Встретимся в Эмпиреях
Шрифт:
— А мне не нравятся радостные книги.
— Мне вообще-то тоже, — озадачиваюсь я.
— Они не заставляют думать. Когда заканчиваешь читать хорошую книгу, в тебе обязательно что-то должно перемениться. Начиная наблюдать за ее героями, не успеваешь заметить, как все сводится к тому, что в конце концов смотришь ты не столько на героев, сколько вглубь себя. Но если в книге не рассказано о чьей-то трагедии, этого ведь не происходит…
— Ты молодчина, Вик. На самом деле. Почему бы тебе не попробовать писать?
Смеется.
— Ты сказал о пустоте своей жизни, — вновь сделавшись серьезной, продолжила она, — но это относится и к нам,
— Ух.
Некоторое время идем молча. Меня так и подмывает произнести хоть какие-нибудь мало-мальски теплые слова в адрес Виктории.
— Ты умница, Вик. Ты — сильная.
— Я слабая.
— Нет, ты сильная! И ты способна поделиться волей с другими. Теперь я точно напишу книгу.
— Напишешь, знаю. А я все-таки слабая. Почему ты не спросишь меня о моей мечте?
— Хорошо, Вик. А что с твоей мечтой?
Виктория выдерживает томительную паузу.
— Я не хочу, чтобы она исполнялась.
— Не понял, прости… Как так?
— Понимаю, что это ужасно беспринципно с моей стороны. Но я сказала то, что сказала.
Ни слова не отвечаю на ее заявление — пусть, думаю, выскажется до конца, раз начала. Сам пребываю в легкой растерянности.
— Когда мы все это придумали, мы находились под впечатлением момента, у всех у нас была яркая потребность в Поступке. Понимаешь, о чем я?.. Но с тех пор мне не по себе. Зачем желать то, что принесет только боль? Сбывшаяся мечта не потерпит сиюминутности, а посвятить ей всю себя невозможно. Нет права на счастье, если нет будущего. Все обман.
— Наверное, я понимаю, о чем ты хочешь сказать… возьму, по крайней мере, на себя смелость думать, что понимаю. Но зачем кичиться своей капитуляцией? Можно же просто продолжать жить, как умеешь. И может, что-то все-таки произойдет…
— Ничто так не ранит душу, как надежда.
— Ах, Вик…
— Я отказываюсь от своей мечты!.. Но я не хочу терять вас, ребята, вашей дружбы и вашей поддержки… — голос ее дрогнул.
— Каких слов ты ждешь от меня сейчас? — спросил я Викторию и почувствовал, как странная подавленность овладевает мной.
— Осуди меня. Пристыди за мою слабость.
— Я не стану этого делать.
— Ты расскажешь обо всем ребятам?
— Нет.
— Но это же нечестно по отношению к ним. Я сама скажу.
— Надо ли? Ты уже выговорилась со мной. Будем считать - этого достаточно. Попутно ты хотела проверить свои сомнения, но вся прелесть в том, что ни я и никто другой тут тебе не советчики. Отказаться от своей мечты, Вик? Но отпустит ли она — мечта — тебя? Вот мой единственно возможный совет: подкинь эту задачку времени. — С некоторых пор такая позиция стала ответной на все возникающие перед нами жизненные вопросы. Вероятно, нам подспудно нравилось пребывать в состоянии благоговения перед Неизвестным.
— Времени, — повторила вслед за мной Виктория и, унесенная, казалось, какими-то тяжкими раздумьями далеко-далеко, закивала головой.
Мы надолго замолчали, и я успел заметить, что Демон со Сливой сильно от нас оторвались. Из-за сгустившихся сумерек их совсем не видно впереди.
— Догоняем? — обращаюсь к Виктории.
— Угу. Догоняем.
Беремся за руки и ускоряем шаг.
Непростой разговор закончился, а я с этого момента взял на себя роль единоличного хранителя секрета Виктории: она отказывалась от бремени «воина», но оставалась нашим «оруженосцем». Игра слов, конечно. И каких только откровений
* * *
Сомнения и страх — естественный страх перед громадой, которой брошен вызов, — с такими нелюбезными попутчиками приходилось считаться каждому из нас. Не всегда и обо всем удается поговорить настолько открыто, насколько это возможно. Львиная доля информационного обмена между людьми — предчувствия, записывающиеся на лицах; потаенные ощущения, нарисованные на сетчатке глаз. Ни у кого из нас на душе не было безоблачно. И мы невольно делились нашими неослабевающими сомнениями через жесты, взгляды, невысказанные мысли, через молчание… не знаю в точности, как это происходит.
Хочу сказать о другом. Вести борьбу с такими понятиями-титанами как «время», «судьба», «предрешение» — безумно сложно. Под силу ли нам? — вот вопрос, витавший в воздухе беспрестанно. «Мы как дрожжи в очке унитаза - бродим, бродим, а пирог не получается», — выразился однажды в беседе со мной Слива, и меня не на шутку зацепили его слова - грубые, саркастичные (совершенно Сливе не свойственные), но бившие точно в десятку.
Что мы имели де-факто? Я и Слива ничего не делали, оцепенело выжидали — и тем самым только наводили тоску друг на друга. Виктория старалась держаться по-женски рассудительно — но эта рассудительность во всех смыслах мешала ей гораздо больше, чем нам, ребятам, мешали наши телячьи характеры. Демон, всегда и всюду генерировавший неимоверные объемы энергии, и тот заметно сдал, выглядел дезориентированно. И одновременно все мы ясно ощущали: наша общая летаргия — только затишье перед бурей…
17 июня
— Ну что глазами хлопаешь? Ты — немой? Я с тобой разговариваю! — тон Демона резкий и враждебный.
Мы в очередной раз пришли в наше пристанище в «недостройках» и застукали Аборигена (это прозвище к парню так и прилипло) спящим и закутавшимся в одеяла, принадлежавшие нам. Было раннее, еще дышащее прохладой утро, и посреди «залы» тлели угли от разведенного на ночь костра. Весь дым выветриться не успел. В нос ударял едкий и специфический запах. Как потом выяснилось, в рацион Аборигена неизменно входило блюдо из вареной крысятины — доступное и питательное… тьфу!.. Водой он пользовался дождевой, а варку производил в проржавевшей строительной каске, найденной среди развалин. Впоследствии суп из крысы по-Аборигеновски мы прозвали «Брандахлыст-кушай-и-молчи».
Первым желанием разлепившего сонные глаза Аборигена было, конечно, дать стрекача. Но мы обступили его, перекрыв все пути для побега, и пытались добиться хоть какого-то контакта. Аборигена одолевала мелкая дрожь, и разговаривать с нами он, по всей видимости, не собирался. Демон хотел наградить его для острастки затрещиной, но в ситуацию из-за наших спин вмешалась, державшаяся до этого момента в стороне, Виктория.
— Демон! Я здесь. Без рукоприкладства — хорошо?
Демон плюнул и ретировался, закурив у дальнего окна. Мы со Сливой тоже отошли, затоптали ногами то, что оставалось от костра, и стали распаковывать пакеты: с собой у нас была яблочная настойка, шоколад и мягкий хлеб.