – она поняла, что речь шла о нем, но путешествие опьяняло ее. Через чуть приоткрытое стекло в салон дул свежий ветер, он трепал концы ее шарфа. Она готова была ехать так вечность.

Нечто похожее чувствовал и Роберт. Он знал, что Михалыч все равно приедет раньше их, в какой-то степени это его успокаивало. Ему хотелось сказать Нине что-то хорошее, выразить ей свою благодарность за то, что вот так сразу она поехала помогать ему в совершенно ненужных ей делах, но он не знал, как именно ей это сказать. Наконец он не нашел ничего лучшего, чем спросить:

– Ты зачем шарф надела?

Нина мгновенно вспомнила все, что предшествовало этой поездке – и утренний звонок Лизы, и испорченное настроение… но сейчас это все стало казаться несущественным. Она ехала неизвестно куда, эта поездка и человек, сидевший рядом с ней, были ей приятны. Ни о чем другом думать она не хотела.

– Чтобы в уши не дуло, – ответила она. Вовсе ни к чему было посвящать Роберта в ее утренние переживания. – У меня в детстве уши болели, так теперь приходится их беречь. – Ей самой этот ответ показался глуповатым, но все равно в нем была большая доля правды. Уши в детстве у нее действительно болели. «Что ж, по крайней мере я не хочу казаться лучше, чем я есть», – подумала она. За окном их машины среди лугов проносились купы деревьев, старые церкви, новые магазинчики, и Нине казалось, что мчится она не на старую дачу к малознакомому человеку, а куда-то к неведомым приключениям на край света.

Когда они осторожно вошли через незапертую дверь, Володя сидел голый до пояса, в обрезанных по колено джинсах, на краю незаправленной постели, спустив на немытый пол ноги. Его светлые волосы, обычно схваченные резинкой, сейчас были распущены и свисали космами по обе стороны лица. Он запустил в них руки и сидел так, покачиваясь, и весь вид его напоминал пьяного Тарзана. Он сидел в такой позе, видимо, уже давно и оставался сидеть и сейчас, хотя приехавший раньше Михалыч успел уже закрыть окна, растопить печь и поставить на плитку старый жестяной чайник. Теперь Михалыч занимался чем-то на крохотной кухоньке.

Нина, предававшаяся всю дорогу приятным мечтаниям, ахнула про себя при виде Ленца и осталась стоять у двери, не решаясь продвинуться дальше в комнату. Она боялась помешать и смутить своим внезапным появлением хозяина. Ей было его очень жаль.

Ее поразила аскетическая бедность жилища: из мебели в нем были только кровать и стол с двумя самодельно сбитыми лавками по краям, да еще у противоположной стены стоял старый шкаф с книгами. Не было ни занавесок на окнах, ни абажура под потолком. Не было даже телевизора – непременной принадлежности любого, сколь-нибудь обжитого жилья. Запыленный приемник «Рекорд» стоял в углу, да и тот использовался не по назначению – хозяин складывал на него, как на тумбочку, старые газеты. Только корзинка с яблоками на подоконнике немного украшала общую картину запустения.

Роберт тоже замер на минуту у входа, но потом, быстро окинув взглядом дом, заметил и оценил и батарею пустых бутылок под столом, и остатки заветренной еды на мятой газете. Он почесал за ухом, вздохнул и пошел к Михалычу.

– Чего делать надо?

– Отпаивать. Для начала найди рассол.

Роберт прошел в маленькую кухоньку, отделенную от комнаты занавеской, там под потолком сушились пучки душистых трав, и потянул за кольцо крышку в полу. Неожиданный контраст между убогостью верхнего помещения и чистотой и ухоженностью подпола, хотя он там бывал не однажды, всегда поражал Роберта. При всей общей неустроенности дома подвал напоминал кладовую рачительного гнома. В специально приспособленный старый ларь была ровненько уложена вымытая картошка, клубни ее были как на подбор все одинаковой величины и одного цвета. Поодаль в прохладном месте стояли наполненные и перевязанные веревочками мешки. Кочаны капусты грудой были сложены в большой ящик. Коробки с песком, стоящие на земляном полу, свидетельствовали, что в них на зиму были аккуратно припасены морковь, свекла и черная редька. Повыше стоял небольшой ящичек чеснока и висели связки лука.

– Не хватает только змеиных голов и скорпионовых лапок, а так запасов – как у Кощея Бессмертного, – любуясь на все это богатство, произнес Роберт. – Но где же рассол? – На свежеструганных полках самодельного шкафчика он увидел аккуратно выстроенные разнокалиберные банки с соленьями. – Фью! – Он присвистнул. Чего только не было в них! Маринованные огурцы и помидоры, особым способом нарезанные патиссоны и кабачки, баклажаны, залитые специальной масляной заливкой, маленькие баночки со жгучим перцем и внизу здоровенная банка соленых грибов.

У Роберта потекли слюнки.

– Михалыч, да он просто кулак! – крикнул он вверх. – Спроси его, куда он заныкал бочонок с солеными огурцами.

– Сам спроси, не видишь, мне некогда!

Шкворчание масла на раскаленной сковородке и аппетитный запах поджаривающегося мяса действительно свидетельствовали о чрезвычайной занятости Михалыча. Нина и Ленц находились в прежних положениях. Она все так же безмолвно стояла у двери, а он все качался, не видя ее, и Нине казалось, что он сейчас завоет, как собака.

– Вовка, где у тебя рассол? – Роберт вылез из погреба, присел рядом с Ленцем на кровати, положил ему руку на спину. Тот некоторое время сидел неподвижно, а потом вдруг внезапно развернулся всем телом и с необузданной яростью вцепился Роберту в плечи, затряс его:

– Я все слышал! Ты сказал – я кулак? Почему ты так сказал? Почему ты смеешь так думать, скотина! Разве когда-нибудь я давал тебе повод думать так обо мне? Разве эти чертовы овощи, которые ты видел там внизу, в кладовой, не просто средство, чтобы не подохнуть зимой с голоду? Разве они не выращены здесь, на этом участке, моими собственными руками?

Володины глаза налились кровью, руки перебрались на горло Роберта, и Нине показалось, что он сейчас задушит его. Она хотела кричать и не могла, порывалась разнять друзей, но не сделала и шагу. Чутьем она поняла, что не должна вмешиваться в происходящее. И вместе с тем она не пожалела, что приехала сюда, в этот странный, почти пустой дом, оказалась среди малознакомых мужчин в такой непростой ситуации. Почему-то она не чувствовала себя здесь чужой. Ей даже показалось, что когда-то она уже стояла вот так в этой самой комнате.

– Ты говоришь, я – кулак?! – продолжал кричать Ленц и трясти Роберта, будто грушу. – Значит, ты заодно с ними?

Михалыч, будто ничего не слыша, продолжал хозяйничать на кухне.

– Я не заодно! Я пошутил, я не подумал! – Роберт вначале терпеливо ждал, пока Володька проорется и перестанет его трясти. Но поскольку ярость в глазах его друга не исчезала, он понял, что надо все-таки предпринимать кое-какие шаги и для собственного спасения.

Он попытался отодрать руки Ленца от своего горла, но тот держал его крепко.

– Михалыч, скажи ему! Он меня сейчас задушит! – Изо рта у него слышался только сдавленный хрип. Однако Михалыч ориентировался в происходящем и, как убедилась Нина, держал ситуацию под контролем.

– Ну, хорошо хоть печать молчания спала, – с удовлетворением констатировал он, появившись в комнате с огромным ножом, с лезвия которого на пол капал розовый сок. – Перестаньте вести себя как придурки, даму напугаете, – спокойно сказал он и ушел назад.

Ленц несколько ослабил хватку и с усилием оглядел комнату. Было видно, что он с трудом собирает воедино мысли, чтобы сообразить, какую именно даму Михалыч имел в виду.

– Вот эту! – кивнул в сторону двери Роберт.

Ленц медленно убрал руки с его шеи, развернулся на кровати и, не моргая, все таким же бычьим взглядом стал внимательно рассматривать Нину. А рассмотрев, но не поняв, каким это способом она неожиданно материализовалась в его дачном домике, он вдруг опять повернулся на постели и так же молча полез под одеяло. Роберта он, походя, столкнул на пол. К счастью, тот не успел упасть. Нина сделала шаг от двери, опустила руки и голосом, которым говорят ученицы, когда они входят в класс, опоздав на пол-урока, сказала:

– Здравствуйте!

Ленц, преодолевая страшную головную боль, не мог сообразить, не почудилось ли ему это видение. Потом он еще раз повернулся, посмотрел на Нину и икнул, после чего попытался укрыться с головой одеялом. Но тут к нему подошел Роберт, уже со стаканом, в который был налит чистейший рассол.

– Пей, маньяк! – сказал он и аккуратно, будто больного, стал поднимать Владимира на подушки. Тот, как-то внезапно ослабев, сделал без сопротивления несколько глотков, сморщился, будто это была какая-то гадость, а потом, неожиданно совершенно изменившись, жалобно сказал, глядя на Роберта:

– За что они меня так? За что?

Нина сделала несколько шагов по направлению к его кровати и очень уважительно, будто перед ней был не запойный пьяница, а действительно тяжело больной человек, спросила:

– Можно я присяду?

В ответ с подушки раздалось какое-то клокотание.

– Что он сказал? – не разобрав, спросила Нина у Роберта

– Он приказал, чтобы я немедленно вытер для тебя пыль со скамейки. – Роберт хмыкнул и пошел на кухню разыскивать тряпку.

В течение следующих сорока минут Нина тихо сидела у края стола и наблюдала, как для Володи была разведена какая-то лекарственная смесь, после принятия которой его серо-синюшное лицо приобрело более-менее здоровый цвет. У Ленца даже вновь появились веснушки на носу, а из глаз исчезли кровяные прожилки. Роберт помог другу встать и пойти умыться. Вернулся тот, хотя еще не крепко, но все же самостоятельно держась на ногах, и был облачен в сандалии и черный вязаный джемпер, надетый прямо на голое тело.

– Сейчас придвинем стол к твоей постели и будем есть, – сказал Михалыч.

Нина, по-прежнему безмолвная, как тень, встала и принялась помогать накрывать на стол. Разнокалиберные общепитовские тарелки, алюминиевые вилки создавали бы просто нищенскую картину, если бы не замечательно аппетитные на вид огурчики, помидорчики и квашеная капуста. Как апофеоз всему на столе появились бутылка красного вина, корзинка с черным хлебом и сковорода с золотистыми кусками пахнущего пряностями мяса.

– Купил по дороге. Места здесь знаю, – приглашающе кивнул Нине Михалыч.

Она в ответ только улыбнулась

– Давай рубай. – Роберт наложил ей полную тарелку мяса и овощей, налил вина.

Только сейчас Нина почувствовала, что очень проголодалась. Не испытывая неудобства, как будто давно уже была членом этой компании, она наклонилась над тарелкой и стала есть. Роберт и Михалыч с видимым аппетитом последовали ее примеру. Только Ленц жевал одни огурчики, один за другим, и снова запивал их рассолом.

– Порежь даме мясо! – сказал Роберту Михалыч – У нас здесь только один нож, она к таким размерам, возможно, не привыкла.

Действительно, нож был тот же самый, с которым Михалыч выходил из кухни. Он больше напоминал тесак для расщепления лучины.

– Ничего, я сама. Очень вкусно! – Нина внимательно и спокойно посмотрела на Михалыча, как, бывает, смотрят друг на друга люди, давно занимающиеся одной и той же профессией.

«Если спросит рецепт, будет все как с обычной бабой», – подумал Роберт, но она ничего не спросила. Только искренне поблагодарила, отложив в сторону вилку.

Никаких разговоров не велось за этим деревянным столом. Михалыч и Роберт ели не торопясь, не шутя, украдкой поглядывая на третьего друга. Ленцу тоже налили немного вина, но он, понюхав спиртное, осторожно отдал стакан обратно, из чего Нина заключила, что такие периоды запоя для него, в общем, не характерны. В конце концов Володя съел вареную картофелину с ложкой квашеной капусты и попросил чаю.

– К чаю – деликатес, – объявил Михалыч. Он насадил на шашлычный шампур квадратики нарезанного черного хлеба и, чуть-чуть подержав их в печке, ссыпал на тарелку.

– Бери кусочек хлеба, чай и сахар вприкуску, – посоветовал ей Роберт. Действительно, такого оригинального десерта Нина никогда в жизни не ела.

Чай все пили с кусковым сахаром, из тонких стаканов – единственной, можно сказать, роскоши, которая была в этом доме. А сахар Михалыч достал из специального мешочка с монограммой. Содержимого в нем осталось уже немного, и Роберт заметил Ленцу, что все, подходит к концу его военное наследство.

– Неужели это с афганской войны? – удивилась Нина. Кто-то из учащихся в школе ей рассказал, что Роберт и Михалыч воевали в Афганистане. Самые разные сведения из жизни преподавателей удивительнейшим образом просачиваются среди учащихся.

– Нет, это с Великой Отечественной. У Ленца дедушка воевал, – с какой-то даже гордостью произнес Роберт.

– Дедушка действительно воевал, но сахар этот уже послевоенный. Конца пятидесятых годов, – подал с кровати голос Володя. – Дед не признавал пиленого рафинада. Говорил, что когда ест такой хлеб с сахаром вприкуску, ему кажется, что он чувствует дым Отечества.

– Запах революции, – невозмутимо подал голос Михалыч.

– А ты говорил, сахар с Курской дуги! – Роберт шутливо замахнулся на Ленца. – Сейчас сам тебя придушу за вранье!

– Я краем уха слышал, что под Курском не до чая с сахаром было, но пайки с хлебом и тушенкой, возможно, раздавали, – спокойно опять заметил Михалыч, и Нине показалось удивительным, что он говорил о вещах, о которых Кирилл вообще не говорил никогда. Будто на земле никогда и нигде не было никаких войн, а все существование в целом свете сконцентрировалось на организации работы его косметической фирмы и выпуске кремов, помады и духов.

Ей захотелось спросить, что давали в пайках на той, другой, войне, где были ее теперешние знакомые, но она не спросила. Ей и раньше казалось странным, что в то время как она и другие люди жили обычной, спокойной жизнью, где-то то на востоке, то на юге страны гремели войны, погибали солдаты, а все вокруг делали вид, что их это не касается. И только обрывки новостей сообщали о каких-то налетах, взрывах, спецоперациях так, будто пересказывали содержание новых боевиков, выдвигающихся на кинопремии. Но сейчас она подумала, что нехорошо и не к месту будет влезать со своими вопросами в ту серьезную жизнь, в которой все было по-другому и к которой она не имела никакого отношения.

В печке потрескивали дрова, за окном стемнело. Нина понимала, что давно должна бы быть дома; что там остались непеределанными домашние дела и даже, что было самое страшное, не был приготовлен обед для Кирилла. Но то, что сейчас происходило в этой комнате – простая трапеза, само присутствие среди этих людей, – стало казаться почему-то более важным, чем вся ее жизнь там, в ее прекрасной квартире.

На маленькой кухоньке в кастрюльке грелась вода. Михалыч встал и вместе с Робертом стал собирать посуду.

– Я помогу!

– Не надо. – Михалыч сказал это не из вежливости. По его спокойному, но значительному жесту Нина поняла, что ей действительно лучше не лезть в ту работу, к которой они все привыкли.

– Тогда можно я еще посижу с вами? – Она улыбнулась Ленцу не как больному, а как человеку, который ввиду каких-то временных обстоятельств не может передвигаться. Например, подвернул в саду ногу и вынужден оставаться в постели. Ленц молча подвинулся к стене, освобождая ей место. Она присела.

Когда они еще только подъехали к его дому, она заметила, в каком идеальном порядке находится небольшой сад при доме и довольно значительный огород. Это контрастировало с не заклеенными на зиму окнами, с трещинами, образовавшимися по низу печки.

– Опасная вещь, – кивнула она на них Ленцу. – Неужели вы здесь будете зимовать?

– Не первый год, перезимую. Привык к своей берлоге. – В его голосе слышалось равнодушие. – Зимой здесь не так уж холодно, сугробы наметает в уровень с крышей, они защищают от ветра. Дров я запас. На крайний случай есть два тулупа и валенки, можно спать в них.

«Нет, он не рисуется, – подумала Нина. – Неужели действительно живет здесь не первый год?» Ей стало почему-то стыдно за свою квартиру, за то обжорство, которое у них было по случаю приезда заморского гостя, и даже за роскошное платье, которое она взяла напрокат. «За те деньги, наверное, можно было бы купить машину дров», – подумала она.

– Вам негде жить? – Она понимала неприличность вопроса, понимала, что нехорошо лезть в чужие дела, но не могла удержаться, чтобы его не задать.

– Мне больше нравится здесь. Возьмите яблоко! – ответил ей Ленц.

– Возьмите яблоко и заткнитесь! – засмеялась она. – Не буду больше ничего спрашивать. И яблоко не хочу. Спасибо – сыта.

Володя помолчал немного, потом вдруг высунул из постели голые до колен ноги, пошатываясь, но самостоятельно попытался подняться. Нина испуганно вскочила.

– Не бойтесь, – сказал он. – Хочу вам кое-что показать.

С трудом он добрался до шкафа и вытащил старинный том с золотым обрезом. Нина подошла к Ленцу. Это была книга по хирургии, издание конца девятнадцатого века.

– Вы что, врач? – спросила она.

– Не это главное. – Ленц вытащил пачку фотографий, запрятанную между страниц.

– Садитесь и смотрите.

Нина вернулась к столу, стала перебирать, раскладывать фотографии. Для целой жизни их было немного. Нина подумала, что и у нее самой едва ли наберется стопка больше, чем эта.

Несколько фотографий из книжки были детские. Ленц и мальчишкой был страшно худ. В студенческие годы он носил прическу до плеч, а на тех снимках, где он был в белом халате, его хвост был аккуратно спрятан под шапочку. Потом он вдруг опять оказался коротко стриженным и уже не в московской клинике, а в форме лейтенанта медицинской службы где-то в горах, в компании Михалыча и совсем молодого Роберта.

– Как же вы познакомились? – спросила Нина.

– В госпитале. Михалыч, сам раненый, привез молодого бойца. Вон этого красавчика, который до сих пор не может запомнить, где лежит кухонное полотенце, хоть я говорил ему это сто раз. – Ленц указал пальцем куда-то вбок. Нина повернула голову и увидела, что Роберт с закатанными до локтя рукавами действительно ходит по комнате с вопросительным видом. Вода с его мокрых кистей крупными каплями падала на пол. – Сбоку за печкой висит на гвозде! – не отрываясь от фотографий, сказал в его сторону Ленц.

Было несколько фотографий с изображением молодой женщины. Их Ленц отложил в сторону. Дальше в пачке лежали фотографии еще одного ребенка. Маленьким он был в вязаной кофточке и ползунках, потом у украшенной елки в костюме зайчика, потом со школьным рюкзачком.

– Это ваш сын? – спросила Нина,

– Сын.

Насколько можно было судить, ребенок родился, когда Ленц учился еще в институте, во всяком случае, в те годы он держал мальчика на руках. Наконец, на последних снимках мальчик был уже юношей в футболке и джинсах, с длинными руками и ногами и лицом незнакомым, но неуловимо похожим на Ленца.

– Сколько же ему лет?

– На той неделе исполнилось двадцать.

– Чем он занимается?

– Учится.

Нина аккуратно сложила фотографии назад в стопку, отдала хозяину. «На той неделе… – подумала она. – Неужели это как-то связано?..»

Она посмотрела на Ленца.

– Он приезжал ко мне несколько дней назад. Как я понял, за подарком. – Ленц горько усмехнулся. – К сожалению, в качестве подарка у меня были только яблоки и несколько мешков картошки. Я погрузил их в машину…

– Твои «Жигули», значит, еще бегают? Мальчик не раздолбал их окончательно? – поинтересовался Роберт.

– Машина в порядке, я там кое-что починил, кое-что заменил. Побегает еще лет пять.

– Ну и что же мальчик? – спросил Михалыч, напоследок вытирая крошки со стола.

– Уехал, не попрощавшись, – сказал Ленц, и Нине показалось, что по его лицу прошла судорога.

– Хороший сын. Все-таки заехал к отцу в день своего рождения, – заметил Михалыч и кинул Ленцу джинсы и куртку. – Одевайся, поедешь ко мне на недельку. Галка будет рада.

– Н-нет! – с усилием сказал Ленц.

– Я старший товарищ, я знаю, – спокойно сказал Михалыч. – Одевайся, в противном случае придется нам с Робертом выволакивать тебя из этой хаты, как барана.

– Я не буду больше пить! Я обещаю, что не буду! Да и во всем доме нет больше ни капли спиртного. Лучше я завтра сам приеду к вам в школу.

– Ленц, не выделывайся, пошли! Нине тоже пора ехать! – Роберт кивнул головой в ее сторону. А та, услышав фамилию «Ленц», замерла.

– Неужели у вас действительно фамилии и имена как в романе?

Роберт довольно улыбнулся:

– Не у всех, но совпадают!

А Ленц вдруг взорвался в истерике:

– Мне надоели твои придумки, осел! Мне надоели твои ненатуральные игры! Там, в Германии, у людей было настоящее горе и настоящая жизнь, там было все по-честному. А у нас все честное закончилось после дембеля, как только мы вернулись сюда.

– Как ты не понимаешь! – тоже что было силы заорал на него Роберт. – Совпадение именно в том, что там тогда было все как у нас. Главное было на войне. А потом одни стали очень богаты, другие буквально умирали от голода и болезней. Там люди тоже жили одним днем, как и мы. Там тоже они не знали, что будут делать завтра и что будет с их страной. И им тоже было на это плевать!

– Ты не понимаешь самого главного, – вдруг тихо, ясно сказал Володя. – Они действительно жили на самом краю, и им уже больше некуда было отступать.

– А мы что, не на самом краю? – Рот Роберта искривился от ярости.

– Какой же у нас с тобой край? – так же тихо сказал ему Ленц. – Человек, обремененный собственностью, на краю быть не может.

«Собственностью! – подумала Нина. – Эту хибару он называет собственностью?»

– У тебя есть квартира, машина, работа. У Михалыча есть семья, и он не живет в меблированных комнатах. Да, он говорит, что ему не хватает денег на то, чтобы прокормить детей и жену – так это не тот голод, который пришлось пережить нашим предкам в войнах, тюрьмах и революциях. Когда теперь мы говорим, что буквально голодаем, в большинстве случаев это означает, что у нас не хватает денег, чтобы покупать деликатесы каждый день.