Встретимся через 500 лет!
Шрифт:
– Как скажете. Мегре к нам поступил с третьим инфарктом, не считая микроинфарктов – одни рубцы на сердце. Профессор его держал, долго держал. Но ко времени смерти Мартена, комиссар сдал морально. На сеансах психоанализа говорил профессору, что боится умереть в постели, что ограда Эльсинора жмет ему сердце, что одолевают ночные видения. Ну, профессор и решил его взбодрить и попросил провести расследование обстоятельств смерти Мартена. Вы знаете, Перен хоть и суров на вид, на самом деле очень мягок, это ему дорого обходится. Вот, например, сцена с вступлением французских войск в Эльсинор. Его же упросили...
– Об этом позже. Рассказывайте о Мегре.
– Хорошо. Профессор поручил ему расследование обстоятельств смерти Мартена, комиссар взялся и повел его весьма рьяно. Как раз в это самое время профессору удалось получить средство, регенерирующее сердце. Если не ошибаюсь, оно получается из каких-то там стволовых клеток. Оно, как и все чудодейственные средства, особенное. Особенное, потому что его надо вводить, в период максимального метаболизма, то есть когда организм и психика больного работают как паровоз на подъеме...
– И вы все вместе сделали его паровозом, и он развалился в самый неподходящий момент...
– Пусть будет так, - сказала Генриетта удрученно.
– Пусть будет. Пока.
– Рассказать теперь о Пуаро?
– Нет. Война войной, а обед по расписанию, сегодня Рабле обещал мне настоящие сибирские пельмени.
– А мышь?
– Что мышь?
– Вы обещали запустить ее мне в трусики.
– Потом. Доверяю ее вам, подкормите, чтоб стала большой и толстой, тогда и запустим.
– Вы знаете, я боюсь вас. Никого никогда не боялась, а теперь боюсь. И это мне по-женски нравиться.
– Не по-женски, по-мазохистки, - плотоядно улыбнулся Жеглов, и пропел, в такт ударяя кончиками пальцев по краю стола:
С тех пор все Бабетты боятся меня -
И это, ей-богу, мне больно!
Поэтому я - не проходит и дня -
Бью больно и долго...
– Вы хотите сказать, что вы со всеми женщинами так?
– Почему со всеми? На всех тараканов не напасешься. Да, вот еще что... Давно хотел спросить. Вы говорили, что умирающий перед смертельной инъекцией получает все, что захочет...
– Да. Все, что захочет.
– Я тоже получу?
– Да. Если захотите. Но вы не умрете. Профессор вас вытащит. Может вытащить.
– Он бог?
– Кое в чем – несомненно.
– А если не вытащит, и я захочу Аляску?
– Получите Аляску. Объясните только, что это такое.
– Это полуостров.
– Получите полуостров.
– Это хорошо, сограждане будут рады. Ну, что, пошли на обед?
– Идите один, мне надо переодеться. Да, а как же баня?
– встрепенулась.
– Жерфаньон осерчает.
– Как-нибудь в следующий раз. Мне надо подумать, от чего очиститься, а что и поберечь.
– Вы правы. Я тоже об этом подумаю, а потом сходим вдвоем, да?
– Да. Обещаю. Ну что, пока?
– Пока. Я буду думать о вас.
– Я тоже. О ваших показаниях.
Помахав ей пальчиками, Жеглов пошел к двери.
– Вы забыли меня развязать!
– прокричала растерянно вслед.
– Ах, да, - вернулся, развязал путы, посмотрел на покрасневшие запястья, сказал виновато:
– Ну и зверь же я...
– и вышел вон.
11. Крути, Ронсар, крути
Шел мокрый снег. Ветви сосен, придавленные тяжестью отходящей зимы, покрякивали от натуги. Ослепленные белизной статуи, пялили бельма на повсеместно белый свет; под одной из них Падлу кого-то охмурял. Жеглов шел, думая, не перегнул ли он палки с этой женщиной. «Нет, не перегнул, - решил он, неплохо ведь все вышло, как в кино. Вышло бы по-другому, шел бы сейчас, красный от баньки и со стыда. Эти француженки... Передок у них слабый, да, слабый... чуть что – юбки в сторону. А это кто такой? Ронсар? Похоже он».
Впереди - согбенная спина вся в снегу - шел Жак Ронсар. Это был тихий малозаметный тощенький человечек, которого Шарапов, первый остряк санатория, называл Тенью отца Гамлета. Поравнявшись с ним, Жеглов увидел, что Ронсар сосредоточенно крутит заводную головку карманных часов.
– А! Это вы, капитан? Прекрасная погода, не правда ли?
– не прерывая своего занятия, обернул Ронсар к нему лицо.
– Хорошая погода, самое то, - согласился Жеглов.
– А у вас, я вижу, часы на несколько суток отстают?
– Отстают? Да нет, они идут секунда в секунду. Просто я хочу поскорее оказаться в две тысячи шестисотом году.
– Ну и как? Движется дело?
– капитан понял, что беседует с отъявленным пациентом профессора Перена.
– Да, движется. Вот вчера был восемьдесят восьмой год, а сейчас уже восемьдесят девятый.
– А сколько часов в день вы этим занимаетесь?
– Вы хотите подсчитать, сколько времени мне надо будет крутить стрелки, чтобы оказаться в две тысячи шестисотом?
– Вы схватываете на лету.
– Мне удается заниматься этим не более шести часов в сутки, - заморгал Ронсар.
– Ведь надо еще принимать процедуры - им несть числа, есть, спать хоть немного, да и пальцы теряют чувствительность. И поэтому я достигну своей цели только лишь через три месяца.
– А к чему вам две тысячи шестисотый, если не секрет?
– Пелкастер, вы его, конечно, знаете, сказал, что там очень хорошо, - лицо сумасшедшего расцвело нелепой улыбкой.
– Пелкастер? Мне Маар что-то говорил о нем. А! Вспомнил! Он, кажется, изобретатель рукотворного Бога и главный конструктор светлого загробного будущего, точно?