Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

Наш аэродром располагался на узком поле. Это бы­ла полоса приблизительно тысяча метров в длину и ше-стьдесят-восемьдесят в ширину. Вдоль длинных сторон рос лес с деревьями солидного возраста. На опушке с одной стороны и ближе к одному из торцов поля росла огромная сосна. Выше остальных деревьев метров на десять-двенадцать. В густой кроне этой сосны была сколочена площадка, на которой с утра и до вечера не­прерывно находился солдат — наблюдатель за возду­хом. В его задачу входило вовремя предупредить о на­лете немецких самолетов на наш аэродром. Он был со­единен телефоном с КП. В торцах этого поля был молодой подрост доз деревьев лиственных пород, так что взлетать и садиться можно было только в одном на­правлении.

В один из боевых дней подул сильный ветер с пра­вой стороны поперек аэродрома. «Боковик» был такой сильный, что полеты прекратили. В мирное время о по­летах в таких условиях не было бы и речи, но на фронте с этим не считались. Пришел

приказ выслать срочно звено. Приказ есть приказ! Надо выполнять. Командир полка Виктор Васильевич Власов сам стал инструкти­ровать наше звено, выделенное для боевого вылета. Он стал нам дотошно объяснять, что и как нам делать на взлете при сильном боковом ветре. Впоследствии я узнал, что он долгое время был инструктором в Качин-ской авиационной школе и привык курсантам все «рас­кладывать по полочкам». Напоследок он несколько раз повторил, чтобы мы придерживали самолет левой но­гой, предохраняя от разворота вправо: «Держите ле­вой!» И дал «добро» на взлет.

Первым вырулил и пошел на взлет командир звена гвардии старший лейтенант Гончар, за ним его ведо­мый гвардии младший лейтенант Толя Пушилин. А ко­гда стал выруливать мой ведущий гвардии лейтенант Юра Голдобин, я решил, что буду взлетать парой. Так как, взлетая по одному, потом надо догонять, при­страиваться, что ведет к потере времени. Во время пе­рестроений нас могут атаковать немецкие истребите­ли, и мы будем попросту мишенями. А когда взлетаешь парой, то сразу взлетает «боевая единица», и надо только набрать высоту и скорость, и можно встречать противника. И так вырулил, пристроился справа от ве­дущего. Мы нормально взлетели, и Голдобин тут же пристроился к Гончару. Мы, не теряя времени, полете­ли к линии фронта. Я, как положено, закрутил головой. Заметил, что нас не четыре самолета, а только три! Где же четвертый? Так как командир звена шел впереди и к нему пристроился Голдобин, значит, нет ведомого ко­мандира звена Толи Пушилина. Зенитки не стреляли, немецких самолетов не было, значит, что-то, наверное, с мотором. И самолет, по-видимому, остался на аэро­дроме.

Когда окончилось время и мы должны были возвра­щаться на аэродром, нам передали по радио приказ идти не на свой аэродром, а на соседний. Где этот аэ­родром, мы ориентировочно знали и направились туда. Аэродром был больше нашего, и на нем можно было садиться и взлетать с различными курсами в зависимо­сти от направления ветра, а значит, тут ветер, хоть и сильный, не затрудняет посадку, как это было бы на на­шем аэродроме. Нас уже ждали. После посадки показа­ли место нашей стоянки. Выделенная техслужба тут же приступила к осмотру и заправке наших самолетов, а мы собрались втроем и стали обсуждать, почему нет с нами Пушилина. Командир звена спросил Голдобина: «Видел, как взлетал Пушилин?» На что Голдобин отве­тил, что видел, как тот начал разбег, а потом он отвлек­ся, так как мы стали взлетать парой и он боялся столк­нуться. Так ничего и не уяснив, пошли ужинать. Наутро ветер прекратился, и мы перелетели на свой аэродром. Тут все стало ясно. На взлете, когда оторвался от зем­ли, идя в набор высоты, Пушилин, боясь развернуться вправо и помня инструктаж, что надо больше придер­живать самолет левой ногой, увлекся этим и сильно ук­лонился влево. Левым крылом он наскочил на сосну с наблюдателем, перерубил ствол, так что крона сосны вместе с наблюдателем опустилась, как парашют, на землю (говорили, что наблюдатель ошалел, оказав­шись неожиданно на земле). Самолет перевернулся и упал в лесок, находящийся в торце аэродрома. К тому времени, когда мы перелетели, Толю уже похоронили. Мы постояли у сильно исковерканного, не подлежав­шего ремонту самолета, помянули Пушилина и стали готовиться к очередному боевому вылету. Война про­должалась.

Однажды мы получили задание звеном вылетать на прикрытие наших войск. Наметили полет и разошлись по самолетам, сели в кабины и стали запускать мото­ры. Три самолета, запустив моторы, начали взлетать, а мой «леченый» самолет не хочет запускаться. На кры­лья прыгнули два механика, стараясь хоть чем-то по­мочь мне, а тройка наша взлетела и, построившись, на­правилась в сторону фронта. Тогда присутствовавший тут же старший из инженеров показал на стоявший ря­дом самолет и приказал лететь на нем. Я, садясь в са­молет, спросил, где механик этого самолета, кто доло­жит о готовности к полету. Но мне сказали, что самолет в порядке и полностью заправлен, давай скорей дого­няй свое звено. Запустил мотор, взлетел и стал наго­нять ушедший вперед. И тут, глянув на правое крыло, в которое был вделан уровнемер, увидел, что он стоит почти на нуле. Кончается бензин. Взгляд на левое кры­ло — там тоже бензиномер на нуле. Что делать? Лететь дальше, но без бензина — упаду. Вернуться назад, а вдруг баки полные, а бензиномеры врут и отключены или черт их знает что! Доказывай на земле, что я не ви­новат. Подумают, трус — испугался! Решил: «семь бед — один ответ», заложил глубокий вираж и вернулся на аэродром, а там сразу набежало ко мне начальство. Почему вернулся? Ответил, что бензиномеры

на нулях! Два механика прыг на крылья и стали отвинчивать крышки бензобаков. Пока я отвязался и отстегнул пара­шют. Один докладывает: бензобак сухой, а затем и вто­рой повторяет: и этот бензобак пустой. Ух, как гора с плеч!!!

Перелетели на другой аэродром, поспевая за на­ступающим фронтом. Вдоль аэродрома лес. Под кроны деревьев загнаны наши самолеты, чтобы не видно бы­ло, что здесь аэродром. Причем мой самолет стоит, ес­ли так можно выразиться, лицом к взлетной полосе. А слева уступом ко мне под 90 градусов стоит еще са­молет, немного впереди меня. Наше звено дежурное.

Ракета! Мы должны взлететь! Три самолета уже взлета­ют, я начал выруливать, а когда катился мимо бокового самолета, остановился, так как заглох мотор. Вот на­пасть. Тут же мне говорят: давай скорее в соседний са­молет. Запуская мотор, хочу выруливать — ручка управления вылетела из руки. Смотрю направо, на со­провождавшего механика, а он показывает — развора­чивайся! И тут вспомнил, что передо мной мой же за­глохший самолет, который из-за мотора я не вижу. Чуть-чуть я не разбил два самолета. С помощью тормо­за и механиков, упершихся в левое крыло, почти на месте разворачиваюсь и выруливаю на старт. Взлет, и через несколько минут догоняю свое звено и пристраи­ваюсь к нему. Вот теперь порядок!

Я бы не стал сваливать вину на техников. И мото­ристы, и механик самолетов, и техники звеньев, и ин­женеры эскадрилий работали с перегрузкой. Особенно зимой, когда на морозе руки пристают к металлу, а в рукавицах внутрь мотора не залезешь. Мы перелетаем на новый аэродром, а несколько самолетов остаются на старом, так как на них проводят ремонтные работы. Затем на отремонтированных самолетах улетают ос­тавшиеся с самолетами летчики, а механики потом на попутных машинах догоняют полк. И так все время, по­ка идет наступление. Люди работают, а техника отказы­вает, так как моторесурс ее давно исчерпан.

В марте 1945 года нас посадили на Ли-2, и полете­ли мы в тыл за новыми самолетами. Кажется, недалеко от города Опельн оканчивалась действующая железная дорога. Туда в ящиках привозили разобранные самоле­ты — фюзеляж с мотором и рулями высоты и поворота отдельно и центроплан с консолями. При сборке цен­троплан клали на козелки, устанавливали фюзеляж, привинчивая его шестью болтами. Затем соединяли бензопроводы, воздухопроводы, электрические прово­да, тяги управления элеронами, и самолет был готов к полетам. Когда мы прилетели, увидели — вдоль кромки аэродрома стояли собранные красавцы — новые Як-9У с моторами ВК-107А.

Надо сказать, что прирост летных качеств был зна­чителен. Скорость стала у земли 610 км/час и 698 км/час на высоте 5500 м. На Як-9Д даешь газ и чувству­ешь, как медленно набирается скорость, а на Як-9У при даче газа сразу тело как будто вдавливается в броне­спинку и самолет быстро разгоняется.

— Говорят, что эти двигатели легко перегрева­лись на рулежке?

— Такого недостатка я не помню, но мотор был сы­рой. Довольно часто у него случались обрывы шатуна, и, как следствие, самолет загорался. После войны мы так три самолета потеряли, и один из них мой. Мне на­до было лететь в зону на высший пилотаж, а тут коман­дир эскадрильи меня позвал, попросил меня дать сле­тать одному «безлошадному». Я был против — война закончилась, каждый свой самолет бережет. В зависи­мости от того, как ты эксплуатируешь, такой будет твоя характеристика. А тут отдать другому! Комэск мог при­казать, но он меня уговаривал: «Ему летать строем, он на максимальной летать не будет. А после полетишь ты». Я понимаю, что все равно он может приказать. Да и тому летать надо, он безлошадный: «Ладно, пусть ле­тит». Лето в Венгрии было жарким. Он надел на себя трусики и комбинезон, перчаток у него не было. И вот они летали над аэродромом, парой. И вдруг у него оборвался шатун, двигатель загорелся. Он тут же раз­вернулся и пошел на посадку. Посадка с планировани­ем и выравниванием занимает секунд сорок. На плани­ровании секунд за 10—15 до выравнивания самолет вспыхнул. Когда он вспыхнул, у него ни перчаток, ниче­го, прикрыл лицо рукой, выровнял самолет, посадил, прокатился, может быть, метров 100—150 и выскочил из кабины — не мог терпеть. Так вот за эти секунды у него обгорели пальцы, лицо обгорело и колени.

А тогда изучить Як-9У как следует нам не дали. На­верное, решили, это тот же «як» и надо быстрее пере­летать на фронт. Мы взлетели звеном и взяли курс на прифронтовой аэродром. Облачность была сплошная, и высота ее достигла 250—300 м. А тут еще под ней пробегали тучки, из которых лил дождь. Вскочишь в по­лосу дождя, ничего не видно, так как фонарь покрыт пе­леной воды, но через небольшое время проскакиваем этот дождь, и с фонаря сдувается вода, и снова все видно. Этих тучек было много, и летели то с просве­том, то вслепую. Но настроение не портилось, так как приятно было лететь на мощном самолете. Газ дан чуть больше половины. А скорость по прибору уже бо­лее 500 км/час. Как всегда в полете, я вешал планшет с картой на раму, несущую прицел.