Я боялся - пока был живой
Шрифт:
Приехавшие патрульные машины, вызванные мокрыми гаишниками, гостеприимно распахнули перед нами дверцы...
В отделении нас всех ожидал большой букет маленьких сюрпризов.
Для начала у меня обнаружили пистолет, про который я сам позабыл. Тут же всех нас обыскали с головы до ног и обратно.
После этого пришлось вскрывать кейс Арнольдика. Это оказалось не так-то просто, поскольку шифр замка он не называл, а кейс оказался бронированный. Все попытки вскрыть его закончились неудачей, взламывать его побоялись, опасаясь взрывчатки, так что отложили эти
После всего этого нас потащили фотографировать, заполнять карточки и снимать отпечатки пальцев.
Пока нас фотографировали, Арнольдик зачем-то спер рулончик старой засвеченной фотопленки, лежавший на подоконнике.
Я шепотом спросил его, на фига ему испорченная фотопленка, у него же нет испорченного фотоаппарата. На что Арнольдик важно ответил, что скоро я сам все узнаю.
Когда же мы покорно ожидали пока с нас снимут отпечатки пальцев, Арнольдик тихо спросил, нет ли у меня кусочка бумаги? На что я ответил, что если ему нужно в туалет, то там должна быть бумага, если его, конечно, отведут.
– Нет, - с сожалением вздохнул Арнольдик.
– Не подойдет. Туалетная бумага слишком тонкая.
Он заметил у нашего конвоира в руках газету.
– Молодой человек, не разрешите посмотреть?
– ласково попросил Арнольдик.
Охранник, молоденький мент, еще совершавший переходный период из человека в мента, на мгновение задумался и протянул газету Арнольдику.
Тот поблагодарил его и сделал вид, что с интересом читает газету, толкая меня локтем.
Я, словно случайно, включил на мгновение стартер коляски. Коридор наполнился ревом и грохотом реактивного двигателя, под который Арнольдик и оторвал едва ли не половину газеты.
Я заработал подзатыльник от конвоира, Арнольдик же бережно сложил и вернул газету охраннику. Оставшуюся у него часть он незаметно порвал пополам, рулончик фотопленки тоже разделил на две части.
После этого он половину фотопленки завернул в кусок бумаги, закрутив хвостики, и сделал как бы карамельку. Точно так же он поступил со вторыми половинками.
В коридор как раз вывели возмущенную Нинель.
– Это безобразие - фотографировать женщину и не разрешить ей причесаться!
– бушевала она.
– Нинель! Дорогая, ты прекрасно, ты просто великолепно выглядишь, зачем так расстраиваться?
– попытался успокоить свою безутешную супругу Арнольдик.
– Арнольдик, дружочек, прекрати! Я сама прекрасно знаю, как и когда я выгляжу!
После этого она надулась, почему-то на всех, села на скамейку и демонстративно замолчала.
Вот так мы и сидели в пустом коридоре, чего-то, или кого-то ожидая.
Наконец из дверей кабинета, в котором нас предварительно допрашивали, высунулась рука и помахала охраннику.
Нас тут же препроводили в кабинет, где нас уже поджидал седой полковник милиции, которого мы до этого в отделении не видели.
Пока мы рассаживались напротив него, полковник барабанил пальцами по столу и курил папиросы, а после того, как по всей вероятности отбил об стол пальцы, принялся постукивать по столу спичечным коробком.
Арнольдик к этому коробку взглядом прикипел.
Полковник же, казалось, ничего и никого не замечал, все так же молча и сосредоточенно курил, окутывая кабинет пластами дыма. Рядом с ним сидел капитан, держа в руках раскрытый блокнот и ручку наготове.
Но в воздухе висела тишина, и записывать ему пока что было нечего, разве что собственные мысли, но с этим у капитана было плоховато, судя по тому, что он ничего не писал, а терпеливо ждал чужих слов и мыслей.
В воздухе висела тишина и клубы табачного дыма.
– Ну что же, приступим?
– не то спросил, не то поставил нас в известность полковник.
Но тут зазвонил телефон. Полковник снял трубку, послушал, потом отодвинул в сторону папиросы и спички, встал из-за стола, сделал знак капитану следовать за ним и поспешно вышел из кабинета, а у дверей встал милиционер.
Мы сидели и ожидали, пытаясь осмыслить всю бессмысленность, нелепость и безысходность нашего положения.
Петюня засунул в нос палец, увлеченно и вдохновенно разрабатывая недра, полные удивительных тайн и загадок.
– Петюня, сынок, - начал я, собираясь сделать ему внушение по поводу этого занятия.
Но меня остановил грозный окрик часового:
– Не разговаривать!
– и сержант, стоявший в дверях, повертел за спиной дубинкой для большей убедительности.
Я посмотрел на Петюню, и выбрав момент, когда он повернулся ко мне, постучал сурово кулаком по ручке кресла, нахмурился и показал пальцем на нос, а глазами на дежурного.
Петюня покивал понимающе, тут же вытащил палец из носа, встал со стула, и прежде чем дежурный сержант успел как-то отреагировать, Петюня зажал ему пальцами нос и врубил кулаком по голове.
Сержант сел на пол, даже не охнув.
– Ты что: сдурел?!
– подскочил я в коляске.
– Папаня!
– загудел басом обиженный Петюня.
– Ты же сам велел!
И в доказательство своей правоты он повторил мои упражнения в пантомиме: показал глазами на лежащего охранника, кулаком ударил по воздуху и показал пальцем на нос, иначе как "бей его", понять это было невозможно.
– Не ругайте его, Гертрудий, - пришла на помощь Петюне сердобольная Нинель.
– Мы сейчас окажем милиционеру первую помощь и принесем ему свои извинения.
– А он нам окажет вторую помощь, - проворчал я.
– Да, ну и наделали мы шухеру!
– вздохнул Арнольдик.
Нинель даже поперхнулась от неожиданности.
– Арнольдик, дорогой, на каком это языке ты изволишь разговаривать?!
– Ах, Нинель, оставь ты в покое язык, сейчас тут будет куча ментов. В конце концов, я же не на Марсе живу, а в этой стране испокон века одни сидят в тюрьме, другие туда собираются, а третьи их охраняют, а потом все они меняются местами.