Мы все ходили под богом.У бога под самым боком.Он жил не в небесной дали,Его иногда видалиЖивого. На мавзолее.Он был умнее и злееТого — иного, другого,По имени Иеговиста,Которого он низринул,Извел, пережег на уголь,А после из бездны вынулИ дал ему стол и угол.Мы все ходили под богом.У бога под самым боком.Однажды я шел Арбатом,Бог ехал в пяти машинах.От страха почти горбата,В своих пальтишках мышиныхРядом дрожала охрана.Было поздно и рано.Серело. Брезжило утро.Он глянул жестоко, мудроСвоим всевидящим оком,Всепроникающим взглядом.Мы
все ходили под богом.С богом почти что рядом.
«Вождь был как дождь — надолго…»
Вождь был как дождь — надолго,обложной.Не убежишь, не переждешь.Образовалось что-то вроде долга —вождь был, как мрак, без проблесков, сплошнойи протяженный, долгий, словно Волга.Мы думали: его на век нашхватит и останется потомкам.Мы думали, что этот дождь навек,что он нас смоет ливневым потоком.Но клеточки с гормонами взялись,артерии и вены постарались,и умер вождь, а мы,а мы остались.Ему досталась смерть, нам — жизнь.
«Июнь был зноен. Январь был зябок…»
Июнь был зноен. Январь был зябок.Бетон был прочен. Песок был зыбок.Порядок был. Большой порядок.С утра вставали на работу.Потом «Веселые ребята»и кино смотрели. Был порядок.Он был в породах и парадах,и в органах, и в аппаратах,в пародиях — и то порядок.Над кем не надо — не смеялись,кого положено — боялись.Порядок был — большой порядок.Порядок поротых и гнутых,в часах, секундах и минутах,в годах — везде большой порядок.Он длился б век и вечность длился,но некий человек свалилсяи весь порядок развалился.
«Все то, что не додумал гений…»
Все то, что не додумал гений,Все то, пророк ошибся в чем,Искупят десять поколений,Оплатят кровью и трудом.Так пусть цари и полководцы,Князей и королей парадРуководят не как придется, —Как следует руководят.А ежели они не будут —Так их осудят и забудут.Я помню осень на Балканах,Когда рассерженный народВалил в канавы, словно пьяных,Весь мраморно-гранитный сброд.Своих фельдмаршалов надменных,Своих бездарных королей,Жестоких и высокомерных,Хотел он свергнуть поскорей.Свистала в воздухе веревка,Бросалась на чугун петля,И тракторист с большой сноровкойВалил в канаву короля.А с каждым сбитым монументом,Валявшимся у площадей,Все больше становилось местаДля нас — живых. Для нас — людей.«Ура! Ура!» — толпа кричала.Под это самое «ура!»Жизнь начинался сначала,и песня старая звучалаТак, будто сложена вчера:«Никто не даст нам избавления,Ни бог, ни царь и ни герой.Добьемся мы освобожденияСвоею собственной рукой».
«Товарищ Сталин письменный…»
Товарищ Сталин письменный —газетный или книжный —был благодетель истинный,отец народа нежный.Товарищ Сталин устный —звонком и телеграммой —был душегубец грустный,угрюмый и упрямый.Любое дело делаетсяне так, как сказку сказывали.А сказки мне не требуются,какие б ни навязывали.
«Генерала легко понять…»
Генерала легко понять,если к Сталину он привязан, —многим Сталину он обязан.Потому что тюрьму и сумувыносили совсем другие.И по Сталину ностальгия,как погоны, к лицу ему.Довоенный, скажем, майорв сорок первом или покойник,или, если выжил, полковник.Он по лестнице славы пер.До сих пор он по ней шагает,в мемуарах своих излагает,как шагает по ней до сих пор.Но зато на своем горбувсе
четыре военных годаон тащил в любую погодуи страны и народа судьбус двуединым известным кличем.А из Родины Сталина вычтя,можно вылететь. Даже в трубу!Кто остался тогда? Никого.Всех начальников пересажали.Немцы шли, давили и жалина него, на него одного.Он один, он один. С началадо конца. И его осенялознаменем вождя самого.Даже и в пятьдесят шестом,даже после двадцатого съездаон портрета не снял, и в томни его, ни его подъездаобвинить не могу жильцов,потому что в конце концовСталин был его честь и место.Впереди только враг. Позадитолько Сталин. Только Ставка.До сих пор закипает в груди,если вспомнит. И ни отставка,ни болезни, ни старость, ни пенсияне мешают; грозною песнею,сорок первый, звучи, гуди.Ни Егоров, ни Пугачевский —впрочем, им обоим поклон, —только он, бесстрашный и честный,только он, только он, только он.Для него же — свободой, благом,славой, честью, гербом и флагомСталин был. Это уж как закон.Это точно. «И правду эту, —шепчет он, — никому не отдам».Не желает отдать поэту.Не желает отдать вождям.Пламенем безмолвным пылает,но отдать никому не желает.И за это ему — воздам!
Слава
Художники рисуют Ленина,как раньше рисовали Сталина,а Сталина теперь не велено:на Сталина все беды взвалены.Их столько, бед, такое множество!Такого качества, количества!Он был не злобное ничтожество,скорей — жестокое величество.Холстины клетками расписаны,и вот сажают в клетки тесныебольшие ленинские лысины,глаза раскосые и честные.А трубки, а погоны Сталинана бюстах, на портретах Сталина?Все, гагаузом, в подвалы свалены,от пола на сажень навалены.Лежат гранитные и бронзовые,написанные маслом, мраморные,а рядом гипсовые, бросовые,дешевые и не обрамленные.Уволенная и отставленнаялежит в подвале слава Сталина.Осень 1956
«Ни за что никого никогда не судили…»
Ни за что никого никогда не судили.Всех судили за дело.Например, за то, что латыш,и за то, что не так летишьи крыло начальство задело.Есть иная теория, лучшая —интегрального и тотального,непреодолимого случая,беспардонного и нахального.Есть еще одна гипотеза —злого гения Люцифера,коммуниста, который испортился —Карамзин-плутовата сфера.Почему же унес я ноги,как же ветр меня не потушил?Я не знаю, хоть думал много.Я решал, но еще не решил.
Разговор
— Выпускают, всех выпускают,распускают все лагеря,а товарища Сталина хают,обижают его зазря.Между тем товарищ Сталинобручном был — не палачом,обручном, что к бочке приставлени не кем-нибудь — Ильичом.— Нет, Ильич его опасался,перед смертью он отписал,чтобы Сталин ушел с должности,потому что он кнут и бич.— Дошлый был он.— Этой пошлостиопасался, должно быть, Ильич.
Паяц
Не боялся, а страшилсяэтого паяца:никогда бы не решилсяпопросту бояться.А паяц был низкорослый,рябоватый, рыжий,страха нашего коростой,как броней, укрытый.А паяц был устрашенный:чтобы не прогнали, —до бровей запорошенныйстрахом перед нами.Громко жил и тихо помер.Да, в своей постели.Я храню газетный номерс датой той потери.Эх, сума-тюрьма, побудка,авоськи-котомки.Это все, конечно, в шуткуперечтут потомки.