Я, Богдан (Исповедь во славе)
Шрифт:
Прошумела она и для меня на этой пасеке тихой, врываясь сквозь пение иволги и вылет пчел, распугивая мои тяжкие и неторопливые думы диким топотом, криком, стрельбой, а потом последним предостережением одного из моих казаков:
– Гетман, спасайся! Погибель! Скорее...
И ничего, все умерло, все убито, очарование этого мира зеленого упало в черную сеть - глупое и страшное приключение гетманское. Со смертью, как и с душой, не играют. Как сидел, в одежде, с саблей неразлучной, с трубкой и кисетом для табака, вскочил
Я оттопился в воде, будто беззащитный посполитый. Когда все затихло, выбрался на берег и, как был, в водоперице, в нитчатке, мокрый и никчемный, сморщенный, холодный, как мертвец, побрел вдоль берега, держась подальше от Яременковой пасеки, где могла подстерегать засада. Но как тихо и украдчиво ни ступал по мягкой траве, кто-то меня услышал, выследил, встал на моем пути, тихо кашлянул. Я схватился за саблю.
– Это я, сын мой, - послышался голос пасечника.
– Какая это нечистая сила была: чамбул заблудившийся, что ли?
– Если б же! Наши людишки! Кровь наша и речь наша. Схватили твоих казаков, тебя искали...
– Как же это?
– не понял я.
– А так, сын мой. Одной матери дети, да не одной веры и мыслей, да будет ведомо тебе.
– Разве ж не знаю?
– Тогда почему не бережешься?
– В самом сердце земли казацкой - и беречься!
– Беречься надо и от самого себя, - сказал пасечник.
– Да уж теперь что? Коня твоего я припрятал. Вон пасется. Теперь бери и скачи. А пасеки объезжай стороной.
Я стал простым казаком, которому принадлежит вся степь - куда лишь свист его донесется, для которого воля немереная, но и смерть тоже немереная и поджидает за каждым холмом, в каждой дубраве и в каждом буераке. Мой конь летел в свободном просторе и не касался земли. Все вокруг цвело и золотилось, но не для меня, не для меня. Не куковали кукушки, плавно летая между деревьями, не заливалась зеленой страстью иволга в зарослях, не звенели ласковые пчелы, - все корчилось и сводилось судорогой, оборотни кричали в рощах, совы летали днем, зложелательством была охвачена вся моя земля. Как это и почему?
Смех и грех: великий гетман в темной степи бездорожной, заброшенность и бессилие, граничащие с небытием. Неужели мне суждено заканчивать тем самым, с чего когда-то начинал?
Вот так блуждая, приблизился я к какому-то огню, в плавнях, забыв об опасности, направил коня туда, к свету, к теплу и человеческим голосам.
Были это дети. Пасли коней и жгли сухие конские катышки. Огонек едва тлел, окутываясь сладковатым дымком, босоногие мальчишки сидели вокруг, о чем-то говорили, когда же я подъехал, умолкли, напуганно повернули ко мне головы.
– Добрый вечер, хлопцы, - поздоровался я с ними.
– Сами и пасете? Без казаков?
– Разве мы не казаки?
– ответил старший из хлопцев.
– Могут же татары набежать, или цыган забредет, - попытался я напугать пастушков.
– Ты ж не татарин и не цыган?
– ответил еще кто-то из хлопцев.
– Да нет.
– Так вот. А казаки все сегодня в селе. Гетмана избирают.
Мне показалось, что я не расслышал.
– Гетмана? Какого же?
– Великого.
– Разве у вас нет гетмана? А Хмель?
– Уже нет. Хмель убит, и кто услышал об этом, тот и избирает гетмана. Наши, может, раньше всех это сделают.
Я молча ударил коня. Гнал к огням за холмами, влетел в сельскую улочку, дальше, к середине села, к майдану, где полыхали две смоляные бочки, толпился люд, кричали, кипели, клокотали. Я соскочил с коня, держа его за поводья, стал, слушал.
– Люди! Людоньки, как же теперь?
– Вот, братья-товарищество, нет уже с нами нашего батька Хмеля и не будет. А что казаки без гетмана? Дети без батька - пчелы без матки.
– Без гетмана теперь нет сил.
– Надо нового.
– Кто же его изберет?
– Да мы и изберем! Первые прослышали, первые и изберем.
– А кого?
– Кого-кого! Разве мало у нас добрых казаков?
– Илью Слишенко можно бы...
– И Василия Лукииного.
– А то и Грица Безкишкого.
Я не стерпел. Шагнул в световой круг, прокашлялся, крикнул резко:
– Что же это вы тут гетмана избираете при гетмане живом? Я - гетман!
– Ты-ы? Да кто ты такой?
– Откуда тут у нас?
– Я - гетман Богдан Хмельницкий!
– Гетман, да еще и Хмельницкий!
– Тю на тебя!
– В роголистнике весь, как водяной!
– Услышал да и прибежал!
Не было здесь соперников, потому что добрые люди не знают зависти. Однако и искушения силой и славой тоже не было тут, царило вечное равнодушие, а то и презрение к сим двум искушениям, стоящим между истиной и душой человеческой.
– Гетман, говоришь?
– Да тебе же до гетмана - как нам до бога!
– Ты хоть знаешь, что это: гетман?
– Умеешь что?
– Может, скажешь людям?
Я задумался. В самом деле: что же я умею?
– Саблей рублюсь вельми, - сказал им.
– Саблей? Да у нас вон Илья Слишенко волу голову отрубает за один взмах. Ты бы смог?
– Не знаю.
– Чего же тогда суешься не в свое дело? Еще что-нибудь умеешь?
– Грамоте обучен.
– В грамоте у нас священник разбирается и всех сирот уже обучил. А ты научил кого-нибудь?
Я молчал. Кого научил? Народ весь? Но кому об этом скажешь и как?