Я боялся - пока был живой
Шрифт:
– Конечно, был! Мало ли куда можно было поехать! Деньги те же, а крови могло бы быть и намного поменьше.
– Где сейчас можно отделаться малой кровью?! Господь с тобой, дружочек! Везде одно и то же: в "Москве" - кровь и насилие, в "Ленинграде" - вообще что-то неприличное, в "Риге" - насилие и кровь, да и ехать туда далековато. Ну что? Назови мне хотя бы один кинотеатр в Москве, где не было бы крови, насилия, или разврата? Надеюсь, ты не хотел бы смотреть разврат, дорогой?
– Лучше разврат, чем столько крови!
–
– возмутилась Нинель.
– Вот она, твоя истинная сущность! Безобидный боевик смотреть у него, видите ли, сердце не выдерживает, а разврат смотреть у него сердце позволяет!
– Да не хочу я никакой разврат смотреть, - слабо сопротивлялся Арнольдик.
– Какой может быть разврат, когда я постоянно хочу кушать? Лучше бы мы вместо этого дурацкого кино купили колбаски.
– На те деньги, что мы потратили на билеты, милый ты мой, можно купить разве что запах от колбаски. И потом, что бы ты делал весь вечер дома? Книги мы почти все распродали, телевизор ты починить не можешь, сколько я тебя ни просила, а вызывать мастера на дом нам не по карману.
– Нинель, дорогуша, ну как я могу починить телевизор, если я совершенно не разбираюсь в схемах и очень боюсь электричества?
– А как же ты мог всю жизнь заниматься психологией женщины, и даже писать на эту тему книги, да еще и других учить?
– Это возмутительно!
– обиделся Арнольдик.
– Это знаешь, как называется?! Это! Это!
– Я-то знаю, как это называется, а вот ты, дорогой, сомневаюсь.
– Ты ставишь под сомнение труды всей моей жизни! У меня масса положительных откликов и рецензий на мои статьи и книги!
– И все эти статьи, отзывы и рецензии написаны мужчинами! Ты мне покажи хотя бы одну положительную рецензию, которая подписана женщиной. И вообще, скажи мне, знаешь ли ты хотя бы одну женщину, которая занималась бы женской психологией? Нет! Ты не можешь назвать такую женщину! И не спорь со мной. Скажи лучше, почему это женской психологией занимаются исключительно мужчины?
– Ну, наверное, женщины тоже занимаются, только я сейчас не могу никого из них вспомнить...
– Вот именно! А почему?! Да потому, что любая женщина знает, что не существует никакой такой женской психологии!
Арнольдик даже поперхнулся.
– Как это так - не существует?! А чем же я по-твоему занимаюсь?! Что за чушь ты городишь!
– Никакая ни чушь! Тебе это любая женщина подтвердит: не существует никакой женской психологии! Не существует, и все тут! Это все выдумали такие же бездельники, как и ты.
– Это я - бездельник?! Нет, это уже черт знает что такое! Я всегда занимался этим и только этим!
– Арнольдик даже затопал ногами от возмущения, но на невозмутимую Нинель это мало подействовало.
– А я, мой дорогой, всю жизнь была ЭТИМ!
– парировала она.
– То есть, женщиной. И говорю тебе со всей ответственностью, что никакой женской психологии не существует!
– Что же тогда существует, по твоей теории?
– Ну, дорогой, психо, возможно, и существует женская, а вот логия у женщин начисто отсутствует. Это точно!
– Нинель, дорогуша, согласись, что это уже ни на что не похоже, это я тебе говорю как специалист.
– Как раз это и похоже на женщину, мой дорогой. А то, понимаете, он пишет научную работу о женской послебрачной психологии, а рецензию на этот твой труд пишет профэссор Кастратов!
– Кастраки, Нинель! Кастраки, а не Кастратов! Он - грек. Он что, виноват, что у него такая фамилия?
– Я сочувствую грекам! К сексопатологу надо с такой фамилией идти, а не рецензии на труды о послебрачной женской психологии писать. И тебе, милый, не мешало бы больше времени уделять практической стороне вопроса.
– Вот она, женская психология! Начали с телевизора, а закончили черт знает чем!
– Вот, вот, как только речь заходит о практической стороне вопроса, то сразу же слышишь "черт знает чем". Толку от тебя, друг мой, как от нашего телевизора: одно присутствие и никакой практической целесообразности.
– Что ты ко мне прицепилась с этим телевизором?! Говорил же я тебе: давай выпишем хотя бы самую маленькую, самую дешевую газетку.
– Сейчас, милый мой, все газетки стали дешевыми по сути и дорогими по цене. И вообще, сколько можно читать газеты? Тебе уже за семьдесят, а ты все еще газет не начитался!
– Позволь, дорогая, как можно начитаться газетами? Каждый день меняется мир, события, времена...
– Мир изменяется, а газеты остаются похожими одна на другую. И вообще, дорогой, что может меняться каждый день? Все повторяется. А времена? Времена, возможно, и меняются, но газеты остаются, они этого не замечают. Арнольдик, я тебя умоляю! Прекрати подбирать с дороги всякую гадость!
– Не трогай, пожалуйста! Не трогай! Это совсем маленький и чистый кусочек газетки.
– Выброси немедленно эту дрянь!
– Ты ничего не понимаешь! Живешь, как в тумане. Смотри! Смотри! В Москве переворот! Горбачева арестовали!
– Что ты мелешь?!
– вскрикнула Нинель, выхватывая у него клочок газеты.
– Дай-ка сюда эту бумажку! Да ты что - очумел?! Это же газета девяносто первого года, сколько лет уже прошло! Горбачева давно в президентах нет. А жаль. Такой был воспитанный, симпатичный. Не то, что после него, мужлан который. Тоже мне - президент! "знаш", "панимаш"... Вот Михаил Сергеевич - это вот был Президент!
– Ага, президент! Союз развалил и смылся. Сидит теперь в фонде - попу греет.
– Арнольдик! Как грубо! Что ты себе позволяешь? Ты такой наивный, ты в политике ничего не понимаешь. Ты слушайся меня, я буду тебе подсказывать, за кого надо голосовать.
– Я что - ребенок, что ли?
– А что - нет, что ли? Кстати, где твой зонтик? Да что ты оглядываешься? Сзади он не идет, и в карманах у тебя зонтика тоже нет.
– Нинель, я забыл его в кино.
– Ну вот! Что я только что тебе говорила? Разве не ребенок? Пойдем поскорее вернемся, пока сеанс не кончился, иначе нам зонтика не видать.