Взять свой камень
Шрифт:
– Мы можем узнать, в чем дело? Нам к стенке становиться не резон, потому шел бы ты отсюдова поскорее.
– Не мешайте! – досадливо отмахнулся Антон, снова поворачиваясь к деду. – Пароль к нему есть?
– Ты чего, угробить нас решил? – не выдержав, истерично заорал второй, усатый. – Немцы за такие дела, знаешь?..
– Не надо, Щур, – лысый потянул его за рукав назад, в темноту подвала, – пальнет еще, падла.
– Не пальнет! – продолжал надрываться уголовник. – Скуксится, ему свои дела решать, а нам…
Дверь распахнулась, и тут же Волков навскидку
– Пароль, скорее! – не оборачиваясь, спросил он Матвея.
Треснуло под ударом сапога стекло на единственном низком окне, и, крутанувшись волчком, Антон выстрелил туда. Во дворе кто-то взвыл, протрещала автоматная очередь, выбив штукатурку над головами узников. Лысый охнул, на четвереньках быстро уполз в угол и лег там, закрыв голову руками. Щур ничком упал на пол и откатился к стене.
Держа одной рукой карабин, Волков второй подхватил подмышки деда и потащил его под окно – там их не могли достать пули, выпущенные со двора, а в дверь немцы пока не совались. Видимо, решили зря не рисковать.
Сухонький, на вид невесомый Матвей оказался тяжелым, как гиря. «Ноги перебиты, – понял Антон, – виснет на мне, не может сам двигаться. Отсюда я его уже не вытащу, не вырваться нам двоим».
Протрещала новая очередь, и Антон почувствовал, как дед, судорожно вцепившийся в его руку, дернулся, еще больше потяжелел. Разжав пальцы, он начал сползать на пол, сипя и захлебываясь клокочущей в горле кровью. Дотащив его до окна, Волков посадил Матвея и упал рядом.
– Все, – прохрипел дед. – Макару скажи…
– Что? – ощупывая Матвея, тревожно спросил Антон. Пальцы наткнулись на теплое липкое пятно, быстро расползавшееся по рубахе на груди деда. – Очнись, старина, что сказать надо? – заглянул в побледневшее, покрывшееся потом лицо. – Что?!
– Козы… в огороде… всю капусту, – с натугой, едва шевеля немеющими губами, прошелестел дед. – А по осени новая…
Уронив голову на грудь, он сполз на пол; из угла губ протянулась тоненькая струйка крови. Теряясь в седой щетине, доползла до подбородка и застыла…
Бухнув, распахнулась дверь, застучали по стенам пули, зазвенели, раскатываясь по полу, стреляные гильзы, подвал стало затягивать сизым вонючим пороховым дымком. В грохоте автоматов почти потерялись глухие, как удары молотка по сырой доске, точные выстрелы карабина Волкова. Внезапно наступила тишина – немцы опять отступили, оставив у порога незакрытой двери тела двух солдат.
Подрагивающими от напряжения, измазанными кровью пальцами Антон достал из подсумка новую обойму; оттянув затвор, перезарядил карабин. Заманчиво пробраться ближе к двери, чтобы взять автомат у убитого, но риск получить пулю слишком велик.
Сколько еще он сможет продержаться? Час, два? А потом? Рядом лежит мертвый хозяин явки, и какой теперь толк от полученного нового пароля, от названного адреса и имени? Какой толк, если сам Антон застрял в подвале, а кругом немцы, и он не успел
Как теперь выбраться отсюда? Как уйти в лес, как вернуться на место последней ночевки? Наобещал ребятам, а сам вляпался… И где они сейчас, что с ними, успели уйти от погони, скрылись в болотах или приняли неравный бой и теперь лежат, безучастные ко всему – к войне, страшному лету сорок первого, прорывам немецких танков и бомбежкам, к собственной, так нелепо оборвавшейся жизни? Сколько раз еще придется умыться горячей юшкой, пока научишься как следует воевать?
Во дворе загремело, черная тень закрыла оконце. На всякий случай Волков выстрелил, но пуля цокнула о что-то твердое и, зло взвизгнув, ушла рикошетом в небо. Видимо, немцы закрывали чем-то окно.
Уголовники, притихшие во время перестрелки, завозились, робко приподнимая головы в попытке посмотреть – что там делает смертник, пытающийся и их утащить за собой в холод небытия? Жив он или его уже пристукнули?
Убедившись, что Волков еще жив, лысый и Щур снова ткнулись носами в гнилые доски пола – ну его к шуту, может, удастся уцелеть в такой передряге, которую трудно представить даже в кошмарном сне. Еще бы – бежать из камеры, попасться немецкому патрулю на дороге, быть посаженными в подвал и вдруг оказаться в гуще жутких событий… Сидеть в подвалах и камерах – дело привычное, а вот чтобы там еще и стреляли?!
Наверху, во дворе, заурчал мотором грузовик, снова затопали сапоги. Антон настороженно ждал, прикидывая, как вырваться из западни? Если бы у него были гранаты! Приходилось признать, что переоценил свои силы – надо было сразу уходить после предупреждения Анны, жены Филановича. Уходить в лес, дать радиограмму и ждать ответа из центра, а не лезть к немцам. Но ведь он надеялся, что его посадят в подвал к деду Матвею и потом, переговорив с ним, он выберется отсюда – вдвоем или один, смотря по обстоятельствам, – а они вон как повернулись. Неужели придется остаться здесь и лечь рядом с дедом?
– Бросайте оружие и выходите! – послышался голос переводчика. – Даем на размышление пять минут.
Сдаться? И получить пулю во дворе, после пыток? Нет уж, лучше здесь, тем более – есть еще две обоймы.
– Ты… это, – спросил лысый, – как?
Антон даже не посмотрел в его сторону. Тогда вступил в разговор Щур:
– Может, нас отпустишь? А, корешок? – он приподнялся, опираясь на руки, готовый в любой момент снова прижаться всем телом к полу.
– Убьют, – откликнулся Антон.
– А мы им покричим, – не унимался Щур. – Они по-нашему говорят, поймут. Время же идет!
«Что будет через пять минут? – подумал Волков. – Забросают гранатами? И все превратится в кровавое месиво… Но не дадут им немцы выйти! Или рискнуть? Выбраться из подвала, но как? Под прикрытием этих? Полоснут очередью, и все!»
– Попробуйте, – вяло сказал капитан.
Он очень устал от безысходности и ожидания, когда же кончатся проклятые пять минут! Лучше бой, смертельный, скоротечный, чем тягостное ожидание конца.