Взрослые игрушки

Николаос

– Данте рассказывал обо мне?
– спросил я, отступая, чтобы выйти из-под влияния этого аромата.

– Данте рассказывал мне только о хорошем, что происходило с ним, - она улыбнулась, и глаза ее вспыхнули отражением луны. Они не были зелеными или карими, как это часто бывает у рыжих. Потрясающие глаза, их цвет возвращал в те далекие времена, когда я мог видеть голубое небо, не рискуя сгореть заживо, - времена, которых я не помнил.
– Это значит, что он только и говорил, что о вас. Я давно хотела с вами встретиться и проверить.

– Что?

– Так ли

вы красивы, как ему кажется.

Она приблизилась и осторожно сняла с меня темные очки. Я уже давно успел привыкнуть к своему моновидению - сменил повязку на “гуччи” и забыл. Впервые за все время я об этом вспомнил, и во второй раз это вызвало сожаление. Я просто хотел ей понравиться.

Данте стоял рядом с выражением лица, похожим на гордость за свою собственность (меня или Пенни?…), наматывая на палец прядь моих волос. Они постоянно доставали меня тем, что отрастали быстрее, чем я успевал избавляться от них.

– Говорил же тебе.

– Ничего подобного в жизни не видела, - призналась Пенни.
– Это потрясающе. Я вас нарисую, можно?

Я не знал, что со мной происходит. Может, это, как обычно, просто проекция чувств Данте к ней? Но одно это ее замечание сделало меня счастливым.

– Вы еще и рисуете?

– Недавно. Хотите, покажу?
– Она сбегала к креслу и принесла несколько листов. Это были только мутные наброски карандашом, но я бы и оставил их на этой стадии. Один рисунок изображал горящий вертолет, падающий в пустыню, клубы песка и дыма затягивали его в гигантский смерч; на втором человек умирал среди песков, было видно, что он еще жив, но ему осталось немного, и в эти последние моменты он рассматривает помятую фотографию с полустертым изображением. Третий рисунок - двое детей, мальчик и девочка, обнявшись, сидят на пороге дома. И даже в таком расплывчатом изображении было заметно, что они переживают нечто непоправимое, самое сильное горе, какое можно представить.

Я не мог сказать ни слова, но ей было достаточно моего выражения лица.

– Опять себя мучаешь?
– спросил Данте, бросив взгляд на рисунки. Она улыбнулась, так мягко, и совсем не было похоже, что она страдает.

– С прошлым нужно прощаться, а не прятать его. Иначе потом оно все равно освободится, и тогда будет больнее во сто крат.

– Это больше, чем одаренность, - сказал я наконец, и Пенни снова просияла улыбкой. Я был готов смотреть на нее до судного дня.

– Талантливая личность талантлива во всем, - Данте возвратил ей планшет.
– Не будем отвлекать тебя, милая, увидимся позже. Сейчас мы с Лисом должны закончить одно дело.

Пенни протянула мне очки, но я отвел ее руку.

– Возьми себе. Он мне больше не нужны.

Она тут же надела их - ей они шли больше. И даже темные стекла не могли спрятать такие глаза.

Мы вышли из здания молча. Потом, когда мы уже сели в машину, Данте сказал:

– Я все-таки должен тебе кое-что сказать.

– Все-таки? Ты уже не беспокоишься о моем спокойном сне?

– Просто больше я не

могу сказать это никому. Мне страшно.

Я повернулся к нему и понял, что он не шутит.

– То есть?

Он смотрел на руль и медленно водил по нему пальцами, будто раздумывая.

– Когда не стало Хиямы, я решил, что больше никто не заставит меня пережить ничего подобного. Я хотел отвыкнуть от тебя, забыть тебя, но это оказалось слишком тяжело. И вот когда я почти поверил, что у меня получается, появилась Пенни.

– Она - самое лучшее, что с тобой произошло?
– спросил я, даже не сразу вспомнив, от кого слышал эти слова.

– Я чувствую, что должен беречь ее так, будто от этого моя жизнь зависит. С ней можно разговаривать о чем угодно, но только не о таком - она верит в то, что я всемогущ. А это, черт возьми, все-таки преувеличение.

Ну спасибо за откровенность. Ничего, что я, черт возьми, тоже в это верил?

– И что хуже всего, Лис, мне кажется, что я не переживу ее смерть, как бы глупо-неправдоподобно это ни звучало. Так что все прежние формулировки любви можно забыть. Одна только мысль о таком роняет меня в депрессию.

– Это звучит не глупо, а жутко.

– Вот это точно.

Внезапно я кое-что понял.

– Ее… кто-то очень сильно любил, да? Ты забрал ее у кого-то, кто ее очень сильно любил?

Он оставил мой вопрос висеть в воздухе. Это было то самое молчание, которое знак согласия. Вот и пресловутое чувство вины, а я-то думал, что я выродок вампирской породы, которая в целом не знает страха и упрека. Донателла когда-то сказала: в нас больше человеческого, чем всем нам хотелось бы. А я ей не поверил.

Машина остановилась у казино, но мы обошли его к черному ходу. И тут как по волшебству я увидел Харлана; так бывает: вспомнишь о ком-то - и он тут же является, хотя этому нет видимой причины. Данте не обратил на него внимания (или сделал вид), но проходя, я замедлил шаг. Харлан сидел на бордюре, обняв руками колени, словно ему было холодно. Он полностью сменил имидж, только волосы остались того же ядовито-красного цвета; его глаза закрывали очки с голубыми стеклами, но основные изменения были на другом уровне, не внешнем - он будто вырос, ну или повзрослел. В нем почти не осталось прежней уязвимости. Это был совсем не тот мальчик, который просил меня не убивать его возлюбленную… лучшее, что с ним произошло.

Когда Харлан меня увидел, он снял очки, и его взгляд вызывал мороз по коже - я увидел мокрые от слез глаза, похожие на треснувшее стекло. Он что-то сказал без слов, но я умею читать по губам, мне слов и не нужно было. Я мог бы прочитать его мысли.

“Вы же обещали…” - сказал он.

Теперь нечего было гадать, что находится на минус первом этаже казино.

Охрана расступилась перед нами. Дверь открылась на голосовой код, и мы с Данте спустились по белым ступенькам, все здесь было на удивление белое и чистое. Наверное, поэтому я сразу увидел Рэйчел, так она контрастировала с помещением.