Взорвать Манхэттен
Шрифт:
Час от часу не легче! Я изнеможенно опускаюсь в кресло. Собрав силы, отрывисто спрашиваю:
– Что еще?
Ричард бодро рапортует, что через его связи в ФБР в наше московское посольство дан запрос на розыск и арест преступника, ограбившего мой сейф.
Я не успеваю проанализировать такого рода заявление, а этот болван уже спешит заверить меня, что ФБР давно и тесно работает с их местной полицией, а потому ее активная поддержка нам обеспечена!
– Запрос уже ушел? – Трубка в моей руке дрожит, хлопая мне по уху.
– Еще вчера! – сообщается мне победно.
– Что ты натворил?! – ору я. –
– Но вы же ничего об этом не говорили… - с беспокойным смешком заявляет он.
Я беспомощно хватаю ртом воздух. Выдыхаю:
– Ни одного действия без согласования со мной! Ни одного!
В самолете пытаюсь уснуть, но взвинченные нервы и сумятица взбудораженных мыслей отгоняют желанное забвение.
К Тони я приезжаю, едва волоча ноги.
Дом Тони стоит в глубине тенистого сада. Возводил дом еще его дед в начале прошлого века. Строение основательное, ухоженное, и от него буквально веет традициями и историей.
С непритворной сердечностью мы обнимаемся, и я прохожу в кабинет дона. Он одет по-домашнему: в толстый свитер грубой вязки, в джинсы с пузырящимися коленями и в войлочные тапочки. Тем не менее, на его запястьях - два непременных атрибута, знакомых мне, кажется, с юности: усыпанные бриллиантами часы, испускающие нестерпимое неоновое сверкание и тяжелый золотой браслет, опять-таки с бриллиантовой россыпью букв, составляющих имя владельца. Мне совершенно чужда эта вычурная роскошь, но, видимо, Тони она необходима. Или бедный мальчик из Бруклина самоутверждается ей до сих пор, или в этом - элемент самолюбования, присущий его национальности. Кстати, именно Тони подарил мне удлиненный "Роллс-Ройс" - спесивый и непрактичный, избавиться от которого я не могу из уважения к приятелю, пользуюсь им, поскольку машина должна работать, а кроме того, агрегат производит должное впечатление на слабые умы, то и дело необходимые мне в достижении мелких целей. Перед умными людьми владение подобным средством передвижения приходится оправдывать дурным вкусом подносителей даров.
В кабинете Тони - тяжелая резная мебель темного дерева, камин, золоченые подсвечники и старинная хрустальная люстра, под которой некогда совещались знаменитые американские гангстеры.
– Ты хреново выглядишь, - говорит мне Тони, усаживаясь в кресло за письменным столом.
– Ты не лучше, - отвечаю я, вглядываясь в мешки под глазами на его одутловатом лице и обильную седину в небрежно зачесанных назад волосах. – Пора бы нам съездить во Флориду, ты как?
– Когда?
– вздыхает он. – На мне куча дел и людей. Я – тяжело работающий бизнесмен.
Это бесспорно. Тони владеет многочисленной доходной недвижимостью, у него добрая сотня ресторанов по всем Штатам, десяток отелей, кроме того, он – один из главных поставщиков гранита и мрамора из Латинской Америки, и - владелец нескольких кладбищ, в том числе, в Нью-Йорке.
Похоронный бизнес – отрасль перспективная, быстроразвивающаяся и приносит, судя по всему, стабильные доходы, хотя говорить с Тони на данную тему я не расположен. Вообще ненавижу похороны, в них что-то противоестественное, и я всегда их избегаю. Своих собственных – особенно. Кстати, лет десять назад в прессе прошел шумок, будто на кладбищах мистера Паллито, распространена
Именно со своих вероятных неприятностей, связанных с газетчиками, я начинаю разговор.
– Я это решу, - мрачно кивает Тони. – Сегодня же.
– Это могу решить и я, - откликаюсь устало, - но твои заботы кое-кто верно оценит… И еще. Мне надо, чтобы твои ребята поговорили с Праттом. Его провокации не знают предела.
– А если он обратится… - Тони косо указывает в потолок.
– Он трус, и сразу же сдуется, - говорю я.
– Я дам тебе людей, но сам останусь в стороне, - отвечает он. – В вашу банку с пауками лучше не совать палец. И ты должен меня понять.
Мне нечего возразить, логика Тони прямолинейна, но мудра. Государство превыше мафии. А члены Совета превыше государства.
Я перехожу к иной теме, рассказывая об ограблении сейфа и о сбежавшем русском.
– Тебе нужны помощники в его розыске? – спрашивает он. – Наши ребята в таком деле бесполезны. Чужая страна, чужой язык…
– Нет ли у тебя там серьезных и надежных связей?
– подсказываю я.
– Я работал с русскими, - говорит Тони. – И не доверяю никому из них. Среди общего числа мошенников и болтунов лишь пару раз мне встречались толковые люди. Один из них убит, второй ушел в крупный бизнес. Он, кстати, живет в Нью-Джерси вместе с семьей, но то и дело вылетает в Россию.
– Я хорошо ему заплачу…
Тони снисходительно улыбается.
– Думаю, недалек тот день, когда он попытается войти в ваш профсоюз, - сообщает с тенью сарказма. – Твои гонорары на прирост его миллиардов не повлияют.
Я понимаю, о ком идет речь. С этим человеком я в состоянии познакомиться самостоятельно, более того, посредничество Тони здесь неуместно, однако этот русский нувориш оказывать мне гарантированные услуги не станет, переадресовав меня с моими скользкими проблемами в такие же сомнительные слои неформальных сообществ. От которых – жди, чего не хочешь.
– Деньги - отнюдь не пропуск в нашу компанию, - отзываюсь я.
– Да, это верно, - вздыхает Тони, а затем, будто припомнив что-то, сообщает: - Я знаю еще одного парня. Он обеспечит тебе поддержку в России. Но желательно, если ты пошлешь туда своего ответственного человека.
– Ты читаешь мои мысли, старый друг.
Я доброжелателен, спокоен, но меня гложут досада и разочарование. Я нахожусь в положении владельца оружейного арсенала, потерявшего от него ключ, и должного поразить мишень с помощью какого-нибудь корявого булыжника, но и того не сыскать.
Снова спешу на аэродром. Воспользоваться вертолетом Ричард мне запрещает: его легко могут сбить какой-нибудь террористической ракетой, а потому, учитывая гипотетические опасности, я лечу самолетом из одного аэропорта в другой, а после на бронированной машине возвращаюсь домой.
Патрик уже вовсю ковыляет по коридорам и орет, просясь наружу. Увидев меня, судорожно карабкается мне на грудь, и замирает, удовлетворенно и сладко урча. Я целую жену, стыдя себя за давешнюю измену, обнимаю сына и дочь, и сердце мое переполняет нежность к ним и какое-то обреченное грустное чувство. Боже, как я люблю их! И что без них стою?