Взлет и падение короля-дракона
Шрифт:
Энвер сделал несколько шагов на негнущихся ногах, потом повернулся, запечатлевая в сознании новый облик своего бога, потом повернулся опять. Быстрый яд, убивавший без боли и мучений, который Хаману пообещал всем своим слугам, был, на самом деле, самой обыкновенной предосторожностью, которая всегда была с ним, куда бы он ни вел свою армию. В конце концов Доблестные Воины Раджаата узнали, как убивать друг друга. Решение дварфа не использовать его было чем-то вроде скомканного плаща, про который он подумал, что надел на плечи. Хаману надеялся, что он передумает. Судьба всякого, кто был близок к Королю-Льву, будет не слишком приятной, когда Король-Лев уйдет из этого мира.
Хаману подождал,
Солнце село несколько часов назад. Рабы вставили факелы в сотни стенных канделябров, как это они делали на протяжении многих веков. Проходя мимо, Хаману гасил факелы один за одним, мыслью или движением руки. Наконец он вошел в тронный зал, в котором стоял его чудовищный трон; вот с этим ему будет не жалко расставаться.
Над троном висел светильник в виде головы льва, вечное пламя Урика. Хаману вспомнил день, когда он повесил его и зажег. Бессмертный не означает вечный. Он всегда знал, что придет день — или ночь — когда его уничтожат, но не этой ночью. Он оставил светильник гореть, и чувствовал взгляд его желтых глаз на спине, выходя из тронного зала, затем опять пошел по дворцу, по своим личным комнатам, закрывая двери и говоря «прощай», пока не дошел до своего убежища.
Его история, написанная на листьях пергамента, была там, рядом с ней стоял кожаный ящичек для свитков. Он не описал ничего из того, что произошло после последней битвы с Виндривером. Тысяча лет осталась неописанной, все эти войны с соседями, мятежниками, бандитскими шайками и дураками-отравителями. За исключением смерти, все эти войны были совершенно одинаковы. Если бы он стал описывать их, они бы все прочитали: Мы сразились. Я победил. Урик процветает. Урик живет дальше.
Больше писать было не о чем. Хаману собрал все листы вместе, свернул их, перевязал шелковой лентой и положил в ящичек, который поднял на плечо. Омываемые лунным светом стенные фрески с видами Кригилл состояли, казалось, только из себряного света и черных, как уголь, гор; они были настолько реальны, что их страшно было касаться. Орудия Павека стояли там, где он их оставил, прислоненные к стене маленького коттеджа. Новичок-друид восстановил сожженную землю. Он посадил зерно в землю, из него выросло растение, и Павек продолжал ухаживать за ним. Высокое, как предплечье человека, оно тоже серебрилось в лунном свете.
Хаману сорвал побег и прижал к носу. Он вспомнил запах.
Заперев двери своего убежища в последний раз, изнутри, Хаману привычным движением рассек воздух. Туман нижнего мира нежно обволок его тело. Наружу он вынырнул уже за воротами-башней дворца, в облике худого юноши-человека с черными волосами, несущего ящичек со свитками на узком плече.
Темпларская стража не обратила на него никакого внимания, как и все остальные. Улицы Урика были спокойны и тихи, хотя не так смертельно тихи, как дворец. Война была достаточно частым гостем в Урике во время правления Короля-Льва. Даже лагеря осаждающих за кольцом рыночных деревень не были чем-то новым — и обычные Урикиты не слишком переживали по этому поводу. Кроме того, магически-усиленные голоса ораторов постоянно напоминали им: Урик никогда не проиграл ни единой войны с тех пор, как Король-Лев возглавил его армии.
За пределами узкого круга советников и помошников Короля-Льва, настоящее положение города было мало кому известно.
Длинные узкие угри носились в нижних бассейнах фонтана. Днем они были серебряными полосами, ночью — темными тенями, но острые зубы были у них во рту в любое время дня и ночи. Когда Урикиты загадывали желание, им не нужно было ничего опасаться: несчастье поджидало любого вора, с самыми быстрыми пальцами, пытавшего достать керамические монеты со дна бассейна. Монеты принадлежали Королю-Льву, живому богу, который заботился о них, но не нуждался в них. Угри ели все, но их любимой пищей были пальцы рук, особенно большие пальцы рук.
Хаману какое-то время постоял в стороне, глядя как обычные женщины, мужчины и дети шепчут молитвы, бросая куски керамических монет в воду. Своим сверхъестественным слухом Хаману слышал все, что только бог может услышать. Большинство молилось за безопасность своих близких и любимых: мужей, жен, родителей или детей. Этой ночью пол-города находилось за стенами, пытаясь заснуть хоть ненадолго рядом со своим оружием. Остальная половина города молилась за их здоровье. Некоторые молились и за себя, чтобы не выглядеть трусом и не допустить ошибку перед глазами Короля-Льва, который видит, как всем известо, все. Некоторые молились за Урик, который, помимо всего прочего, был их домом. А один или два — к изумлению Хаману — молились за своего короля…
Дай ему привести нас к победе. Сделай его непобедимым перед лицом наших врагов. Верни нашего короля нам целым и невредимым.
Как если бы они знали, что Хаману, Лев Урика, совсем не бог.
Он не услышал дальнейшей молитвы, так как его дернули за край его простой иллюзорной рубашки, которую он надел.
— А что ты хочешь пожелать? — спросил маленький мальчик.
Мысль мальчика была о брате, о брате-гиганте, которого призвали во время второго набора пятую часть года назад, и о матери, сморщенной женщине на другой стороне фонтана.
Женщина улыбнулась смущенной беззубой улыбкой, когда Хаману взглянул на нее.
— Мой брат снаружи, — сказал мальчик. Как он, так и его мать не имели ни малейшего понятия, что никакие объяснения не нужны. — А у тебя тоже брат снаружи? Или сестра? Или еще кто-нибудь?
По меньшей мере тысячу лет у Хаману не было ни братьев ни сестер, но кое-кто — десять тысяч в желтом и еще множество штатских — был за стенами. — Да.
— Больше и сильнее чем ты, а?
Сегодня ночью — последней ночью в Урике — он был Ману, это казалось подходяще. А Ману не производил впечатление силача, хотя и не был таким тонким, как решил мальчик, сравнивая Ману со своим похожим на гору братом. Если бы он был настоящим, а не иллюзией, Ману спал бы сегодня за стенами; третий призыв забрал бы и его.
Мальчик опять дернул Хаману за рубашку. — Ты боишься? — И там, где в его мыслях был брат, были страх, боль и пустота: вот так ребенок воспринимал войну.
— Да, немножко, — Ману знал достаточно, чтобы не лгать ребенку.
— Я тоже, — согласился ребенок, и протянул грязную, в половину размера керамическую монету. — Может быть пожелаем вместе?
— И что бы мы хотели?
Мальчик прижал коротенький и толстый палец к губам. Хаману быстро кивнул. Он должен бы знать: желание — это тайна, которую знают только двое: тот, кто просит и Лев. Они бросили свои монетки вместе: два крошечных кусочка керамики блеснули в лунном свете. Даже бог не смог бы сказать, какой кусочек чей.