Второй вариант
Шрифт:
И я сразу же вспомнил Гольдина, у которого все подчиненные должны стать по обязательствам спортсменами-разрядниками. Вспомнил и подумал, что никак не возможно такое. Они тренировались даже меньше нашего. Если бы еще по старой дорожке, вдоль городка... Правда, дистанцию утопчут, пока подойдет его очередь. Но все равно...
А перед ужином, когда председатель комиссии собрал офицеров для подведения итогов дня, мы узнали, что взвод Гольдина полностью уложился в норматив третьего спортивного разряда. Чем-то сперва это сообщение укололо, я тут же озлился на себя за такое поганое чувство,
— Лапу, Серега!
Он радостно и готовно протянул обе руки. Предложил:
— Давай сегодня домой пойдем ночевать. Все равно тревогу раньше четырех утра не сыграют. Баньку у тети Маруси попросим — пот выхлестать.
— Давай, — согласился я.
В баньке попариться не удалось. Я таскал из колодца воду, выливал ее в котел, когда Серега чуть не сшиб меня дверью и заорал:
— Посыльный... Сирена!
Натянув сапоги и на ходу застегиваясь, мы помчались в полк. Плевать нам было на новенький забор, покрашенный цементной краской. Перемахнули его, как на полосе препятствий, и бросились каждый к своему месту согласно боевому расчету.
Подбегая к «Мостушке», я увидел, что антенна уже крутится. Нет, не увидел, это невозможно было в вечерней темноте — понял, почуял, ощутил. От сердца отлегло, значит, все идет как заведено. Поднялся по приступке в кабину станции и сразу же окунулся в мерцающий сумрак, в привычную обстановку, когда легкий гуд аппаратуры не воспринимается ухом и все звуки остаются за захлопнувшейся дверью.
Марченко сидел на связи. У главного индикатора колдовал Гапоненко. Увидев меня, молча кивнул, уступая место. Но я показал жестом: работай. Вышел на связь с КП и доложил, что к работе готовы. Минут через шесть-семь поступила команда на поиск цели. В это время дверь в станцию отворилась, и вошел посредник в звании майора. Представился и пристроился в углу на раскладном стульчике.
Он почти вывел меня из строя. Что бы я ни делал, все время чувствовал, что он сзади. А тут еще вдруг ни с того ни с сего у меня заложило нос. Насморк, что ли, прихватил на кроссовой дистанции? Или медвежья болезнь так проявилась?
— «Бамбук», я — «Гроб». Как слышите? Прием!
Это «Гром» у меня звучало как «Гроб».
Посредник, видимо, уловил мою нервозность, сказал:
— Меня нет. Пожалуйста, не обращайте внимания.
Легко сказать — «не обращайте»... Но непривычное «пожалуйста» все же как-то успокоило, хотя отключиться от того, что каждое твое движение под прицелом глаз, оказалось почти невозможным.
— Есть цель! Азимут... — Марченко обнаружил ее на предельной дальности.
Развертка бежала по экрану, вспыхивала, натыкаясь на местные предметы, и совсем слабо высвечивала цель. Но все равно щупальца локатора уже зацепились за нее.
— «Бамбук», я — «Гроб». Цель, азимут...
От нас данные уходили на станции орудийной наводки. Пока их операторы еще не видели «противника»: далеко, но планшетисты уже прокладывали курс, и параболоиды антенны нацелились в его сторону.
Вдруг цель раздвоилась.
— Цель два, — доложил Гапоненко.
Может быть, действительно вторая? Я забыл о посреднике. Где же первая?
— Цель два, азимут... — начал считывать Гапоненко.
— Отставить, — рявкнул я. — Передавать: цель один применила помехи.
— Цель два, отставить! Цель один — помехи.
Аппаратура гудела знакомо и ровно, как десять тысяч комаров. Гапоненко тоже понял, что это были помехи. А вот теперь вторая... Самолет «противника» выскочил совсем с другой стороны. Сунулся в сторону позиции, но резко поменял курс и вышел из зоны обнаружения. Через минуту объявился из-за Мокрых гор — так у нас именовалось одно холмистое направление. С той стороны развертка высвечивала «местников» больше всего. Отметка от самолета была чуть поярче и поменьше размером.
— Цель два, — доложил Гапоненко. И только успел снять ее координаты, как следом, с того же направления появилась третья.
Они навалились с разных сторон, пытаясь прорваться к охраняемому объекту. О посреднике я больше не вспоминал, весь захваченный воздушной обстановкой. И чем сложнее она становилась, тем спокойнее себя ощущал. Расчет поймал рабочий ритм. Это, как на конвейере: каждый выполняет свою операцию, оторвись на миг — и рухнет налаженное производство.
И вдруг экран ослеп.
— Цели потеряны.
Я метнулся к блоку питания. Рванул его на себя.
Стронулся, с места посредник и тоже уткнулся в скопление проводов и ламп.
Ну вот, точка. Не точка, а гроб.
«Гробовщик вы, товарищ лейтенант Дегтярев!. — Хаченков станет глядеть на меня в упор. Потом снимет фуражку или папаху и вытрет ладонью седой ежик. — Вы подвели полк!»
Секунды стучали в сердце. Сколько раз они уже стукнули?
— Марченко, схему!
Зачем тебе схему, Ленька? Пока будешь копаться, пока устранишь неисправность, «противник» забросает тебя бомбами. Как это Хаченков говорил накануне? «Мы отлично знаем технику, и это надо показать!»
Я знаю наизусть каждый блок. Вот она, схема, передо мной. Она совсем не нужна, потому что я ее знаю наизусть. А станция не работает. Может быть, в приемнике?
— Товарищ лейтенант!
— Что, Гапоненко?
— Разрешите?
Солдат тянется к ЗИП, достает лампу и открывает один из блоков.
Какое у тебя чувство, Гапоненко? Десятое? Двадцатое? Если найдешь сейчас неисправность, я скажу, что ты колдун. Потому что одних знаний здесь недостаточно. Сколько у человека чувств вообще? Пять? Значит, у тебя на одно больше...
Ровный гуд аппаратуры, гуд десяти тысяч комаров. Развертка высвечивает цели. Прошло всего тринадцать секунд.
— «Бамбук», я — «Гроб». Цель...
Все, что было потом в эту ночь, происходило уже в рамках привычного. Главное — ослепший экран, который мы засветили снова через тринадцать секунд. Он жил во мне, когда перемещались на запасную позицию, начали боевую работу в средствах противохимической защиты. Я даже не почувствовал особого беспокойства, когда посредник вывел меня из строя. Теперь уже не своим присутствием, как поначалу, а специальной вводной. Был уверен и не сомневался, что и без меня сработают как надо.