Вторжение
Шрифт:
Навстречу, едва не столкнувшись с Ячменевым, попался мальчишка лет двенадцати.
— Дядя, — сказал он майору, — а ведь ты герой…
Ячменев был явно смущен.
— С чего ты это взял, мальчик?
— А у меня глаз пронзительный. Людей чую: герой он или жулик. И я вовсе не мальчик, — ответил парнишка. — Юнга «Великой Руси» по имени Александр.
— Тогда мы с тобой тезки… А сам-то ты герой?
— Пока нет. Но буду. Встретимся еще, дядя Александр.
«Славный мальчишка! — подумал Александр Иванович, отходя от фольшборта. — Кого-то напоминает мне… Кого же? Тома Сойера как будто. И еще одного парнишку, не могу вспомнить, где обретается он и почему сейчас я подумал о нем… Странно. Словно вижу этого смышленого юнгу глазами другого человека».
Медленной походкой, немного вразвалку, расслабленно пружиня шаг, но готовый мгновенно собраться в совершенную машину для рукопашного боя, командир батальона обходил палубу огромного лайнера, который пришвартовался рядом с Графской пристанью Севастополя.
«Хорош гусь, — подумал Александр Иванович о коротком, но весьма многозначительном разговоре с пассажиром в гороховой шляпе. — Название «Великая Русь» ему не нравится… Проявление шовинизма! А называть Россию сукой — проявление патриотизма? Откуда они выползли, таившиеся до поры дерьмократы? Вот уж поистине засилие и триумф ничтожных, но опасных — увы — говнюков!»
Он подумал, что подобные типы существовали всегда, замаскировавшись в тоги радетелей развитого и прочего социализма.
Майор Ячменев исправно следил за событиями в стране, умел правильно оценить политическую обстановку. И не потому только, что обязан был делать это в качестве командира батальона, отца родного для нескольких сот матросов, прапорщиков и офицеров. Александр Иванович и сам по себе являлся любознательной, пытливой личностью.
Но сегодня, во время ознакомительной прогулки по палубам «Великой Руси», он вдруг почувствовал: размышляет непривычно, думает о том, чего не знал прежде и в незнакомых доселе выражениях.
Вот всплыли вдруг в сознании архисовременные размышления: «А армию сокращать, по мере водворения доверия и сокращать до минимума, до ничтожества. Денежки-то и найдутся. Да и чего ты боишься? Разве я не читал, да и теперь уже пишут, что ее можно наполовину сократить и что ничего не будет, — это теперь-то, теперь, когда все нас съесть хотят и у каждого камень за пазухой…»
Откуда пришли к майору Ячменеву эти мысли? Из статьи Карема Раша или Александра Проханова? Стиль, правда, с ихним вовсе не схожий.
Комбат не раз слышал антиармейские размышления из уст тех, кто не только пороха, запаха сапожной ваксы не нюхал. А туда же… Асфальтовые, площадные стратеги, мать бы иху туда-сюда и через канифас-блок!
И тут же майор увидел семьдесят седьмую страницу двадцать седьмого тома Полного собрания сочинений великого писателя, на которой значилась помстившаяся ему цитата. И там еще фраза:
«Мы такого изобретем философа, красавчика, который выйдет и начнет читать на тему веселости и невинности и в которого разом влюбятся все дамы…»
— Как в Ельцина, царя Бориса, — усмехнулся Александр Иванович. — Но это написано не про него, уж точно.
«…Газета, в которой ни одного слова правды, нарочно такую, а все самые веселые вещи — фокусы. Мы устроим целую новую академию, чтоб занимались впредь фокусами…
Да ведь на это уйдут все доходы России.
Почти все. Но тем лучше. Все увидят, как мы безвредны, как мы невинны и как твердо стоим на нашей идее.
А миллиард на дорогу — разумеется, в западном направлении, уточнил Ячменев — где взять?
Ну лишний миллиард. Заём и шабаш!..
…А заём, заём, всеевропейский заём на всечеловеческом рынке. И что такое лишний миллиард? Лишний миллиард ничего.
…Ну а земля-то, земля-то как будет, без денег-то, русская-то земля?!
Как-нибудь. Да что ты об русской земле? Все превосходно будет. Главное мир, а затем и все.
…Все позволено и все спрятано — вот.
Да ведь это, пожалуй, то самое, к чему и ведут нас в газетах наши русские передовые умы. Они только дальше носа не видят, а потому и не предчувствуют, куда можно прийти. А идя за ними, мы именно к тому и придем, то есть, к веселости и невинности».
Теперь уже Александр Иванович знал, что написал эти слова Федор Михайлович Достоевский — и так попал в жилу! — восхитился Ячменев — сто десять лет тому назад родились означенные строки, а будто с нами в мудёной перестройке живет видящий далеко за бугор мудрец.
«Но ведь мне не доводилось читать «Дневник писателя», — растерянно вспомнил командир батальона, — а будто вижу сей текст… Откуда сие у меня?»
Он подумал: надо исподволь расспросить Елену о «Дневнике» Достоевского. Как-никак, а жена у него на филологическом обучалась, и больше, нежели он, знает о Федоре Михайловиче.
По дороге в каюту комбат подумал: «Базельский паренек по имени Фридрих, которого мир знает как Ницше, спрашивает, существует ли пессимизм силы? Исполненная искушением храбрость, считает достойный ученик Шопенгауэра, храбрость острейшего взгляда требует ужасающего, как врага, достойного врага, на котором он может испытать собственную силу, хочет научиться постигать, что тоже страх…
Странно, я всю жизнь пытался постичь механизм страха и процесс преодоления его, а вот философствую на этот счет впервые. Мне срочно необходимо прочитать поэтому статью Анатолия Гагарина «Взгляд Горгоны и щит Персея», она будет помещен в Четвертой книжке «Ратных приключений», выпущенных «Отечеством».
Подходя к отведенной ему и Елене Сергеевне каюте, майор Ячменев не сомневался в том, что внутри его существа поселился некий интеллект со стороны. Комбата сие обстоятельство скорее позабавило, нежели испугало.
«Буду внимательно присматриваться к тебе, незнакомец, — мысленно обратился майор к этой иной личности. — Авось, новые тайны раскрою… Ум хорошо, а два лучше».
А вот и домик, в котором родилась и выросла Оля Русинова. На летней кухне хлопотала ее мама, красивая и рослая женщина, жена мичмана Анатолия Русинова, который служил сверхсрочную в бригаде морской пехоты.
Надежда Васильевна услышала глухой стук, который доносился из сарая, покачала головой.
Раздался новый стук, потом опять и опять…
Мать Оли решительно направилась к сараю.
— Оля! — крикнула она. — Кончай баловаться… — В школу опоздаешь!
— Последний раз, мама, — послышался голос Ольги.
Надежда Васильевна решительно распахнула дверь, на которой висел деревянный круг, утыканный металлическими ножами.
А момент, когда Надежда Васильевна принялась раскрывать дверь, в круг вонзился нож. Он прошел по касательной и вошел в дерево под углом.