Вслед за Ремарком
Шрифт:
– Ну, где твои грифоны?
– Вон они!
Она с улыбкой вошла на мост. Положила руку на спину одного из них. Провела пальцами по его сильным лапам. Погладила по голове.
Роберт ухмыльнулся, вспомнив, как перед занятием она гладила их школьного пса. Движения и выражение ее лица были точно такими же.
– Жаль, что я тоже открыла этих грифонов не так давно. С тех пор только, как стала ходить в вашу школу… – Она помолчала. – Ну, спасибо вам! Мне пора!
Он смотрел на нее и не понимал, что заставляет его разговаривать с ней. «Вот зачем-то повез ее сюда… Ничего в этой Нине он не видел особенного. Обычное лицо, мягкие волосы, худая фигура. Ну, только глаза, пожалуй, большие, блестящие. У других женщин какие-то тусклые, завистливые, злые, а у нее – восторженные. А у Лизы – насмешливые, – вспомнил он. И тут его осенило. Да ведь этот никчемный разговор с Ворониной был, по сути, беседой их круга! Вот почему никак не мог он отойти от нее. Это был разговор единомышленников по миру, в котором они очутились».
Домой он ехал с раздражающим чувством смятения.
Весь вечер он чинил крепеж, на котором держалась его куколка-эскимоска. Закончив работу почти ночью, он вышел во двор, открыл машину и прикрепил куколку на место. Белая вычищенная шапочка снова красовалась на ее изящной головке. Одинокий фонарь покачивался на деревянном столбе, и в его тусклом переменчивом свете азиатское лицо куколки было загадочно и прекрасно. Двор был пустынен, а высоко в небе над головой таинственно перемигивались звезды. Роберт постоял еще немного, потом, продрогнув, закрыл машину и пошел в дом. Он обивал от грязи ноги на решетке у подъезда, ежился от осеннего холода, и все это время чувствовал, как уже давно забытое чувство счастливого ожидания чуда потихоньку заполняет его душу. Во сне он увидел, будто за рулем в его машине сидит и снисходительно улыбается ему, и блестит глазами, и о чем-то ласково говорит с ним звенящая побрякушками Лиза. Проснулся он с двояким ощущением: и какого-то недовольства от этого сна, и одновременно радости, что настал новый день, а значит, он снова увидит и Лизу, и Нину, и своих товарищей, и жизнь будет продолжаться еще долго и долго.
10
Шарль Готье приехал в начале следующей недели, и домашний прием в его честь Кирилл решил устроить в субботу.
– Надо пригласить официанта из ресторана, чтобы помогал во время обеда, – сказала Нина в процессе обсуждения с Кириллом подробностей проведения этого мероприятия. – Нехорошо, когда жена мечется с посудой от стола в кухню!
– Конечно, – согласился Кирилл, – но есть одна загвоздка. Когда мы обедали в ресторане, Шарль намекнул, что много слышал о так называемых русских «посидьелках на кухнях за бутылкой водки и пьельменьями». У него даже, кажется, как он сказал, одна из многочисленных тетушек была знакома то ли с Галичем, то ли с Некрасовым. Тетушка в молодости вместе с ними на радио «Свобода» работала.
– С Некрасовым? – усомнилась Нина.
– Да не с тем, которого в школе изучают. С другим, диссидентом. И теперь у Готье такая причуда – он хотел бы побывать на «русских посидьелках».
– Для него это такая же экзотика, как для нас то, что французы лягушек едят. Мне, во всяком случае, когда я училась в школе, тоже хотелось лягушек попробовать.
– Тогда, может быть, действительно имеет смысл устроить этакие диссидентские посиделки на кухне? С пельменями под водочку? Чтобы ему угодить? – задумался Кирилл.
– Пельменей я налеплю, это не проблема, – ответила Нина. – Только скажи, какие могут быть посиделки в нашей квартире с шелковыми диванами и с официантом в смокинге и в галстуке-бабочке? Какой смысл нам играть в эти диссидентские игры, если мы с тобой в университете учились уже при Горбачеве, когда никаким диссидентством в стране вовсе не пахло, а все только бегали по магазинам в поисках съестного и того, что можно надеть на себя? Может быть, так честно ему и сказать, что для нас это диссидентство уже такое же далекое прошлое, как и Великая Октябрьская революция?
– Но мы же должны его чем-то заинтересовать? – Кирилл начал злиться. – Неужели ты не понимаешь, что от этой встречи может многое зависеть? Найду я с ним контакт или нет? А что я могу ему рассказать? Как я всю жизнь зарабатывал деньги, как покупал эту квартиру, как делал в ней ремонт?
– Расскажи ему о своих поездках за границу…
– Французу рассказывать о Париже?
– Нет, конечно. – Нина расстроенно опустила глаза. – Вот как мы ниже пали… Придет человек в гости, а с ним не о чем поговорить!
– Включим ему приемник, и пусть ловит «Голос Америки»! – съехидничал Кирилл.
– А у нас и приемника нет! – Нина обвела глазами то разделенное аркой весьма элегантное тридцатиметровое пространство, оснащенное самой современной техникой, которое служило им и кухней, и столовой. – В этом шикарном помещении изображать антисоветские посиделки как-то глупо, ты не находишь? – сказала она. – Уж если знакомить его с нашим советским бытом, тогда надо вести его в пятиметровую кухню старой квартиры, там, кстати, есть и приемник тридцатилетней давности. «ВЭФ» называется.
Вдруг некая мысль мелькнула в ее глазах.
– Знаешь что? Давай еще пригласим Пульсатиллу. Она и твоего знакомого развлечь в состоянии, и пельмени заодно мне поможет лепить. Опять же две женщины с тарелками вокруг стола кажутся уже не такими навязчивыми, как одна.
Кирилл поразмыслил немного, пожал плечами и согласился, правда, поворчав немного:
– Ты думаешь, у него мало подруг по всему миру?
Но Нина все равно преследовала свою цель. «Чем черт не шутит? – думала она. – Богатый француз, вдруг понравится Пульсатилле?» В том, что пушистая красота ее подруги обязательно должна прийтись по вкусу заморскому гостю, Нина не сомневалась. Другое дело, выйдет ли что-нибудь хорошее из этой симпатии…
– Ты что-нибудь читала про французскую жизнь? – заканчивая разговор, спросил Кирилл.
– Что именно?
– Ну, что-нибудь…
– «Три мушкетера», – подумав, ответила Нина.
– С ума сошла?
– «Красное и черное», «Мадам Бовари»…
– Негусто.
– Я читала «Фиесту» Хемингуэя! – вспомнила Нина.
– Так он же американец.
– Неважно. Он много писал о жизни во Франции, в Испании. Могу тебе дать! – Она пошла к книжным полкам. Кирилл уже ужасно хотел спать, но по дороге в спальню он все-таки взял у нее из рук новенький том.
– А это у тебя что? – Он заметил под лампой раскрытую книгу и поднял ее, разглядывая обложку.
– Ремарк. «Три товарища». Это о Германии. – Она чуть-чуть покраснела и хотела взять у него книгу.
– Ладно, я эту тоже посмотрю. Германия, Франция – один черт! – Он небрежно зевнул и ушел. Она осталась сидеть у стола, составляя список необходимых для банкета продуктов. Когда она вошла в спальню, Хемингуэй, так и не раскрытый, лежал на тумбочке возле кровати, а на полу вверх обложкой валялся Ремарк. Нина его подняла, протерла ладонью и спрятала в бельевой шкаф. Почему она так сделала, она не могла объяснить.