Встретимся в Эмпиреях
Шрифт:
Поведение Аборигена, скажу честно, меня несколько удивило. Когда представился наконец случай сбежать, он как раз таки этого не сделал. Аккуратно сложил одеяла в стопку и продолжал за нами наблюдать. Большей частью, мне показалось — за Викторией. Но хотя Виктория и взяла на себя роль его защитницы, дальнейшего внимания к оборванцу не проявляла.
Другими словами, как-то получилось, что мы смирились с пятой парой глаз и ушей в соседстве с нашей компанией и пытались особо не спотыкаться взглядами об Аборигена. Вели себя так, будто его рядом нет. Это было чем-то новым для нас, и необъяснимый
— Демон, ну ты чего там?! Иди сюда. Разливаем.
Мы пили настойку, морщились, закусывали шоколадом, жевали вкусный хлеб и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Все почти как обычно.
А когда настало время уходить, Демон огорошил всех своим поступком. Подошел к Аборигену — тот сократился как червяк от укола, ясно, не ожидая для себя ничего хорошего. Но Демон лишь поставил перед ним недопитую бутылку, а рядом положил несколько сигарет и завернутый в бумагу ломоть хлеба. Ничего не сказал, не посмотрел. Развернулся и направился на выход.
Еле слышное «спасибо» догнало нас на лестнице, когда все четверо, смущенные и молчаливые, мы спускались вниз.
20 июня
Снова «недостройки». Вечер. Развели костер и варим в котелке кофе. Над головой - чистое сумеречное небо, а по помещению разносится душистый запах приготовляемого напитка. Романтика.
Невдалеке — у стены, за кругом света, как что-то уже само собой разумеющееся — Абориген. Демон рассказывает про свое детство. Настроение у нас легкое. И даже такое, знаете, шутливо-отвязное.
— Лет шесть мне было, наверное. Родители прочитали мне сказку про русалочку — уж и не вспомню, как она называлась. Но на свою беду, надо сказать, прочитали. Я просто с ума сошел. Как только за мной недоглядят, - хватаю удочку — и на пруды. Все русалку хотел поймать. Вот поймаю, думал, и будет она мне невеста! — вполголоса посмеивается своим воспоминаниям Демон.
— А я русалок не люблю, — с серьезным видом вставляет Слива, — у них ног нет, одни хвосты. Скользкие, заразы, и рыбой воняют.
Демон делает вид, что воспринял слова Сливы, как личное оскорбление. Виктория смеется, обняв колени и раскачиваясь взад-вперед.
— Ну-ка, умник, ты расскажи что-нибудь, — обращается к Сливе Демон.
— Что именно?
— Е-ка-лэ-мэ-нэ! Что-нибудь забавное из своего наивняцкого детства.
Слива ненадолго задумался, но вот лицо его просветляется — что-то да вспомнил.
— Хорошо, слушай. Шел я один раз с матерью по улице, а на скамейке сидел мужик: как теперь могу догадаться — с сильного похмелья. Вид у него был жалостливый, унылый такой, потрепанный, в руках пивная банка — поправлялся. И что-то в моих детских представлениях заставило углядеть в нем нищего, про которых тоже читали мне сказки, про их пустой карман и золотое сердце, спасающее мир. «Мам, дай монетку», — говорю. «Зачем тебе?» — спрашивает. «Надо, мам. Доброе дело нужно сделать». Она допытывается — я не признаюсь. Ладно. Дает. Я беру эту монету и бросаю мужику в банку. Ох, что дальше было! Крику! Воплей! Как же я заставил мать краснеть за себя… — Слива улыбается, но глаза его грустные.
— Сколько
— Лет восемь.
— Когда мне было одиннадцать, — продолжает обмен историями Демон, — и никого дома не было — я разделся донага, встал задом к зеркалу и разрисовал свою попу масляными красками.
Слива присвистывает. Виктория опять смеется.
— На каждой ягодице у меня было по человечку с лопатой, — невозмутимо рассказывает дальше Демон, — и когда я прохаживался возле зеркала или просто переминался с ноги на ногу — мои землекопы усердно начинали копать в области… гм… промежности. Я был безмерно доволен своим творением!
— Верим-верим. Зная тебя — верим.
— Дело в том, что я где-то услыхал: все крутые мужики носят такие наколки на задницах.
— Как тебе не стыдно, Демон, — качает головой Виктория, пытаясь побороть на своем лице непослушную улыбку.
— Масляную краску не так-то просто смыть, — замечаю я.
— Когда родители ненароком увидели — картинка была достаточно размыта, чтобы отвертеться и навешать им лапши на уши… — взгляд Демона направлен на меня и чего-то ждет. — Рассказывай теперь ты, Гоголь.
— Когда мне было одиннадцать — я рисовал исключительно на бумаге. А еще, когда мне было одиннадцать — я слышал, что некоторые факиры умеют пускать из ануса огонь и тем же интересным местом таскать из досок гвозди. И я, сознаюсь… ни разу не пытался повторить за ними этих подвигов.
— Да ну тебя!
— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, — веселится Слива, вороша палкой угли в костре — это он над Демоном вслед за мной подтрунивает.
— Да ну тебя тоже!
— Кофе готов, — оповещает нас тем временем Виктория и жестом просит меня передать ей кружки. Я с готовностью исполняю.
Каждый по очереди получает свою порцию «божественного» напитка. В общем-то, мы сварили дешевый сорт, но в тот момент казалось невозможным представить себе ничего вкуснее, и считать, что он высший класс, было проще простого.
— Ребята, а ему… — шепчет Виктория, и мы вспоминаем про Аборигена.
Абориген сидит, подперев стену спиной, и учащенно раздувает ноздри. Демон машет ему рукой, точно их разделяет километр, не меньше.
— Эй, Абориген! Тащи свои мощи к столу. Будь нашим гостем.
Насмешка в словах Демона не способна оттолкнуть Аборигена. Проведя долгие часы по соседству с нами, он, конечно, успел понять, что «банда» мы, ей-богу, не злая, а все — показное. Поднимается и подходит, но место у костра выбирает себе все-таки на дистанции. Из рук Виктории я передаю ему кружку кофе.
— Зовут-то тебя хоть как? — спрашивает Демон.
Не спешит отвечать. Сначала отпивает глоток, вслед за ним еще один.
— Абориген.
Мы взрываемся громогласным хохотом.
Нет, ситуация абсолютно не та, когда вы за угощение зазываете в свою компанию колдыря или побирающегося доходягу, чтобы возвыситься в собственных глазах, потешиться над слабым. Чего тот ни скажет — все вам повод для смеха: ха-ха-ха. Нет. Просто у Аборигена, этого опустившегося на дно жизни нашего ровесника, оказывается, осталось еще чувство юмора. Юмора, что самое главное, понятного нам, адекватного. Фактор, моментально ставящий паренька на одну с нами доску.