Выстрелы над яром
Шрифт:
— Рад бы, Мария, — усмехнулся Рыгор Иванович, — да не получается. От жизни никуда не убежишь.
Несколько дней дома Леше не поручали никакой работы. Мать сказала:
— Иди в пристройку и отдыхай на сеновале.
Она постелила там Леше дерюгу, положила подушку, а младшие братья насыпали ему горку семечек. Даже Янка согласился с тем, что Леше нельзя сразу после больницы бегать за коровой, и сам погнал ее в поле.
Леша лежал на сене, грыз семечки, читал книгу, которую не успел дочитать в больнице. Сквозь щели в рассохшейся
— А Тимка мой пропал. Уж сколько дней не ночует дома.
Мать есть мать. Хоть Фекла и догадывалась, что Тимка занимается нечистыми делами, а все же ей хотелось его защитить.
Антониха ненавидела Тимку. Но она жалела Феклу. Не раз сама прятала ее у себя от пьяного Никиты.
— Ничего, придет. Погуляет и придет. Никуда не денется. Им, молодым, лишь бы погулять. Разве они знают, как у матери болит сердце.
— Ох, болит, соседушка. Крепко болит. Чем же я хуже людей. Разве мне не хочется, чтоб мои дети были как дети, чтоб всем было хорошо, — оправдывалась Фекла.
Про арест Тимки никто на улице не знал. Кто-то пустил слух, что он со своим дружком Семкой гуляет в деревне на свадьбе. Возможно, этот слух пустил кто-то из работников милиции. Уголовному розыску невыгодно было пугать бандитов. Они могли отказаться от нападения на дом Леванцевича. А им тут готовилась западня.
Несколько раз в пристройку заглядывал Вася. Ему скучно одному играть в своем дворе. И сразу же за ним появлялась Лачинская.
— Ты уже тут, а я ищу, ищу. Ах ты… — Она старалась ухватить Васю за ухо, но тот знал привычку матери, да и отца тоже, и убегал.
— Ну, пускай поиграет, — успокаивала мать соседку.
— Что вы говорите — поиграет. А я же больная. Случись что — и воды некому подать.
Лачинская внешне не была похожа на больную. Полная, она едва протискивалась в калитку. Правда, лицо у нее было отечное, болезненное. Больше всего, однако, ее пугало, как бы ее единственного сынка не испортили соседские дети.
Под навесом хлопотал возле своих дрожек отец, мыл колеса, смазывал ось. Потом он начал чистить щеткой Пестрого. Напевал при этом, пока конь стоял спокойно. Часто в песню вплетались слова: «Стой ты… тпру». И снова песня продолжалась, будто бы ничего не случилось.
Стукнула калитка. Во дворе появился Юра. Как всегда, в красном галстуке и белой рубашке.
— Где Леша? — спросил он у детей.
Леша нарочно притаился. Хотел услышать, что скажут дети. А они, пораженные неожиданным появлением мальчика в красном галстуке, растерялись.
— Леша тут, — вдруг спохватились они и все вместе кинулись наперегонки к дощатой пристройке.
— Ну, спасибо, — улыбнулся Юра и дал каждому из них по конфетке, а Алику вдобавок щелчок по веснушчатому носу.
Дети старательно начали развертывать конфеты, поглядывая с благодарностью и восхищением на Юрку.
— А я тебя искал у яра, — сказал Юра, усаживаясь на сено рядом с Лешей.
— Мама приказала еще полежать.
— Ну и правильно. Папа тоже еще лежит. Он рвется на работу, а Свиридов не разрешает. Говорит, проведем и без тебя операцию.
— Операцию?..
— Ну не ту, что доктора делают, — усмехнулся Юра. — В уголовном розыске свои операции.
Юрка бросил взгляд в сторону, где стояли малыши. Их уже не было, они опять увлеклись своей игрой. — Папа сказал, чтобы про арест Семки пока никому не говорить.
— А я никому и не сказал. Да у нас никто и не знает Семку. Тимку знают. Но он тоже куда-то пропал. Мать тут приходила, плакала.
Стукнула калитка, Зиська бросилась к воротам.
— Эй, кто там есть? Возьмите письмо! — крикнул почтальон, не отваживаясь войти во двор.
Отец вышел из конюшни со щеткой в руке, прогнал Зиську.
— Письмо?.. Давайте. Из хаты выбежала мать.
— От Федора?
Под рыжими усами отца появилась улыбка, и вдруг он начал напевать и притопывать:
Антон рыжеватый Вел козу домой, до хаты. Антониха подгоняла, На табаку заробляла…Дети прекратили игру и с открытыми ртами уставились на отца.
Из пристройки вышли Леша и Юра.
— Ты что, одурел? — спросила мать.
— На, почитай, и ты затанцуешь, — сказал отец и отдал матери почтовую открытку. — Дирекция приглашает меня, токаря Антона Сенкевича, вернуться к станку. Кончились заработки на табачок…
Мать взяла открытку и сама начала читать. А отец отошел к дверям конюшни и, глядя на коня, сказал:
— Ну, Пестрый, придется расстаться с тобой.
Были в этих словах и радость, и печаль.
Приятно, когда тебе кто-то сделал что-то хорошее. Не менее приятно, когда сам чем-то поможешь человеку. Такое удовлетворение ощущал Юра. Он едва сдержался, чтоб не сказать Леше: «А это же я отнес письмо директору завода от отца».
Письмо же он передал не в руки директора, а секретарше. Директора не было. Возможно, открытку с завода послали Лешиному отцу еще до получения записки. И тогда тут нет никакой заслуги Юры. Все же ему хотелось думать, что помогла записка отца.