Второй шанс. Америка и мир (сборник)
Шрифт:
Через десять лет распад Советского Союза стал интеллектуальным подтверждением победоносной роли Америки не только в недавнем прошлом, но и в будущем. Советское поражение впредь должно рассматриваться не как результат усилий двух партий, а как национальное спасение, достигнутое харизматическим лидером, руководимым группой верных сторонников. При таком пересмотре истории весь период холодной воины сводился к одному десятилетию. Лишь при Рейгане Советскому Союзу был дан настоящий отпор и восторжествовали идеи прав человека. Даже Иоанн Павел II изображался новобранцем Рейгана в их тайных усилиях по ниспровержению Советского Союза.
В действительности за таким карикатурным изображением истории скрывались туманные и запутанные реалии, с которыми столкнулась Америка после победы в холодной
Трансформация этих посылок в единую цельную доктрину требовала времени. Новое видение мира возникает постепенно, в соответствии с новыми обстоятельствами периода, наступившего после холодной войны, усилиями более молодых членов комитета «Насущная угроза» и группы политиков, связанных с консервативными журналами, а также политических аналитиков. Они разделяли убеждение, что вызов, исходивший от Советского Союза и коммунизма, теперь исходит от арабских государств и воинствующего ислама. Такой взгляд на эти проблемы целиком совпадал с мнением израильской партии «Ликуд» и пользовался значительной поддержкой среди христианских фундаменталистов Америки. Последние образуют более серьезную политическую основу для стратегических взглядов, исходящих от более элитарной первой группы.
На протяжении десятилетия это мнение о перспективе, которое можно охарактеризовать как неоконсервативное, было систематизировано, расширено и нашло выражение в сериях книг, статей, коллективных публичных манифестах, иногда адресуемых президенту США или премьер-министру Израиля. Выражая критические настроения и в отношении послевоенного Атлантического союза на том основании, что европейцы изнежены и безвольны (поддаваясь влиянию Венеры, в отличии от сильных, находящихся под влиянием Марса американцев), новая доктрина призывает смелее полагаться на американскую политическую и военную мощь. Чаще неоконсерватизм оглашается в коротких, порой воинственных заявлениях и статьях, но одной из первых попыток развернутого изложения этой позиции стала книга Роберта Кагана и Уильяма Кристола «Сегодняшние опасности» (Present Dangers: Crisis and Opportunity in American Foreign and Defense Policy (2000 г.)), в которой развивается содержание их статьи Toward a Neo-Reaganite Foreign Policy, опубликованной в «Форин афферс» в 1996 году.
Хотя эта статья и написана с пылом, свойственным истинно верующим, доктрина, названная неоконсервативной, не содержит полной картины изменений, происходивших в мире после холодной войны. В основном в ней излагается модернизированная версия империализма, не связанная с новой глобальной реальностью и новыми социальными тенденциями. Скорее, книга отражает специфические представления неоконсерваторов о приоритетах на Ближнем Востоке. Помимо страха и гнева, вызванного нападением 11 сентября, неоконсервативный выбор выражается в том, чтобы, воспользовавшись моментом, изложить лишь свои собственные проблемы.
Без 11 сентября доктрина, вероятно, по-прежнему выглядела бы малозначительным явлением, но это катастрофическое событие придало ей видимость актуальности. Вскоре представители неоконсервативного направления в администрации Буша II преобразовали свое мнение в официальную политическую и военную доктрину. Вслед за 11 сентября доктрина переместилась и в сферу внутренней политики. Активно пропагандируемый страх перед терроризмом создал новую политическую культуру, в которой моральная убежденность находится на грани социальной нетерпимости, в особенности по отношению к тем, чье этническое происхождение или внешность дают основание для подозрений. Бдительность в отношении иммигрантов или даже сбившихся с пути профессоров, особенно с проарабскими взглядами на ближневосточные дела, также отражает желание оправдать собственные тревоги. Даже гражданские права иногда уже рассматриваются как помеха эффективной национальной безопасности.
Стремясь к более широкому общественному признанию, такой взгляд на мир, отстаиваемый неоконсерваторами как исторически оправданный новыми глобальными обстоятельствами, приобрел респектабельность благодаря двум подлинно проницательным академическим работам. Их совокупное влияние на формирование исторического восприятия сквозь туман, еще оставшийся от холодной войны, придает новому видению эпохи близкий по духу интеллектуальный контекст. Первой была книга «Конец истории» (The End of History and the Last Man, 1992) Фрэнсиса Фукуямы, который сначала был близок к неоконсервативным кругам, но позднее стал самым активным противником взглядов Чарлза Краутхаммера, ведущего популяризатора неоконсерватизма. Другой, еще более серьезной работой была книга «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка» (The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order, 1996), написанная Сэмюэлем П. Хантингтоном, с самого начала выступавшим с критикой неоконсервативных рекомендаций. Каждая из этих книг содержала глубокую характеристику переживаемого уникального момента истории, раскрывая его сущность и фундаментальные противоречия.
Книга Фукуямы, написанная в традиции гегельянской и марксистской диалектики, показывала, хотя в отдельных местах и вводила в заблуждение, что политическая эволюция человечества увенчалась победой демократии. Этот вывод, встреченный шумным одобрением, был многими воспринят как доказательство того, что демократия стала теперь неизбежной судьбой человечества. (Неоконсерваторы после 11 сентября использовали эту интерпретацию для обоснования своих активистских рекомендаций.) Возможно, лишь название книги вводило в заблуждение, тем более что автор позднее выразил сожаление о том, что был неправильно понят, и утверждал, что его выводы относительно эволюционной модернизации были не так далеко идущими. Но предполагаемая им историческая неизбежность демократии служила серьезным основанием для тех, кто настаивал на том, чтобы Америка всеми доступными ей средствами выступала за продвижение демократии в качестве центрального направления политики США на Ближнем Востоке. Таким образом, догматический активизм сочетался с историческим детерминизмом.
Так же неоконсерваторы использовали и великую цивилизационную интерпретацию Хантингтона (который, в свою очередь, обращался к «Закату Европы» Освальда Шпенглера и «Постижению истории» Арнольда Тойнби: первая была написана вскоре после Первой мировой войны, а вторая – после Второй мировой) для обоснования их представлений об экзистенциальном конфликте с исламом по проблемам основных ценностей. В этом отношении непреднамеренное политическое влияние Хантингтона было даже более сильным, чем влияние Фукуямы. Его концепция, доказанная с большой изощренностью и убедительностью, послужила предупреждающим пророчеством: нельзя позволить себе стать самодостаточными. Но в течение нескольких лет, особенно после 11 сентября, «столкновение цивилизаций» стало широко признанным диагнозом глобальной реальности, еще совсем недавно, в 1990 году, казавшейся отдаленной.
Результатом стала манихейская доктрина, с которой ни один из двух исследователей не мог бы примириться: демократия, провозглашаемая неотвратимой целью развития человечества, вступала в экзистенциальный конфликт с основными ценностями. Но такой результат не редкость: в свои поздние годы Джордж Кеннан жаловался на то, что его широко признанный и открывающий новый путь научный труд, обосновывающий политику сдерживания сталинистской России, был искажен прославляющими его анализ и стремящимися проводить его рекомендации в жизнь. Во всяком случае, понятие «демократический конец истории» как заключительный момент великой коллизии с фундаменталистским исламом стал для неоконсерваторов лучом света, пронзившим туман после холодной войны.