Вторжение
Шрифт:
Поначалу оцепенев от неожиданности и вспыхнувшей яростной ненависти к ничтожному и гнусному человечишке, Станислав Гагарин зримо, материально почувствовал, как переполняет его энергия уничтожения.
Вот-вот она перельется через край, писатель уже не в состоянии удержать ее в себе, от энергии необходимо избавиться, выплеснуть, направить…
Станислав Гагарин сделал усилие над собой, внутренне напрягся, и скорее осознал, нежели увидел, как из его глаз вырвались
Они разом ударили в позеленевшего от страха Алекса, и Глист с легким свечением исчез.
LI. ГЕРОИ ГОТОВЫ К СТАРТУ
Располагалась бригада морской пехоты в Севастополе, в бухте Казачьей. Чистота здесь была стерильной, а жили ребята в аккуратных и ладных казармах военного городка.
Здесь Станислав Гагарин еще не был, хотя и проезжал недавно мимо строений бригады, обнесенных внушительным забором со сторожевыми вышками на углах, когда с Верой, капитаном первого ранга Яковлевым и Бутом-Сталиным они ездили в Голубую бухту купаться.
Тамошний аквалангист подарил писателю две симпатичных раковины — собирал моллюсков на дне морском, чтобы продать их мясо в севастопольский ресторан.
А теперь сочинитель увидел в бригаде морской пехоты тех, с кем ему, принявшему обличье майора Ячменева, предстояло необыкновенное и крайне опасное приключение.
«Ячменев, — подумал писатель, — Ячменев… Но это же фамилия моего деда по материнской линии, сотника Войска Терского, погибшего в Галиции в пятнадцатом году. Случайное совпадение? Или судьба, которой заведует товарищ Сталин, определила именно так с неким подкожным смыслом…»
Тем временем, Андрей Павлов, командир отделения, морские пехотинцы — Олег Вилкс, Федор Иванов, Иван Гончаренко и Алеша Камай собирались отбыть домой, подошло их время увольняться в запас.
На плацу проходило общее построение. Генерал Владимир Иванович Романенко, начальник береговых сил Черноморского флота, произносил прощальное слово перед теми, кто увольняется в запас.
«А теперь посмотрим, что происходит сейчас в кубрике», — подумал Станислав Гагарин и вошел в казарму.
Едва он переступил порог помещения роты, как его едва не оглушил зычный крик дневального:
— Рота! Смирно!
Ринувшегося было с докладом дежурного и уже начавшего со слов «Товарищ командир батальона…», так не совсем по-уставному было принято именно в их подразделении, Станислав Гагарин, приветливо улыбаясь — день-то какой! — остановил движением руки и произнесенной вполголоса командой «Вольно».
— Погоди, — сказал самому себе писатель, — какой же ты Станислав Гагарин?! Для них для всех ты майор Ячменев, Александр Иванович, которого матросы ласково зовут Батей.
Он прошел в ротную канцелярию и остановился перед зеркалом якобы для того, чтобы проверить: ровно ли надет черный берет.
На него смотрел знакомый ему вот уже полвека зеленоглазый тип с перешибленным носом и с
«Вот так, — мысленно проговорил сочинитель, — значит, я и есть командир батальона? Без меня меня женили… Спасибо товарищу Сталину за ваше счастливое майорство. Но почему только майор? По возрасту мне пора в запас, а потолок для комбата — подполковник. Неужели не успел дослужиться?»
— Это называется процесс омоложения, понимаешь, — услыхал он насмешливый голос Иосифа Виссарионовича. — Скоро узнаете. А пока вживайтесь в образ. Форма морской пехоты вам особенно к лицу. Женщины будут без ума, когда увидят вас в новом, понимаешь, обличье. Вы любите женщин, молодой человек?
— В каком смысле? — сердито — не любит разговоров о женщинах — спросил Ячменев-Гагарин.
Но первому вопрос вождя показался более неуместным, нежели второму. Что ни говори, а эти двое были разными людьми, не без некоторого, разумеется, духовного и психологического сходства.
— В самом прямом, — ответил товарищ Сталин, — и спрашиваю я об этом вовсе не из праздных, понимаешь, соображений.
— Я их уважаю, — ответил командир батальона, теперь писатель Станислав Гагарин слился с ним воедино.
— Тогда все в порядке, — почему-то вздохнул вождь и отключился.
А Ячменев пришел в комнату боевой славы, где его увольняющиеся в запас ребята записывали тем, кто остается, домашние адреса, а Андрей Павлов писал в дембельские альбомы четверостишия-экспромты, на которые всегда был отменным мастаком.
Морские пехотинцы знали, что расстаются они практически навсегда, и настроение у каждого было, естественно, невеселым. Сколько каши вместе съели, компоту выпили… А теперь вот — по домам.
— Пишите письма, парни, — сказал Александр Иванович. — И сюда, в батальон, и друг другу, когда расстанетесь. Забыли в нашем Отечестве про сей жанр, эпистолярным его называли прадеды. Какие письма умели они писать! Это же целый пласт русской литературы!
— Вам бы, товарищ комбат, пару лекций у нас в Литинституте прочитать, — улыбнулся Андрей. — Только при условии: на кафедру подниметесь в этой форме.
— Можешь звать меня по имени и отчеству, Андрей, — ответил Ячменев. — В этой форме, говоришь? Верно, есть в ней нечто устрашающее. Поэтому, ты знаешь, редко появляемся в подобном виде среди мирных граждан.
Но для врагов форма наша в самый раз, она просто обязана наводить страх.
А письма вы и мне пишите… Ежели трудности какие или посоветоваться надо. Обязательно отвечу.
— Напишем, Александр Иванович, — за всех ответил Павлов. — А я, ежели разрешите, буду писать вам стихами.