Выкорчеванная
Шрифт:
Алёша в ответ посмотрела на меня:
— Я не враг тебе, хотя ты и думаешь обратное.
— Ты желаешь им смерти! — ответила я. — Королеве и Касе…
— Я желаю, — возразила Алёша, — безопасности королевству. Вы же с Мареком беспокоитесь лишь о собственных печалях. Ты слишком молода, чтобы быть настолько сильной и в этом проблема. Ты не теряла людей. Когда за столетие все твои родные тебя покинут, тогда ты обретешь иной смысл.
Я хотела было возразить ей на подобное предположение, но это меня остановило. Я с ужасом уставилась на нее. Может это было и глупо с моей стороны, но до сих пор до меня не доходило, что я буду жить долго, как и Саркан, как и она — сотню лет, две сотни… во сколько примерно умирают ведьмы? Я никогда не состарюсь.
— Не хочу я обретать подобный смысл! — вслух произнесла я, нарушая повисшую в зале тишину. — Не хочу подобного смысла, если это означает перестать кого-то любить. Что в нем такого, кроме людей, ради которых и стоит жить? — Возможно существует способ поделиться частью этой жизни, лихорадочно думала я. Быть может я смогу поделиться со моей семьей, с Касей… если только они захотят принять этот дар. Кто согласится на подобную цену — выпасть из знакомого мира, вырвать себя из жизни.
— Дорогое дитя, ты слишком встревожена, — слабо произнес отец Балло, делая движение, чтобы меня успокоить. Я уставилась на него, и заметила легкие морщинки в уголках глаз, все дни проведенные над пыльными книгами, без любви к иному занятию. И на Алёшу, которая с одинаковой легкостью рассуждала о сожжении книг и людей. Я вспомнила Саркана, сидящего в своей башне, и крадущего девушек нашей долины. Его холодность во время моего первого появления, словно он не мог вспомнить, что думает и чувствует обычный человек.
— Страна это и ее люди, — сказала Алёша. — Больше людей, чем те несколько, кого ты сильнее всех любишь. И Чаща угрожает им всем.
— Я всю свою жизнь прожила в семи милях от Чащи, — ответила я. — Мне не нужно объяснять, что это такое. Если бы я не беспокоилась о том, как остановить Чащу, я бы уже забрала Касю и сбежала вместе с ней, а не оставила бы ее тут, чтобы ее двигали туда-сюда как какую-нибудь пешку, словно она совсем не имеет значения!
Отец Балло издал удивленный возглас, но Алёша лишь нахмурилась:
— И все же, даже отлично все понимая, ты настаиваешь на помиловании кого-то из оскверненных, — сказала она. — Чаща не просто зло, ждущее тех, кто по собственной глупости забредет внутрь, а будучи вытащенным наружу останется невредим. Мы не первый народ, кто столкнулся с ее силой.
— Ты имеешь в виду людей Башни, — медленно произнесла я, размышляя о похороненном короле.
— Значит, ты видела гробницу? — сказала Алёша. — И волшебство, с помощью которого она была сделана, и теперь утрачено навсегда? Это хорошее предупреждение. Те люди не были слабыми и неподготовленными. Но Чаща разрушила их башню, волки и ходоки вели на них охоту, а лес поглотил всю долину. Один или два волшебника послабее из их числа сумели удрать на север, прихватив с собой несколько книг и рассказав свою историю. А что случилось с остальными? — Она обвела рукой книги. — Превратились в кошмары, чудовищ, охотящихся на собственных сородичей. Ничего другого от этого народа Чаща не оставила. В том месте обитает нечто похуже чудовищ: то, что способно создавать их.
— Мне это известно получше вашего! — ответила я. У меня до сих пор чесались руки, а злобная книга по-прежнему лежала посредине стола. Я не могла перестать думать о том мощном, чудовищном создании, которое проглядывало в Касиных глазах, в глазах Иржи, то ощущение преследования под нависшими кронами.
— Правда? — спросила Алёша. — Тогда скажи, если бы я предложила выкорчевать с насиженных мест всех жителей вашей долины и расселить по королевству, чтобы спасти и освободить от Чащи, — вы бы уехали? — Я с открытым ртом уставилась на нее. — И кстати, почему вы еще не переехали? — добавила она. — Почему цепляетесь за жизнь в этом месте, полном тени? В Польне есть места, в которых зло отсутствует.
Я ломала голову, что ответить, и не знала, что сказать. Подобная мысль была мне абсолютно чужда. Кася мечтала уехать,
— Дом, в котором какая-нибудь уродливая тварь может ночью выбраться из леса и украсть детей, — сказала Алёша. — Еще до того, как Чаща снова принялась расти, вся долина уже была поражена скверной. В Желтых болотах есть древние легенды, в которых говорится, что задолго до того, как мы пересекли горы и начали вырубать лес, ходоков видели на другой стороне горных перевалов. Но тем не менее людям понадобилась эта долина, они остались в ней и пытаются жить.
— Ты считаешь, что все мы осквернены? — с ужасом спросила я. Может будь ее воля, она бы сожгла всю долину, с нами вместе?
— Не осквернены, — ответила она. — Соблазнены. Ответь, куда течет река?
— Веретянница?
— Да. Все реки впадают в моря, в озера или болота, но никогда не исчезают посреди леса. Так куда она впадает? Ежедневно ее подпитывают тающие снега тысяч гор. Она не просто впитываться в землю. Подумай, — добавила она язвительно, — вместо того, чтобы слепо хотеть. В глубине вашей долины притаилась некая сила, странность за гранью смертного волшебства, которая притягивает людей, пускает в них свои корни… и не только в людях. Чтобы за тварь не обитала в Чаще и не отравляла все своей скверной, оно явилось чтобы жить там и пить эту силу словно из чаши. Она уничтожила людей Башни, и потом дремала тысячи лет, потому что не было ни одного дурака, чтобы ее потревожить. Но потом явились мы, с армиями, с топорами и волшебством, и считаем, что на этот раз победим.
Она покачала головой:
— Плохо уже то, что мы туда явились. И еще хуже было напирать, вырубая деревья, пока мы не пробудили Чащу снова. А теперь, кто знает, чем все закончится? Я была рада, когда Саркан отправился туда, чтобы сдерживать Чащу, но сейчас он ведет себя как дурак.
— Саркан не дурак, — огрызнулась я ответ, — и я тоже. — Я была зла, и сверх того напугана. То, что она рассказала было похоже на правду. Я тосковала по дому так, словно ощущала голод, незаполненную пустоту. Мне ежедневно не хватало долины с тех пор, как мы ее покинули и пересекли горы. Про корни верно. В моем сердце оставались корни, настолько же глубокие, как любая скверна. Я размышляла о Марии Ольшанкиной, о Яге — моих сестрах по странному волшебству, которое, кажется, никто больше не понимал. И внезапно я поняла, почему Дракон выбирал девушек долины. Почему он выбирал оду из нас и отпускал спустя десять лет.
Мы были частью долины. Порождением самой долины, чьи семьи настолько сильно укоренились в ней, что не могли уйти, даже зная, что их дочь могут отнять. Мы росли в долине, пили ту же силу, которой питалась Чаща. Вдруг я вспомнила ту странную картину из моей комнаты, изображавшую течение Веретянницы и всех ее мелких притоков серебристыми линиями, и то неожиданное ощущение, что инстинктивно побудило меня ее спрятать. Мы — канал. Он использовал нас, чтобы получить доступ к силам долины, и держал каждую из нас до тех пор, пока не отмирали корни, и канал пропадал. А потом… она переставала ощущать связь с долиной. Она могла уехать, и именно так и поступала, сбегая от Чащи, как поступил бы любой здравомыслящий человек.
Сейчас я еще сильнее захотела поговорить с Сарканом, накричать на него. Чтобы он оказался передо мною, и я могла трясти его за худые плечи. Вместо этого я накричала на Алёшу:
— Может нам и не следовало туда соваться. Но сейчас уже поздно об этом думать. Даже если бы мы могли уйти, Чаща нас не отпустит. Она не хочет нас выжить из долины, она хочет нас поглотить. Она хочет поглотить все, так что никто не вернется. Нам нужно ее остановить, а не бежать.
— С Чащей нельзя справиться лишь одним желанием, — ответила она.