Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

— Тяжело было переходить от военного време­ни к мирному?

— Когда война закончилась, первой мыслью было: «Слава богу, мы не будем стрелять и по нам не будут». На парад я съездил, приехал с него в Германию, потом в Чехословакию, в Венгрию, потом в Австрию. В Авст-

рии по нашим самолетам гады еще постреливали но­чью трассирующими. Были у нас там тренировочные ночные полеты. Но все равно мы знали, что войны уже не будет. И переходить к мирному времени мне не бы­ло тяжело. Что самое удивительное, мне после войны даже не снилась война. Да и сейчас больше спортив­ные сны снятся. Я ведь судья республиканской катего­рии по лыжным гонкам. 15 лет отработал в Городском комитете, зимой ходил только на лыжах.

А на Великой Отечественной я воевал

за Родину. У нас даже символ этого был: под знаменем летали. Защита Родины — дело само собой разумеющееся, вот и не снится. Я даже не помню, когда в последний раз с истребителем противника встречался.

В архивных документах частей и соединений, в которых воевал Н.Е. Беспалов, отмечена только одна его воздушная победа: 22.02.45 в районе Губен — Грано в воздушном бою на самолете Як-3 лично сбил один ФВ-190.

Источник:

ЦАМО РФ, ф. 11 гиад, оп. 1, д. 21 «Приказы дивизии» (за 1945 г.).

Курсанты аэроклуба. Второй справа Николай Беспалов

У самолета Як-3 Николай Беспалов (слева)

Васильев Александр Филиппович

Александр Васильев, осень 1941 г. Аладырь

Александр Васильев у своего самолета Ла-5 №40, аэродром Яровщина, весна 1944 г.

Родился я 19 апреля 1923 года в глухой деревушке Лютоголовая под Псковом. Когда мне был год, у меня умер отец (он участвовал в Первой мировой войне и болел туберкулезом). Мать вышла повторно замуж за двоюродного дядю моего отца. И сама умерла, когда мне было семь лет. Остался я с отчимом.

Поступил я в школу, окончил семилетку. Решил по­ступить в педучилище в Ленинграде, поехал сдавать эк­замены. Был я в числе лучших учеников в классе. А там, в Ленинграде, засыпался на экзамене, когда попросили разобрать предложение по членам. Нас ведь как учили: я знал подлежащее, сказуемое и второстепенные чле­ны предложения, но какие именно второстепенные чле­ны — скажем, обстоятельства места, обстоятельства образа действия, обстоятельства времени, — я этого ничего не знал. Вот и не прошел в педучилище.

Поехал обратно в деревню. Там назначили меня по­мощником счетовода, хоть и было мне 14 лет. Сидел я в конторе, зимой участвовал в лесозаготовке и готовился к поступлению. В следующем году поехал еще раз, уже в город Луга, там тоже было педучилище. Я сдал экза­мены, прошел по самой нижней кромке, но все-таки меня зачислили. И, скажу, потом я был в классе педучи­лища в числе лучших учеников.

В то время прошла эпопея спасения челюскинцев. Летчики были героями! На это наложилась моя детская тяга к небу. Я не думал, что стану летчиком. А тут при училище создали планерный клуб, и я, конечно же, в него записался. Как мы летали? У нас были планеры, которые таскал самолет, были планеры, которые запус­кал трактор. Представь, такой барабан, на него нама­тывался трос: барабан крутился, подтягивая планер, и он поднимался метров на триста. Наконец, были самые простые планеры, которые запускались тремя толсты­ми резиновыми жгутами, как камень из рогатки. На та­ком планере можно было пролететь метров 50 на высо­те нескольких метров. Я летал на таком планере.

Когда я учился на третьем курсе педучилища, из го­рода Боровичи Ленинградской области приехали пред­ставители тамошнего аэроклуба. Им нужно было на­брать дополнительную группу из 12 человек, и вот они приехали к нам отобрать несколько недостающих кур­сантов. В тридцатые годы в аэроклубах занимались без отрыва от производства. То есть ребята работали, учи­лись и в свободное время летали. А перед войной под­готовка курсантов в аэроклубе была организована

с от­рывом от производства. Я, поскольку летал уже на пла­нере, был зачислен в эту группу. По моей просьбе из училища взяли моих друзей: Колю Дронкина, Колю Ми­хайлова и Колю Тимофеева... Все они потом погибли, вечная им память. Лужские ребята нас собирались да­же побить, потому что из педучилища взяли 4 человека, а из всего города только восемь. Несправедливо, ко­нечно, по отношению к ним.

Приехали мы в Боровичи, нам дали номер в гости­нице, и стали мы летать. Зима была очень холодная. Помню, маслом мазали лицо, чтобы его защитить от обморожения.

Я в нашей группе вылетел первым, сказался опыт полетов на планере. А к марту 1941 года весь аэроклуб закончил курс обучения. Нас направили в город Эн­гельс, что на Волге, под Саратовом, в Энгельсскую во­енную школу пилотов. В Энгельсе я тоже первым из группы вылетел самостоятельно на самолете Р-5.

22 июня 1941 года началась война. Мы удивлялись тому, что немцы наступают, вроде ведь Красная Армия должна была бить врага на чужой территории малой кровью. Думали, что до старой границы их допустят, а по­том турнут обратно. Потом видим, они и старую границу прошли, и дальше пошли. Окончил я училище на Р-5 в ав­густе. Мне присвоили высокое звание сержанта и напра­вили в Аладырь Чувашской ССР инструктором в военную школу первоначального обучения на самолетах У-2.

Осенью 1941 года наши школы расформировали, и на их базе были созданы легкие ночные бомбардиро­вочные полки. Я был зачислен в 716-й легкий ночной бомбардировочный полк. Мы занялись освоением ноч­ных полетов. В то время приборов особых не было. Тем более на У-2 какие могли быть приборы? Только высоту можно было увидеть и давление масла. А так надо было искать визуальные ориентиры. Тем не менее нас обучи­ли полетам в ночных условиях, и где-то в феврале наш 716-й полк отправили на фронт. Мы перелетели на аэ­родром Яровщина, в тридцати километрах южнее горо­да Лодейное Поле, что на севере Ленинградской об­ласти, на реке Свири.

А 4 марта 1942 года я совершил первый боевой вы­лет с командиром звена на бомбометание.

Говоря об этом, я не могу не высказать своего вос­хищения самолетом У-2. Это чудесная машина! Ско­рость у нее была 120 километров в час, моторчик стоял М-11 мощностью 100 лошадиных сил. И этого хватало, чтобы на У-2 навесить две 100-килограммовые фугас­ные бомбы под плоскости, две 25-килограммовые ос­колочные бомбы. Пулемета у штурмана не было, но во время войны стали выпускать самолеты, где за кабиной штурмана делали емкости, которые мы называли вед­ра. Насыпали туда килограммов 50 мелких осколочных и зажигательных бомб. У нас в полку техники устанав­ливали под плоскости две направляющие для РСов. По­пасть ими в точечную цель, например машину, было от­носительно трудно; но эффектно, когда две огненные стрелы вонзаются в землю. То есть бомбовая нагрузка была около 300 килограммов! А мотор всего сто лоша­диных сил! Разве не замечательный самолет?!

— Первый боевой вылет вы выполняли из каби­ны штурмана?

— Да, в первом вылете меня проверял командир звена на предмет моей способности ориентироваться. Но там было несложно: речки, озера, рельсы железных дорог блестят, хорошо видны. После этого вылета я стал летать самостоятельно. Я сделал со своим штур­маном 56 боевых вылетов.

— Какую тактику вы применяли для бомбарди­ровок?

— Летали мы на высоте около 1000 метров. При пе­релете линии фронта нас обычно обстреливали из стрелкового оружия, но я не помню, чтобы попадали. Прожекторов у финнов не было ни на линии фронта, ни на объектах бомбардировки. Цель обычно обходили стороной, убирали газ до минимума, при этом звук мо­тора был не громче автомобильного, и с принижением выходили на цель. Сбрасывали бомбы и шли на свою территорию. Осветительные бомбы при необходимости сбрасывали, если что-то разглядеть надо было. Один раз бомбили Вознесение, город в устье Свири на берегу Онежского озера. И сброшенная мной бомба, по всей ви­димости, попала в склад боеприпасов, потому что про­изошел такой страшенный взрыв, что самолет тряхнуло на высоте 1000 метров. За время, что я находился в пол­ку, мы потеряли одного летчика по фамилии Уточкин.