Взорвать Манхэттен
Шрифт:
– Гонишь, - отозвался один из лейтенантов, лежавший возле меня с травинкой в зубах и мечтательно глядевший в небо.
– Не видал я тут таких мулл. Здесь народонаселение принципиальное, и фамильярно хлопать Кавказ по хребту - это ладони собьешь…
– Ша!
– вскакивая на ноги, проронил командир, видимо, что-то услышавший.
– К бою!
И в считанные секунды мы рванули на уже примеченные, поросшие кустарничком и молодым папоротником позиции по краям лощинки, превратившейся в окоп.
Вжавшись в землю, замерли, настороженно вслушиваясь в лесную тишину, и едва я подумал, что тревога была ложной, окружающее пространство внезапно словно бы сузилось, сжатое грохотом
Противник ударил по нам с ходу всей боевой мощью, и по плотному свисту пуль, выстилающих над нами свинцовую смертоносную сеть, по настырному уханью гранат, гвоздящих сырую почву, не дающих поднять голову, я понял, что мы капитально и цепко окружены бандой, численно переваливающей за сотню стволов. И, судя по прицельности огня, враг превосходно знал место нашей диспозиции, а в озлоблении, с которым палил патроны, отчетливо сквозила жажда праведной мести за уничтоженный нами отряд. И кто из нас был на правой стороне - не понять. В который уже раз не понять… Мы защищали целостность своей страны, они - своей. Разница была в том, что мы безо всякого сомнения полагали, что их страна - это мрак и ад для всех в ней живущих, это рабство, насилие и нищета, а они полагали такой ад единственно для себя приемлемым, ибо были в нем хозяевами-демонами, готовыми расширять свою преисподнюю бесконечно. Однако сейчас ни нам, ни им не приходилось размышлять о природе обоюдного застарелого конфликта; мы были поглощены самой сутью войны, выраженной в стремлении убить и выжить.
Мы слепо лупили из автоматов по зарослям, оглохнув от разрывов начиненных тротилом болванок и упруго поющего свинца. В его уходящем в никуда вое словно чувствовалась досада промаха и неутоленность своего губительного предназначения.
Пороховая гарь въедалась в потные, оцепенелые от напряжения лица, приторно било в ноздри запашком оружейного масла и горячей стали.
И вдруг наступила тишина. Прострекотал одиноко и хлопотливо, как швейная машинка, вражеский пулемет и - замолк, словно захлебнулся.
Я наобум повел ствол в сторону этого стрекота, нажал спуск и расслышал лишь беспомощный щелчок бойка. Патроны в последнем магазине кончились.
Я потянулся к кобуре пистолета, хотя прекрасно понимал смехотворность данного оружия в этаком боевом раскладе, однако внезапно уяснил, что левая моя рука странно задеревенела. А затем почувствовал противную тяжелую влагу, напитавшую рукав.
Следом долбанула сверлящая боль в плече. Пуля, доставшаяся мне, не свистела, был просто хлопок, да и тот я пропустил мимо сознания, воспаленного боем. Значит, вот оно, то самое первое ранение, которое я безрадостно ждал и, увы, дождался. Но что это ранение, да и вообще все предыдущие мои неприятности в сравнении с тем, что меня ожидает в самые ближайшие минуты? Так, чепуха. Нас не просто убьют. Нас… Впрочем, не будем хныкать. Я знал, на что шел, выбирая профессию, знал, что такое война и знал, что подобный финал более чем вероятен. И не раз думал о той финальной пуле, что собственной рукой придется пустить себе в башку, дабы избежать участи вживую разделанного барана. Господь, полагаю, такой шаг оправдает. Ибо шансов…
– Спецназ, сдавайся, лучше будет!
– энергично и зло выкрикнули из зарослей.
Я оглянулся на своих ребят и - содрогнулся. Гранаты сделали свое дело. Вокруг меня, ничком уткнувшись в пологий откос, лежали трупы в камуфляже, испоротом десятками осколков.
Далее я действовал, руководствуясь спасительной мыслью, хотя и сознавал некоторую ее порочность, не отвечающую моральному облику готового биться до последнего вздоха бойца. Передо мной встал выбор, сознаваемый ранее как весьма умозрительная
Я хлопнул себя по нагрудному карману, ощутив под ладонью тонкую книжицу иностранного паспорта; мысленно оценил свою одежку, - нет ли в ней чего-либо вызывающе-спецназовского?
– и, решив, что нет, а доставшаяся иностранная куртка как раз кстати, сполз на дно лощины. Вытащил из вещмешка веревочный стандартный кляп с валиком, сунул его себе в рот, подтянул петлю; после переложил содержимое своего мешка в мешок Рогальчука, опорожненный брезент откинул в сторону, а далее, стиснув зубы от осекающей дыхание боли в плече, завел левую руку за спину, туда же последовала и правая с уже застегнутым на ней наручником, и, едва челюсти его замкнулись на свободном запястье, вновь грянула пальба.
Замельтешила в воздухе скошенная пулями трава над краем обрывчика, взметнулись земляные фонтанчики, затем рванула очередная граната, сыпанув на меня комья тяжелой и влажной глины.
Противник осторожничал: подросшая трава, валуны и холмистая землица по краям лощины укрывали нас, а вернее, теперь уже одного меня, закрывая обзор, и «духи» полагали возможность дальнейшего сопротивления, способного нанести им урон, никак не представляя себе единственного оставшегося в живых подранка с пистолетиком, пригодным разве что для совершения суицида.
Противник вновь нарастил плотность огня, и я спешно пополз к глубокой трещине в склоне обрыва, из которой струился тонкий мутноватый ручеек. На пути ручейка лежала оброненная кем-то из наших походная фляжка в защитном, уже черно-подмокшем брезентовом чехле.
Я ощутил саднящую сухость во рту, но внезапную жажду пришлось пересилить: буквально каждым кончиком волос я ощущал, что пространство вокруг меня, подобно взбешенному рою диких пчел, заполняет шмыгающий в поисках своей кровавой добычи горячий рваный металл.
Поднатужившись, я начал втискиваться в глинистую податливую трещину, но тут последовал новый торжествующий «ух»; звездопад, плавающий в моих глазах от боли в плече, застила оранжевая мгла, смененная волной сухой горячей черноты, и я растворился в ней безропотно и безоглядно, как капля дождя в океане.
АБУ КАМИЛЬ. ДО 11.09.2001 г .
Агенту он сказал, что выполняет задание по внедрению в среду экстремистов, то есть, в тот круг, где доверенное лицо постоянно обреталось, готовясь быть востребованным для участия в акциях набирающей силу Аль-Каиды. Собственно, так называемая среда состояла из пяти человек, простых молодых работяг со строящихся нефтяных промыслов. Все пятеро занимали одну комнату в общежитии, чей модуль стоял на отшибе от города, в серых песках пустыни, среди сосредоточия алюминиевых баков с опресненной морской водой и с газовой подстанцией. Рядом располагалась пыльная футбольная площадка с воротами из кривых жердей, где после работы можно было погонять мяч.
Вечерами пятерка уходила в город, к духовному наставнику, кому был представлен Абу.
Агент обозначил его, как своего родственника, суннита, бежавшего из Ирака от нападок властей. Наставник, Хабибулла Хасир, молодой, лет тридцати человек, подвижный и остроумный, встретил очередного неофита с сердечностью, выразив готовность помочь ему с работой и с временной визой. Разговор сразу же коснулся религии, а вернее, ее новейшего ответвления, именуемого ваххабизмом, ересью «салафитского» толка с идеей радикального реформаторства.