Когда эпохи идут на слом,появляются дневники,писанные задним числом,в одном экземпляре, от руки.Тому, который их прочтет(то ли следователь, то ли потомок),представляет квалифицированный отчетинтеллигентный подонок.Поступки корректируются слегка.Мысли — очень серьезно.«Рано!» — бестрепетно пишет рука,где следовало бы: «Поздно».Но мы просвечиваем портретрентгеновскими лучами,смываем добавленную третьтомления и отчаяния.И остается пища: хлебнасущный, хотя не единый,и несколько недуховных потреб,пачкающих седины.
«Много было пито-едено…»
Много
было пито-едено,много было бито-граблено,а спроси его — немедленнореагирует: все правильно.То ли то, чтограблено-бито,ныне прочношито-крыто?То ли красная эта рожабольше бы покраснеть не смогла?То ли слишком толстая кожа?То ли слишком темная мгла?То ли в школе плохо учили —спорт истории предпочли?То ли недоразоблачили?То ли что-то недоучли?Как в таблице умножения,усомниться не может в себе.Несмотря на все поношения,даже глядя в глаза судьбе,говорит:— Все было правильно.— Ну, а то, что бито-граблено?— А какое дело тебе?
«А ему — поручали унижать…»
А ему — поручали унижать,втаптывать сперва,потом дотаптывать,после окончательно затаптыватьи потом — затоптанным держать.А от этого рукомеслаподходящий нрав, конечно, выработался.Щеку разбивал он до мосла,так, чтобы мосол из мяса вырвался.И когда — с учетом льгот —выправилась пенсия с надбавкою,дома просидел он целый годв четырех стенахсам-друг с собакою.Отвыкал от своего труда,привыкал к заслуженному отдыху,в стенку бился головой до одури,до остервененья иногда.Выручало домино,так легко объединявшеенашу милостьс бешеностью нашею —так легко и так давно.Умная азартная играупрощала прохожденье старости,поглощала дни и вечера,а ночами спал он от усталости.
«Им казалось, что истину ведали…»
Им казалось, что истину ведалилишь они и никто другой,что доказано их победами,быстрым шагом, твердой рукой.Им казалось, что превосходствов ратном деле сполна, с лихвойподтверждает их благородствоперед всей побежденной братвой.В положение не входили —видно, слишком слаб человек —тех, кого они победили,тех, над кем они взяли верх.Не усваивали точку зренияпотуплявших пред ними взор,от презрения и подозренияне поддерживали разговор.Вовсе их не интересовалаправда, истина номер два,та, что где-то существовалана обочине существа,что отсиживалась, но копила,пробавлялась, но счет вела,та, что вскоре с жару и с пыла,сгоряча им на смену пришла.
«Активная оборона стариков…»
Активная оборона стариков,вылазка, а если можно — наступление,старых умников и старых дураковречи, заявления, выступления.Может быть, последний в жизни разэто поколение давалобой за право врак или прикрас,чтобы все пребыло, как бывало.На ходу играя кадыками,кулачонки слабые сжимая,то они кричали, то вздыхали,жалуясь железно и жеманно.Это ведь не всякому даетсянаблюдать, взирать:умирая, не сдаетсяи кричит рать.
«Горлопанили горлопаны…»
Горлопанили горлопаны,голосили свои лозунга, —а потом куда-то пропали,словно их замела пурга.Кой-кого замела пурга,кое-кто, спавши с голоса вскоре,ухватив кусок пирога,не участвует больше в споре.Молчаливо пирог жуетв том углу, где пенсионеры.Иногда кричит: «Во дает!» —горлопанам новейшей эры.
«Семь с половиной дураков…»
Семь с половиной дураковсмотрели «Восемь с половиной»и порешили: не таковсей фильм,чтобы пошел лавиной,чтобы рванулся в киносетьи ринулся к билетным кассамнарод. Его могучим массамздесь просто нечего глядеть.
«Государственных денег не жалко…»
Государственных денег не жалко,слово чести для вас не звучитдо тех пор, пока толстою палкойгосударство на вас не стучит.Вас немало еще, многоватоне внимающих речи живой.Впрочем, палки одной, суковатой,толстойхватит на всех вас с лихвой.В переводе на более поздний,на сегодняшний, что ли, язык,так Иван Васильевич Грозныйупрекать своих ближних привык.Так же Петр Алексеич Великийупрекать своих ближних привык,разгоняя боярские кликипод историков радостный клик.Что там пробовать метод учета,и контроль, и еще уговор.Ореола большого почетапалка не лишена до сих пор.
«Подышал свежим…»
Подышал свежимсельским кислородом.Трость на ель вешал,говорил с народом.И народ вескоговорил сдуру:Это наш Васька!Как его раздуло!
«Не мог построить верно фразу…»
Не мог построить верно фразу,не думал о стихах и прозеи не участвовал ни разув социологическом опросе.«Анну Каренину» с экранаусвоил. «Идиот» — с экрана.Но не болела эта рана.Читать? Ему, он думал, рано.Нет, не талдычил он, как дятел,строки любимого поэта.Рубля на книги не истратил —и думать не хотел про это.В наброске этом моментальном,в портрете этом социальномни «но» не будет, ни «однако»:невежда, неуч был бедняга.
«Был бы хорошим, но помешали…»
Был бы хорошим, но помешали.Стал бы храбрым — не разрешили.Волком рожденный, ходит с мышами,серыми, небольшими.Не услышишь, не углядишь —перекрасясь под цвет мышиный,сжавшись, съежившись, как мышь,винтиком в мышиной машине.
Детали анкет
Граф не стесняется того, что граф,и дети графа, заполняя графыанкеты, пишут именно, что графы,ни на йоту правду не поправ.А дети кулаков все поголовьеовечье, и лошажье, и коровьепреуменьшают. Или просто врут.Хоть точно знают, что напрасный труд.Ведь есть меж небом пятым и седьмымкакое-то всевидящее око,сказать попроще: что-то вроде бога —туман молочный или черный дым.Дворяне вычитали в книгах: есть!А дети кулаков — не дочитали.Лелеют месть,а применяют лесть,перевинтив в анкетах все детали.
«Стыдились своих же отцов…»
Стыдились своих же отцови брезговали родословной.Стыдились, в конце концов,истины самой дословной.Был столь высок идеал,который оказывал милость,который их одевал,которым они кормились,что робкая ласка семьии ближних заботы большиеотталкивали. Своидля них были только чужие.От ветки родимой давнодубовый листок оторвался.Сверх этого было дано,чтоб он обнаглел и зарвался.И с рухнувший домик отцавошел блудный сын господином,раскрывшимся до концаи блудным и сукиным сыном.Захлопнуть бы эту тетрадь,и если б бумага взрывалась,то поскорее взорвать,чтоб не оставалась и малость.Да в ней поучение есть,в истории этой нахальной,и надо с улыбкой печальнойпрочесть ее и перечесть.