Вторая весна
Шрифт:
— Куда? — тихо спросил Корчаков.
Лицо Неуспокоева стало непреклонным:
— Целина велика! Туда, где не только требуют от тебя подвигов, но и дают возможность для их свершения. Согласен на любые трудности! Хочу трудностей, люблю трудности, обожаю! Но простои!..
Егор Парменович, не меняя позы, с подбородком, зажатым в развилку пальцев, скосил глаза в сторону прораба. Неуспокоев снял пальто и оказался в короткой, до пояса, вельветке со множеством «молний», расположенных вдоль и поперек, вкривь и вкось. «Разукрасился, как новогодняя елка!» — сердито подумал Егор Парменович, но ответил спокойно, в тон прорабу:
— Работать хорошо, в том числе и без простоев, это уже подвиг. А вам, Николай Владимирович, такой подвиг не по плечу? Так вас прикажете понимать?
Лицо Неуспокоева окаменело.
— Разрешите мне, Егор Парменович? — по привычке встал Борис. — По-моему, для успеха дела первое — это создать для людей человеческие условия труда. А у нас на переправах хватают первых попавшихся парней и ездят на них, пока они не взмылятся. Люди только что вылезли из болота, не успели обсушиться, а им кричат: «Довольно зады греть! Не на курорт приехали!» И снова в болото! А в это время десятки людей болтаются без дела, ищут развлечений.
Грушин зашевелился и посмотрел на директора.
— Вы что, Степан Елизарович? — спросил Корчаков. — Хотите сказать?
— Нет, нет! — замахал руками шофер. — Товарищ корреспондент, спасибо ему, уже сказал за меня. А я считаю, что плохо мы закон соблюдаем.
— Какой закон? — посмотрел на него через плечо Садыков.
— Забота о людях — первый закон. Я считаю, что дальше так дело не пойдет. Почаще надо на людей оглядываться. А сколько мы сегодня людей напрасно в грязи искупали? И даже, оказывается, по два раза искупали!
— Я сам сто раз искупался, пожалуйста, — нетвердо, не находя нужного тона, ответил Садыков. — Терпеть не люблю такого разговора!
— Разговора у нас покуда и нет. А будет разговор, как коммуниста с коммунистом, — ответил негромко Грушин.
Лихорадочно розовея, как всегда при сдерживаемом волнении, поднялась Шура.
— Нельзя, нельзя так делать! Одних и тех же людей посылают по два раза в ледяную грязь. Пересменки надо делать. И надо немедленно организовать переодевание в сухое. И горячий чай должен быть в таких случаях!
— А где же вы раньше, доктор, были? — внимательно разглядывая свою бурую, в трещинах ладонь, будто читая что-то на ней, тихо сказал Грушин. — Мокрых людей в болото погнали, а вы как на это реагировали? Это ведь с моей машиной такое дело вышло, мою машину вытаскивали, — оторвался он наконец от ладони и обвел всех строгими, не просящими пощады глазами.
— Я думала… — осекся голос Шуры.
— Именно — думала! А надо было делать! Именно вам, доктор, делать! — резко сказал Корчаков опустившей голову Шуре. — На первый раз, так уж и быть, не взыщем. А повторится — пеняйте на себя. А какой же это умник погнал мокрых людей в болото?
— Я, — скучающе ответил прораб.
Егор Парменович медленно, всем тяжелым телом повернулся к Неуспокоеву.
Прораб ответил ему безмятежным взглядом.
— Больше ничего не скажете? Прораб твердо подобрал губы:
— Считаю, что я прав! Не богу же на них молиться!
— Отставить поганые разговорчики! — громыхнул бас директора. — Дальше, прораб Неуспокоев?
Прораб улыбнулся лениво, одной стороной рта и сказал тихо, но с нажимом:
— И наконец я считаю, что в коммунизм в брючках с разглаженной складочкой не войдешь.
Марфа, дремавшая на сейфе, вдруг выпрямилась и, сердито подпихивая волосы под косынку, сказала быстро:
— Я рядом с вами, товарищ прораб, не согласна в коммунизм вступать. С вами в коммунизм на костылях вступишь или на носилках.
Сонный, невнятный голос Марфы и заспанное ее лицо так не вязались с сердитыми, быстрыми словами, что все засмеялись, даже Неуспокоев.
— Не к добру наш смех, — вздохнул Корчаков. — Ну-с, а что дальше будем делать? Слушаю вас, товарищи.
— Командуйте поворот на все сто восемьдесят, — сказал Грушин, осторожно трогая лысину пальцами. — Вот что будем делать.
— Панику разводите, Грушин, — не глядя на сидящего рядом шофера, сказал Неуспокоев. — Вы, оказывается, трус.
— А как вы это угадали? — улыбнулся Грушин. — Точно! Чтобы храбрость доказать, на рожон не полезу.
— Егор Парменович, имею серьезное предложение! — Неуспокоев нервно потер сухой точеный лоб. — Надо всех нас, человек двести, триста, раскинуть в цепь. Всем дать шесты. И двинуться на штурм болота!
— Апырмай, какое тебе спасибо! — радостно крикнул Садыков.
— Не допускаю мысли, что мы не нащупаем брод, — продолжал, не взглянув на него, прораб. — Организацию этого дела прошу поручить мне. Начну сейчас же, минуты не теряя!
Корчаков, снова уткнув подбородок в пальцы, молчал.
— Простите. Егор Парменович, — послышалась в голосе прораба осторожная настойчивость, а в глазах появился азартный блеск, — но этот важный вопрос надо решить немедленно. Государственное задание мы обязаны выполнить при любых обстоятельствах и любыми средствами. Вы согласны со мной?
— Как? — обвел всех глазами директор.
— Психическая атака, — сказал Грушин.
— Я категорически против предложения товарища Неуспокоева. Как врач! — сказала твердо Шура.
— То-то и оно! — довольно сказал директор. — Отменяется ваш массовый заплыв, Николай Владимирович.
Прораб, выжидательно подавшийся вперед, откинулся к стене и прикрыл веками сразу потухшие, опустевшие глаза.
— Значит, кругом марш? — странно тихо спросил Садыков и дернул крючки сразу ставшего тесным воротника кителя. Но, взглянув на Шуру и Марфу, снова со вздохом застегнул его.
Все долго молчали. Неуспокоев курил с подчеркнутым спокойствием, медленно пуская красивые колечки. Марфа шепталась с Квашниной, Грушин опять разглядывал ладонь.