XVII. Наваррец
Шрифт:
Примерно через час я вернулся в таверну, так ничего и не придумав, и, конечно, без денег. Фон Ремер уже сидел там с поникшей головой, д'Артаньяна еще не было.
— Моя невеста так и умрет девственницей! — сообщил мне тевтонец.
Я не стал его разубеждать. Немецкие фрау — те еще проказницы. И если в невесте германца темперамента хотя бы на треть от жениха, то, боюсь, фон Ремера будет ждать огромный сюрприз по возвращению.
За три четверти часа до максимального назначенного времени, д'Артаньян ввалился в трактир с сияющей улыбкой. Он сходу налил себе вина, выпил и заявил:
—
Фон Ремер радостно вскочил из-за стола, желая то ли обнять гасконца, то ли станцевать национальный немецкий танец. В итоге, он просто замер на месте, словно суровая тевтонская скульптура. Я видел подобных творений немецкого гения сотни, если не тысячи, и все они были ужасными и отвратительными.
— Что означает ваше «почти», любезный друг? — осторожно поинтересовался я.
— Деньги есть, я знаю — у кого. Надо только их отобрать. Но с этим я уже разобрался. Через полчаса нас ждут тут неподалеку. Будем драться. Убьем их и заберем деньги. Там хватит!
Фон Ремер вновь заулыбался. Предстоящие убийства его нисколько не смущали.
— А кто наши противники в этот раз, шевалье? — осторожно спросил я. С гасконца стало бы зацепиться с самыми знатными дворянами города, которые привели бы с собой несколько друзей… числом человек в двадцать… и нас бы по-тихому прикопали в ближайшем подлеске.
Но д'Артаньян лишь пренебрежительно отмахнулся.
— Да это так, поляки. Плесень. С торгового корабля. Кричали там про какую-то Речь Посполитную, если я правильно запомнил. Черт его знает, что это такое. И все «курва», «курва»… Понимать бы, что это значит?.. Бедные люди, очень скудный язык.
Ладно, вроде не самый худший вариант. Поляки — народ с самым большим эго в Европе и соответствующими комплексами. За всю свою прошлую жизнь я встречал всего одного поляка, не озабоченного будущим величием Польши. И тот был на половину эстонец.
— Ваш план принимается, шевалье. Вот только у нас не хватает одной лошади. Кому-то придется идти пешком. Что скажете, фон Ремер?
Тевтонец намек понял и сказал:
— Моя вина, признаю. Я пойду пешком.
— Можете сесть позади меня, — великодушно предложил д'Артаньян. — Тут недалеко.
Но Ремер отказался от этого щедрого предложения, опасаясь, что прохожие будут над ним потешаться. И, как только мы покинули постоялый двор, побежал рядом с лошадью гасконца, держась рукой за стремя. Как по мне, это выглядело еще более забавно, чем если бы они поехали вдвоем на одной кобыле.
Мы выбрались обратно за городские стены, миновав кладбище, и вскоре оказались в небольшом лесочке, который шел до самой реки. Тут на полянке у небольшого пруда нас уже ждали трое.
Точно, поляки. Одеты ярко и броско, по стилю скорее напоминая турков, чем европейцев. На каждом был жупан — этакий полукафтан с длинными рукавами и вышитыми золотыми нитями узорами, причем у каждого из троицы цвет жупана был разный. У первого — красный, у второго — желтый, а у третьего — зеленый. Поэтому я сразу обозначил их для себя, как «трио-светофор». На головах у каждого особые шапки с отворотами, подбитые мехом, разрезанные надо лбом. Все трое подпоясаны кожаными поясами, на которых висели
А их кони — отдельная песня! Бархатные седла, расшитые золотом и серебром покрывали спины животных, а удила казались на вид из чистого серебра.
— Жирные караси! — довольно заключил фон Ремер после первичного осмотра поляков.
Между тем, полякам тоже не терпелось. Красный (я для себя решил называть их по цветам кафтанов) шагнул вперед и презрительно прокричал, коверкая французские слова:
— Эй, курва, как ващ тамч! Як дулго ишо ждач?
Акцент у него был сильнейший, я едва разбирал слова. Фон Ремер по сравнению с ним говорил идеально.
Его речь подхватил Желтый:
— Француже, зараз умжеш!
Польский я не знал, но общий смысл уловил. Нам грозили немедленной смертью. Что же, я не напрашивался на этот бой, но выбора не было. Очень деньги нужны.
Мы с д'Артаньяном спешились и потянули рапиры из ножен. Фон Ремер уже был готов, нетерпеливо подпрыгивая на месте.
— А скажите, любезный друг, какой официальный повод для этой драки вы выбрали? — спросил я гасконца.
— Я сказал им, что их саблями только дрова рубить, и что они ничего не стоят против хорошей рапиры!
— Сказали бы им просто — «пшеки»! Этого было бы достаточно.
— Почему пшеки?
— А вы слышали, как они разговаривают между собой? Пше-пше-пше! «Не пепш, Петше, пепшем вепша, втэды шынка бэндже лепша!» — процитировал я по памяти.
— Что это значит? — изумился гасконец.
— «Не перчи, Пётр, перцем свинину, тогда ветчина будет лучше!»*
*первая строка из стихотворения Яна Бжехвы
Д'Артаньян засмеялся, как сумасшедший. На него недоуменно глядели и поляки, и тевтонец, а гасконец все не мог успокоиться. Его согнуло пополам, из глаз лились слезы, но остановиться у него не получалось.
— Че твои пржчиятэль есть здрове?
— Здоров, здоров, — подтвердил я, легко хлопая д'Артаньяна по спине. — Одну секунду!
Наконец, гасконец пришел в себя. Лицо у него было лиловым от прилива крови, он вытер глаза перчатками.
— Господи, шевалье, — сказал он, когда обрел возможность связно говорить, — теперь я точно знаю, за что я их убью. За их дьявольский язык!
— Приступим! — кивнул я шляхтичам.
Мне достался пан Красный, самый говорливый. Д'Артаньян схватился с Зеленым, а тевтонцу остался Желтый.
Мой поляк был тертый калач: кряжистый, но еще гибкий и ловкий. Умирать сегодня он явно не собирался.
Но там, где он учился, я преподавал.
На нас не смотрели, каждый был занят делом, и я воспользовался моментом. Удачно поднырнув под удар саблей, я даже не пытался воспользоваться своей рапирой, а коротко ударил Красного в солнечное сплетение, тот резко согнулся, пытаясь вдохнуть хотя бы каплю воздуха, но я тут же рубанул его ребром ладони по шее, и когда шляхтич упал на колени, попросту взял его шею в захват сзади.