Вверх тормашками в наоборот-3
Шрифт:
Лерран кивает, и Леванна Джи облегчённо выдыхает, прикрывая глаза.
Красное мешается с чёрным. Круги плывут, приближаясь, колышутся и тянут за собой; пышут жаром так, что она мечтает выскочить из собственной кожи. Хочет кинуться в засасывающие омуты, что вспыхивают и плавятся, но чьи-то руки удерживают её у края. Крепкие мужские руки.
– Не надо, Вернар! – просит у того, чьё имя стёрлось на дорожных вёрстах. – Время ушло, дожди смыли следы. Из прошлого – только второе имя, которое ты дал, чтобы я выжила!
– Леванна Джи! – она теряется, как заблудшая
Сколько властной злости, сколько яростной твёрдости. Крепкие пальцы больно впиваются в плечи. Там, наверное, останутся синяки. Круги отскакивают, как пугливые мерцатели, сжимаются до вращающейся точки. Леванна с трудом разлепляет веки. Жарко. Рубашка прилипла к телу. Блуждающим взглядом наткнулась на твёрдый подбородок.
Лерран. И они пережидают песчаную бурю. Ветер воет в трубе, как голодная нежиль.
– Говорят, в такое время из Мёртвых песков выходят тёмные силы, – голос у неё надтреснутый, в горле царапается сухость. Лерран даёт ей воды. Она делает несколько глотков и морщится. Горячая. Но это лучше, чем ничего. – Я опять напугала тебя, да?
– Нет, – он отпускает её плечи и смотрит в глаза. – Просто показалось, что ты уходишь.
– Да уж, – растягивает губы в улыбке, – остаться в Мёртвых песках одному – та ещё радость. Ничего, самое страшное – позади. Выкарабкаемся.
Он стоит на коленях и смотрит, как она кривляется. По груди его течёт пот – полосами. Тёмная мокрая прядь смешно торчит вверх. Лицо – пятнами от недавних солнечных ожогов и слезшей кожи. Но он всё равно красив: тёмные глаза, прямой нос, идеальные губы: чётко очерченные, обветренные, притягивающие взгляд.
– Мне не страшно, Леванна Джи. Ничего уже не страшно. Я умираю, и ты знаешь об этом. Какая разница, когда и где это случится? Сейчас или днём позже? В пустыне или приюте милосердия? Я лишь не хотел, чтобы и ты ушла на Небесный тракт из-за того, что пыталась спасти нас обоих от песчаной бури. По-моему, слишком высокая плата.
Самое время откровенничать и тратить драгоценный кислород на болтовню. Но в замкнутом пространстве, где жарко как в печи, всякое лезет в голову.
– Всё не так, поверь. И никогда не надо сдаваться. Ты в первый раз упал и сразу поднял лапы кверху? Слишком просто, не находишь?
– Что ты знаешь обо мне, пустынная странница? – цедит Лерран сквозь зубы. – Я в жизни не сделал ничего хорошего. Только брал. И ничего не изменится, поверь, если я выкарабкаюсь. Некому уронить слезу, когда я отправлюсь на Небесный тракт. И это хорошо. Это правильно. Не пытайся меня менять и искать то, чего во мне нет и никогда не будет.
Такой сильный и такой глупый. Уже то, что он говорит об этом, – шаг туда, где начинается другой отсчёт времени. Спорить бесполезно, поэтому она кивает, соглашаясь.
– Как скажешь. Успокойся. Осталось совсем немного меня терпеть. Буря закончится, а там – два-три дня пути и мы выйдем в город. Расстанемся, и каждый пойдёт своей дорогой. Захочешь умереть – умрёшь. Но без меня. Пока ты со мной, будь добр жить и идти вперёд.
Он хотел возразить. Она не дала, слишком резко махнула рукой, призывая к молчанию, и ударила. По лицу. Не удар даже, а так. Лерран не дрогнул, но молниеносно перехватил запястья. Хорошая реакция. Слишком сильные пальцы.
Завозилась, чтобы вырваться, но он лишь крепче сжал руки и дёрнул её на себя, не изменившись в лице.
– Пусти! – прошипела, глядя ему в глаза. Хотела сказать, что она не специально, случайно, что здесь мало места, но замерла, как зачарованная.
Где-то там выл ветер и поднимал тяжёлый песок, заметая их убежище. А здесь слишком жарко и тихо. Только их дыхание – горячее, толчками, в такт взбесившимся сердцам.
Леванна Джи почувствовала, как разжались его пальцы, но не шевельнулась, чтобы вырваться. И тогда он её поцеловал. В губы.
Лерран
Её губы были горько-солёными на вкус, а пахла она гарью, потом и неожиданно – сеном. Лерран отстранился и посмотрел ей в глаза, то ли спрашивая, то ли ища испуг, но Леванна Джи не опустила взгляд, смотрела открыто и прямо.
Ему нравились её глаза цвета переспелой вишни и улыбка, что висела на кончиках ресниц, выглядывала из почти незаметных ямочек на щеках, влажно блестела на зубах, высвечивая девушку изнутри.
Он провёл пальцем по её шее, задержавшись в ямочке между ключицами. Ощутил горячие ладони на своей груди. А затем мир провалился, рухнул в пропасть, но полёт был таким острым и приятным, что ему подумалось: вот так умирать не страшно.
Они засыпали и просыпались дважды. Сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу. Тело ломило, ноги затекли. Ели, пили тёплую затхлую воду и почти не разговаривали.
Ему не хотелось делиться своей жизнью, хотя так и подмывало излить в словах то, что всколыхнулось из далёких глубин. Леванна Джи тоже не откровенничала, но впервые Леррану хотелось расспросить, узнать о ней что-то очень личное, о чём не расскажешь чужим людям.
Это было не любопытство, не желание развеять скуку и скоротать время. Здесь, в тесной полутьме, оно текло по-другому. Без ожидания «ну, когда же всё это закончится?», а словно перед прыжком в неизвестность: стоишь на краю и знаешь, что назад нельзя, а вперёд – не хватает духу, нужно собраться и решиться.
Он проснулся от её прикосновения. Прижал горячую ладонь девушки к своей груди. Хотел поцеловать маленькие пальцы, но не успел.
– Слышишь, как тихо? Видимо, Мёртвые пески набушевались, съели свою жертву и успокоились. Надо выбираться.
Она попыталась отодвинуть дверцу, но у неё не получилось. Лерран отодвинул девушку плечом и попробовал сам.
– Надо выдавить её ногами, – посоветовала тихо.
С ногами дело пошло лучше. Песок сыпался лавиной, приходилось подгребать его под себя и ползти на брюхе. Песок обжигал, но выбирать не приходилось. Оставалось двигаться вперёд, к воздуху, небу и палящему солнцу.