Второй вариант
Шрифт:
— Уж больно он маленький да хлипкий. Да еще нервный. Я его гоню, а он буянит. Разве с таким можно жить?
Я объяснил ей, что в армии есть закон: две самовольные отлучки в течение трех месяцев — и военный трибунал.
— Да что вы! — Она заволновалась. — Сделать что-то надо!
Ее волнение подействовало на меня успокаивающе. Все встало на свои места: и то, ради чего я сюда явился, и уговоры мои в защиту подчиненного, а соответственно и поведение.
— Так сделайте что-нибудь, лейтенант! — повторила она.
Мы стали союзниками, я это ощутил. И слова мои она принимала
К концу разговора в комнату заглянула толстая женщина. Узнав, в чем дело, напустилась на Раису:
— Я тебе говорила! Я тебя упреждала! Что парню голову морочить? И работящий, и добрый, и сирота. У-у, малахольная!..
Был уже вечер, когда я уходил с фермы. Дорогу пересекли тени от столбов, хотелось через них перешагивать. На снегу, казалось, была рассыпана бронзовая крошка, которая тускло поблескивала в свете серпастого месяца.
Шел и чувствовал странную близость с Гапоненко. И у него тоже любовь. И он тоже получил отказ. А я разве получил отказ? Я вообще ничего не получил. Даже самой крохотной записочки. А у Алексея все еще поправится. Дам ему в субботу увольнительную... Мне никто не даст увольнительную.
Можно смотреть только под ноги, на дорогу. И сразу ничего не будет: ни фермы, ни столбов, ни деревни, где мы живем с Гольдиным... Есть дачный поселок. Вон за тем поворотом меня ждет Дина. И нет мартовского снега. На обочинах ромашки. «Любит — не любит, любит — не любит».
Поворот, все ближе, ближе. Стоп. Впереди тусклые огни. Третий дом с краю — наш. Приду, открою дверь. «Я приехала, Леня...» Приду, открою дверь. Сергей спросит: «Ты что так поздно?» Все-таки я ему скажу. Теперь буду говорить много. Хватит внутренних монологов! А он пусть слушает. «Был у тебя друг, Сергей. Хочешь, чтобы он им остался? Была Лидуха, была Ольга. Ничего не будет больше, Сергей!»
Он был дома. Квадрат от освещенного окна ровно покоился на снегу. Я шагнул в него, собираясь стукнуть в стекло, и замер. На занавеске четко обозначилась тень. Это была не Сережкина тень. Я узнал: ее. Так же коротко пострижены волосы, тот же профиль. Я бросился к калитке, ворвался во двор, толкнул дверь и, кажется, барабанил до тех пор, пока испуганный голос хозяйки не окликнул изнутри:
— Кто? Кто?
— Приехала? — шепотом спросил я.
— Приехала, сынку. Второй час с Сережей разговаривают.
«Чего же он не прибежал? — мелькнула мысль. — Хотя откуда он знал, что я на ферме?»
Я шагнул в комнату и остановился у порога. Мне навстречу поднялась... Ольга.
— Здравствуй, Антилопа, — растерянно произнес я и опустился на табурет прямо у двери.
— Ты чего как не дома? — хохотнул Сергей. — Приглашай, Оля, к столу.
— Так, так, — пробормотал я и снял шинель.
— А я, знаешь, что решила? — рассказывала чуть позже Ольга. — Поеду, посмотрю. Вся уже измучилась из-за него. Совсем чужой стал. Даже в письме по имени-отчеству: «Как ты там поживаешь, Ольга Александровна?» Так и решила, приеду и скажу: «Любишь — не морочь голову! Надо ждать — буду ждать, сколько хочешь! Не нужна тебе, завербуюсь куда-нибудь к синим зайцам...»
Я слушал ее, смотрел на нее и. не мог поверить глазам. Где та девчонка, что следила за Сережкой робким взглядом? Что ловила каждое его слово и не решалась даже мало-мальски возразить ему? Как он там говорил про посох удачи? Это терпение-то — посох удачи? Фига с два! Вот и Сергей убедился, что терпение не может быть бесконечным. Потому что оно не есть природное состояние. Он же сам говорил, что в природе все должно быть естественно.
А естественно, оказывается, не за тысячи километров, а тут, в избе у тети Маруси! Вот оно, естество, приехало и сидит рядом с Сергеем на кровати. И покачивает беззаботно ногами. Боюсь, что так просто оно отсюда не уедет. Что ж, успеха тебе, Антилопа!
Ночевать я ушел в казарму. До глубокой ночи сочинял письмо в Уфу, а потом писал стихи. Помню последние строки:
А вчера, во время тревоги, Разбудили вьюгу косматую. До рассвета старая дрогла, Все пытаясь успеть за солдатами. Утром медленно падал снег. Я увидел тебя во сне...За окном действительно падал снег. Тишина была мирная и спокойная. Прошла смена часовых, и она вписалась в ту тишину. Потом со стороны автопарка донесся шум мотора, дежурный ехал проверять дальний караул. И это не нарушило тишины. Она была такой уверенной и прочной, что поглотила все земные шорохи.
Через неделю полком сыграли Сережкину свадьбу. Назвали ее почему-то комсомольской, хотя комсомольцев на ней было пять человек. Тамадой был вездесущий Лева Вях. Распоряжался, предоставлял слово. Сначала его слушались, а потом свадьба пошла по своим, неписаным законам.
Первым речь держал замполит.
— Вам много предстоит поездить по белу свету. До самой старости у вас не будет постоянного угла. И в палатках придется жить, и в финских домиках. А чаще — на частных квартирах, с чего и начинается ваша жизнь. Вот — вся ваша мебель! — С этими словами подполковник Соседов вышел из-за стола и поднял два огромных чемодана, подарок молодым. — Сюда должно вмещаться все ваше имущество... А ты, Оля, знай: не на сладкую жизнь приехала. Ты стала подругой солдата...
Второй тост произносил заметно подобревший и как-то по-стариковски домашний Хаченков:
— Что же вы наделали, дети? Что же вы, Олюшка, родителей-то не известили? Лишили их счастливых минут. Дети всегда думают, что они — отрезанный ломоть. А для родителей — не-ет, не отрезанный.
— Мы еще одну свадьбу во время отпуска отгуляем, товарищ командир, — сказал, будто доложил, Сергей.
— И то дело. А пока ни мамки, ни папки с вами нет — полк вам за мамку и за папку! От имени полка скажу: согласья вам, дети! И целый взвод сыновей!