Вторжение
Шрифт:
— Менты полагают, что мы подались в Одессу. Готовят великий шмон. Будут нас шукать у товарища Дюка, чтоб я так смеялся…
— Что с оружием? Достаток?
— Выше головы, Автандил Оттович! Кореша — высший класс. Не хуже спецназа!
Бровас хлопнул Шкипера по плечу.
— Хо-хо, парниша!
«Как же так, — подумал Станислав Гагарин, вполуха слушая Карабасова, который разглагольствовал сейчас о приоритете общечеловеческих ценностей над государственными и национальными. — Как же так?! Почему Бровас ничего не сказал Шкиперу о гибели их уголовного президента
— Видите ли, — вслух прервал он Карабасова, — противопоставлять национальное и общечеловеческое бессмысленно и опасно. И это настолько очевидно, что я не верю в искренность ваших личных заблуждений и голословную визгливость демократических витий-интернационалистов. Неужели не ясно, что борьба русских патриотов за воздание должного великому народу, за достойное его развитие и существование вовсе не означает ссоры с другими народами, а тем более с остальным человечеством?!
Еще Николай Александрович Бердяев утверждал: «национальное есть индивидуальное бытие, вне которого невозможно существование человечества». По его словам «она заложена в самых глубинах жизни, и национальность есть ценность, творимая в истории…»
Ваши общечеловеческие ценности тот же вульгарный и вредоносный интернационализм, который едва не погубил Россию, и от которого спас ее никто иной, как товарищ Сталин.
У Карабасова отвисла челюсть.
— Вы сталинист? — ошалело спросил он. — Состоите в «Памяти»? У меня были иные сведения…
Станислав Гагарин расхохотался.
— Ваша беда в том, господа неолибералы и леворадикалы, — сказал он, вытирая тыльной частью ладони выступившую из правого глаза слезу, — что вы стратегию и тактику определяете двумя правилами арифметики, в состоянии лишь отнять и разделить. Куда уж тут до интегрального исчисления или математики свободно блуждающих величин! Само по себе человечество не есть отвлеченная сумма неких частностей. Человечество — соборная, коллективная личность! Любая национальность же по братски входит в объединенное человечество, входит как категория историческая. И потому никакие разговоры о дележе накопленного сообща богатства у нас в Союзе почвы под собой не имеют. Разумеется, если разговоры эти не инспирированы в Лэнгли, пригороде Вашингтона.
— Навязли в зубах разговоры о кознях ЦРУ, — криво усмехнулся Карабасов. — Я лично знаю парней из этой конторы… Вполне приличные ребята!
— С чем вас и поздравляю! Надеюсь, никто из них не хранит ваших расписок? Я лично не знаюсь ни с одним из них, но более двадцати лет пишу об этих добрых парнях книги. Не хотите ли напечатать что-нибудь с продолжением в журнале? Мои романы, например, «У женщин слезы соленые» или «Ящик Пандоры»?
— На данный момент писать про ЦРУ неактуально, — сквозь зубы процедил маячный
— Разве контору эту уже распустили? — притворно удивился писатель. — Или соединили с Детским фондом. Межрегиональной депутатской группой, банком Менатеп… Боюсь, что ЦРУ давно уже открыло представительства в сих почтенных фирмах.
«Его зовут Александр Иванович, — услышал вдруг Станислав Гагарин голос Иосифа Виссарионовича. — Майор Ячменев оформил отпуск и выйдет пассажиром из Севастополя на теплоходе «Великая Русь». Запомните: Александр Иванович Ячменев. Матросы батальона морской пехоты называют его ласково Батей».
— И что же? — вслух произнес Станислав Гагарин.
Он вовсе забыл, что находится со Сталиным в телепатической связи, но Карабасов воспринял эту реплику, как обращенную непосредственно к нему.
— Вот и я говорю: победят идеи гуманизма, — сказал редактор «Маяка». — Потому как за них горой стоит цивилизованный мир.
— Ладно, я приму к сведению, — ответил Сталину писатель, но его ответ мог записать на собственный счет и Карабасов. — Обращу ваше внимание еще на один филологический выверт, жонглирование терминами, эту политическую махинацию с игрой в слова довольно часто пускают в ход ваши коллеги.
Космополиты и интернационалисты… Вы ругаете Сталина, пустившего первое обозначение в ход в сорок девятом году, ни разу не обмолвившись о том, почему вождь так поступил. И всячески поднимается вами на щит второй термин. А ведь эти слова — синонимы, слова — двойники!
— Но ведь интернационализм был официальной линией, — слабо попытался возразить Карабасов.
— Тем хуже для линии, — отрезал Станислав Гагарин. — Те, кто стоял у истоков новой государственности, не понимал, что именно национальное укрепляет державу.
Они пренебрегли этим — и подорвали главное, на чем зиждилась Российская Мощь — русский природный дух, именно сей дух цементировал государство, чтобы там ни толковали ваши собаррикадники о несуществующем и никогда не существовавшем великорусском шовинизме.
— Вы и это отрицаете? — подивился редактор года.
— Да вы и сами не верите в опасность националистического в русском народе, — ответил Станислав Гагарин.
Он вдруг ощутил себя командиром батальона морской пехоты, поднимающего роты на последний штурм береговых укреплений врага.
«Вперед! — крикнул Станислав Гагарин. — Первая рота обходит укрепления справа, вторая — слева! Третья рота — за мной!»
Писатель поднялся во весь рост, вскинул правой рукой пистолет-пулемет Стечкина над головой и, не поворачиваясь больше, рванулся впереди роты.
Навстречу понеслись гирлянды трассирующих смертей.
И тут его сильно толкнуло в грудь. Станислав Гагарин открыл глаза и увидел, как к столику, за которым он сидел с редактором «Маяка», подходил Алекс, агент ломехузов по кличке Глист, внедренный во время 'oно в его «Отечество» и беспардонно предавший председателя, поднявшего Алекса из грязи в князи.