Вторжение
Шрифт:
К распластавшемуся генералу первым кинулся полковник Гнездилов. Но опоздал. Ломов успел сам подняться. Стряхивая снег с шинели, он зло бормотал:
— Бездельники! Идиоты! Нет бы песком посыпать! Боитесь — руки отсохнут. Чтоб вам!..
— Прошу прощенья, товарищ генерал, — вкрадчивым голосом произнес Гнездилов. — Разберусь, накажу. По всей строгости! Разрешите шинельку… Почищу… Шпора согнулась. Но ничего… Мы ее сейчас… Вот так… Вот и порядок.
Но порядка уже не было. Бравурное настроение генерала померкло. Он поправил на носу очки и, не глядя на окружающих, прихрамывая на правую
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Поутру капитана Семушкина опять вызвали в штаб. "Как будто на мне свет клином сошелся", — в сердцах подумал он, шагая по хрустящей, как раздавленное стекло, наледи. С ночи поджимавший мороз еще держался, но уже по дыханию влажного прибалтийского ветра, по тому, как румянилось взошедшее солнце и под его лучами обмяк, побурел снег, угадывалось, что через час–другой, по крайней мере к обеду, набухнут и поля и дороги. Денек обещал быть веселым, но это не поднимало у Семушкина настроения. Вчера поговаривали, что выедут на учения, а каких трудов стоит при такой слякоти колесить по полям, копать землю! Уж лучше бы перенесли выезд на более удобное время, когда наладятся дороги. "Ну и погода здешняя, — с недовольством думал он. — Декабрь, а на дворе чертовщина творится — и зимы нет, и на весну не похоже".
В штабе, в кабинете комдива, капитан увидел только старших командиров и, как ни напрягался, не мог одолеть смущения — доложил сбивчиво. Пожилой, с сединками на висках и шрамом под ухом, чего раньше, на смотру, капитан не заметил, генерал Ломов косо поглядел на него и, ни слова не говоря, отошел к окну. Постоял немного, обернулся, сказал с едва заметным пренебрежением в голосе:
— Если вчера на смотру осрамились, то… — генерал взглянул на командира дивизии, — надеюсь, товарищ Шмелев, покажете нам искусство тактики. Не правда ли? — И он подмигнул представителю генштаба, как бы подогревая этим уязвленное самолюбие командира дивизии.
Шмелев будто не заметил скрытой насмешки. Без всякого намерения ответить генералу колкостью, он заметил:
— Ходить на плацу парадным шагом — нет худшего обмана. А вот в деле…
Генерал свел кустистые брови.
— Ох, уж эти мне новаторы! Вечно свое упрямство показывают… То им планы не нравятся, то вот строевую подготовку заваливают. Словно только одни они и пекутся о боевой готовности армии. Но разве нам, вот уважаемому товарищу из генштаба, наконец самому наркому не ясно, куда направлять усилия? — угрюмо спросил Ломов, шагая по кабинету.
Этих неожиданно резких и откровенных слов капитан Семушкин испугался. "Лучше мне удалиться, не слышать их спора", — подумал он, пятясь к двери.
Заметив на лице командира роты смущение, Шмелев сказал, понизив голос:
— Если вы хотите знать мое мнение, товарищ генерал, то мы можем вернуться к этому позже… А пока позвольте дать распоряжение капитану? Он ждет.
В другом бы случае генерал Ломов не потерпел, чтобы младший по чину прерывал его мысли, но теперь, в присутствии представителя генштаба, он понимал, что резкость неуместна.
— Так начинайте, товарищ Шмелев. Я вас не задерживаю, — произнес он слегка повеселевшим голосом. — Мы вмешиваться не будем. Нам важно проверить
Комбриг Шмелев сел в кресло, достал из планшета карту.
— Давайте, капитан, займемся нашим делом, — предложил Шмелев. Капитан Семушкин почти на цыпочках приблизился к столу, склонился в покорно–выжидательной позе.
С минуту Шмелев сидел раздумывая и наконец сказал:
— Вы назначаетесь командиром передового отряда. Пойдете ночью.
— Ночью? — спросил Семушкин мягким, удивленным голосом.
— Да. Разве для вас это ново? — в свою очередь искренно удивился Шмелев.
— Нет, товарищ комбриг. Я хотел только сказать, что ночью вроде бы легче.
— Почему?
— Мороз подожмет. Не будем вязнуть.
Шмелев усмехнулся.
— По учтите, — заметил он, — пойдете без света фар.
— Не беда — с подфарниками.
— И этого, дорогой мой, не разрешу, — запросто сказал Шмелев. — Надо уметь двигаться в полной темноте. Только в этом случае вы достигнете внезапности. А в замысле учения как раз и заложен элемент внезапности нападения. — И он привлек внимание капитана к разложенной на столе карте.
Слушая, Семушкин стремился яснее понять обстановку. Комбриг сообщил, что "синие" занимают позиции на противоположном конце лесного массива. Это — рубеж предполья, хотя и достаточно укрепленный…
— Как видите, удобного подхода нет, — сказал Шмелев. — Есть один путь, правда, трудный, но зато и самый верный: совершить марш через лес и появиться там, где "синие" не ожидают… Справитесь? — Шмелев поглядел на капитана пытливо.
Семушкин оглянулся, словно бы над ним посмеивались. Но тотчас внутренне приободрил себя: "Туго придется, а докажу свое!" Ему выпал, пожалуй, самый удобный момент дать понять и генералу, и Гнездилову, и всем, что он не тот, кем можно помыкать на каждом шагу и срамить перед офицерами полка. "Я докажу свое", — вновь подумал Семушкин и твердо сказал:
— Справлюсь, товарищ комбриг.
Семушкин вышел из штаба и долго стоял, осматриваясь по сторонам. С деревьев, как по весне, срывались и звонко цокали капли, повсюду лежал ноздревато–рыхлый, словно исклеванный снег. "К вечеру морозец подсушит", успокоил себя Семушкин и поспешил в казарму.
Приказ мог поступить с часу на час. И капитан Семушкин радел обо всем: заставил бойцов подготовить карабины, подогнать походное снаряжение. Потом вызвал начальника мастерских и приказал затушевать черный краской стекла фар у бронемашин, а на подфарники поделать щитки с узкими прорезями.
Допоздна Семушкин сидел над картой, учился, учил командиров, как лучше отыскать в темноте едва приметные ориентиры, запомнить развилки дорог, повороты, мосты, болота, низины… Но как ни вглядывался — карта оставалась картой, и многое, что на ней было обозначено, вызывало у самого Семушкина сомнение. Обычно в канун марша назначали специальную команду, которая загодя выезжала по маршруту, и потом можно было двигаться хоть с завязанными глазами. Так было заведено. Теперь это не разрешалось.
— Задачка! — вздыхал Семушкин, почесывая затылок. — Но мы, ребята, должны доказать! И Чтоб ни сучка, ни задоринки!