Взрослые игрушки
Шрифт:
– Просто… Хозяин приказал докладывать, только если позвонит…
– Кто?
Тут я вышел из-за угла.
– …Улисс, - произнесла она, отвечая сама себе.
– Как я сразу не догадалась.
– Я не помешал?
Перл медленно двинулась мне навстречу, прохладно улыбаясь. Слишком тонкие губы, слишком красная помада, но это на мой вкус. На ней было черное то ли платье, то ли плащ, обтягивающее фигуру. Она у нее совсем не азиатская - ноги длинные, ростом почти с меня. Такие войдут в моду только в конце века.
– Я так и знала, что ты прибежишь.
–
Перл изящно пожала плечами.
– Да ничего особенного. У их величества депрессия. Ты не слышал - его друга недавно пришили.
– Хияму?… - спросил я почти шепотом.
– Ну, как мы когда-то выяснили, у него немного друзей.
– Кто?
– А хрен его знает. Кажется, это связано с его экспериментами… надо же, прожить столько - и позволить какой-то человечине себя убить. Глупо, правда, Улисс? Смерть - неплохая цена за глупость.
Я не мог поверить, что слышу это.
– Ты никого не уважаешь, да?
Она облизнула губы, скорее нервно, а не показушно, и замолчала, всем своим видом выражая презрительное равнодушие.
– А за что мне уважать его?
– Он же тебя вырастил.
Перл резко обернулась к Софии.
– Пошла вон отсюда.
Когда та исчезла, забрав испачканные салфетки, она могла не сдерживаться - вернее, сдерживаться она уже не могла.
– Это не он меня вырастил, а его женщины! Те, которые умирали в расцвете лет только потому, что он жалел для них каплю своей крови. Это нормально?
– Ее глаза загорелись, и Перл сцепила пальцы между собой, словно опасаясь каких-то действий.
– Ритуал, черт побери. Я дожила до тридцати лет и видела в своей жизни одно - море и горы! Гребаное море и гребаные горы!! И это в век железной дороги и телефона! Я носила дурацкие шмотки, говорила на дурацком языке и о миллионе вещей даже не подозревала! И все могло так и закончиться - никакой перспективы, раз - и празднуешь тридцатый день рождения на дне в компании рыб. Чио-Чио-мать-ее-Сан! И после этого я должна кого-то уважать!
Перл довольно давно научилась держать себя в руках, и я не знал, на счет чего отнести этот внезапный фонтан эмоций. Неужели нервы? Или я ее так раздражаю?
– Но ты же знаешь, кого действительно стоит обвинять во всем этом, - сказал я наконец.
Она перевела дух, но глаза все так же упрямо и бешено сверкали из узких разрезов.
– А ты знаешь, что Данте я обвинять не могу. Я его люблю.
Она произнесла это так похоже на Рэйчел, что мороз по коже.
Появилась София, отмытая и переодетая. В ее руках был поднос со свежезаваренным кофе.
– Не боишься?
– спросила Перл с издевкой.
Я молча отнял поднос у Софии. Когда она попыталась сопротивляться, я спросил:
– Тебе мало?
Аргумент был более чем убедительный. София вопросительно посмотрела на Перл, но та отступила к стене, скрестив руки на груди. Тогда София подбежала и открыла передо мной дверь.
– Осторожно, - бросила Перл мне в спину, - смотри, чтобы не вынесли тебя в пластиковом мешке.
– Спасибо за заботу.
И только войдя, я понял, о чем она говорила.
Комната была под потолок
Он сидел на кушетке, спиной ко мне, уставившись в темное окно. Не знаю, почему - я остановился на значительном расстоянии, чувствуя, что никто не заставит меня сделать еще шаг. Он услышал входящего уже давно, но только сейчас начал поворачивать голову, невидимое грозовое облако, тяжелое и душное, двинулось на меня, и на секунду я вдруг поверил, что со мной сейчас произойдет то же, что и с Перл. И он сделает это раньше, чем вообще меня увидит и поймет, что это я.
– Лис, - произнес он едва слышно, так до конца и не обернувшись, и я едва подавил вздох облегчения.
– Зачем тебе кофе?
– спросил я тоже очень тихо, ставя поднос на столик рядом с кушеткой.
– Запах люблю… - Он подвинулся.
– Иди ко мне.
Я подумал, что он добавит “не бойся”. Он этого, конечно, не сказал, хотя было бы в точку.
Данте снова втупился в окно. А я смотрел ему в затылок, не зная, что делают в таких случаях. Я не узнавал его - он так легко ко всему относился, никогда не переживал, а тут я чувствовал такое, что и сравнить-то не с чем. Если это только проекция, то как он это вообще выносит?
– Мне так погано, Лис… - заговорил он, и я наконец смог его обнять со спины, прижать к себе, скрестив руки на его груди. Он чуть откинул голову мне на плечо.
– Раньше я думал, так не бывает.
– Я тоже. Мне очень жаль.
– Он меньше всех нас заслуживал смерти. Мы были такие разные. Он не был ни хищником, ни убийцей, не получал удовольствия от смерти, не питался страхом… ничего такого. При этом он принимал меня таким, какой я есть. А я никогда его не понимал. Хияма весь был в своих проектах… и все те девушки любили его по-человечески. Он никого не держал силой. Никогда. Мне должно быть ОЧЕНЬ ЖАЛЬ…
Данте наконец обернулся ко мне. Глаза его были сухими и резкими, как раскаленные лезвия.
– Но знаешь, чего мне жаль на самом деле? Не Хияму. Я потерял убежище, Лис. За столько времени я привык, что оно у меня есть. Место, куда всегда можно прийти, где можно спрятаться, где тихо и спокойно, и время не существует. Теперь я чувствую себя… бездомным. Брошенным. Уязвимым, если хочешь. Вот чего мне на самом деле жаль.
Кофе распространял одуряющий аромат, который плыл по комнате, растворяя напряжение, постепенно восстанавливая относительный покой. Данте положил голову мне на плечо, завернувшись в плед, как в кокон, словно так он чувствовал себя безопаснее.
– Ты - уязвимый?
– спросил я тихо, чтобы не поколебать мирные кофейные флюиды.
– Только не ты.
– Это как… кусок отхватили, - пожаловался он уже совсем другим тоном - проще и как-то понятнее. Его пальцы оглаживали мое лицо, чуть подрагивая, и это было так ласково… так знакомо.
– Кажется, насчет любви я ошибся; наверное, это когда смерть приносит горе.
– Наверное. Я не знаю.
– Хорошо, если и не узнаешь. Вот как это - быть небезразличным… Больно, Лис, и дискомфортно.