Трагедии редко выходят на сцену,а те, кто выходит, знает ценусебе. Это Гамлет или корольЛир, и актер, их текст докладывающий,обычно мастер, душу вкладывающийв заглавную, в коронную роль.Меня занимают иные драмы,в которых величия нет ни грамма,которые произносит простак,хорошей роли не получившийи рюмкой боли свои полечивший,не царь, не бог, а просто так.Не тысячесвечовая рампа —настольная трехрублевая лампа,не публика премьер, а женауслышит сетования пространные,трагические, комические, странные.Жена, жена, она одна.Как в подворотне снимают шубу:без
шуму, товарищи, без шуму.Как морду, граждане, в подъезде бьют.Покуда фонари приваривают,тихонько помалкивать уговаривают,бьют и передохнуть не дают.Зажатые стоны, замятые вопли,которые, словно камни, утоплив стоячей, мутной, болотной воде,я достаю со дна болотного,со дна окончательного и холодного,и высказаться предоставляю беде.
Плебейские генеалогии
Дед Петра Великого — ведом.Также ведом мой собственный дед.Кто был прадед Петра? Филарет!Мой же прадед истории светомне разыскан и не осиян.Из дворян? Из мещан? Из крестьян?Догадаться можно примерно,доказать же точно и верно,сколько ни потрачу труда,не смогу никогда.Надо было спросить отца,как его отца было отчество.Только после его концауглубляться в это не хочется.Твердо помнящий, сколько живу,всех царей из дома Романовых,изо всех четырех своих прадедовни единого не назову.Мы, плебеи всея Руси,как ни требуй, сколь ни проси,далее колена четвертогони живого не помним,ни мертвого.Дед — он лично со мной говорил,даже книжку мне подарил,книжку, а до этого дудочкуи еще однажды — удочку.Хорошо бы пройти по следу:кто жевсе жепредшествовал деду?А покуда мы сами — предки!Тьма — до нас.Рассветает сейчас!И древнее, чем древние греки,наши предки все — для нас.
Старое синее
Громыхая костями,но спину почти не горбатя,в старом лыжном костюмена старом и пыльном Арбатев середине июля,в середине московского лета —Фальк!Мы тотчас свернули.Мне точно запомнилось это.У величья бываютодежды любого пошива,и оно надеваеткостюмы любого пошиба.Старый лыжный костюмон таскал фатовато и свойски,словно старый мундирнебывалого старого войска.Я же рядом шагал,молчаливо любуясь мундиромтех полков, где Шагал —рядовым, а Рембрандт — командиром,и где краски берутпрямо с неба — с небес отдирают,где не тягостен труди где мертвые не умирают.Так под небом Москвы,синим небом, застиранным, старым,не склонив головы,твердым шагом, ничуть не усталым,шел художник, влачилсвои старые синие крылья,и неважно, о чеммы тогда говорили.
«Брата похоронила, мужа…»
Брата похоронила, мужа,двух сыновей на погост сволокла.В общем, к чему же, к чему жеи для чего же слова и дела.Ясная в дереве, камне, моторе,людям инерция ни для чего?Разве не преимущество горе?Только люди достойны его.Все же встает в семь утра ежедневно,на уплотненный автобус спешит,вяло и злобно, тупо и нервнов загсе бумажки свои ворошит,в загсе бумажки свои подшивает,переворашивает,семьи чужие сшивает,жизнь понемногу донашивает.
«Богатые занимают легко…»
Богатые занимают легко,потому что что им, богатым?А бедные долго сидят по хатам,им до денег идти далеко.Бедный
думает: как отдать?Откуда взять?А богатый знает: деньги найдутся,только все костюмы обследуются,по телеграфу переведутся,у дальних родственников наследуются.Шутку о том, что берешь на время,но отдаешь навсегда,придумала Большая Беда,выдохнуло тяжелое бремя.
«Руки опускаются по швам…»
Руки опускаются по швам.После просто руки опускаются,и начальство во всю прыть пускаетсявыдавать положенное нам.Не было особенного прокуни со страху, ни с упреку.А со штрафу было меньше толку,чем, к примеру, с осознанья долга,чем, к примеру, с личного примераи с наглядного показа.Смелости и подражают смело,и таким приказам нет отказа.Ордена, которые нам дали,траты на металлы оправдали.Выговоры те, что нам влепили,забавляли или озлобили.Не шуми, начальник, не ори.Толку нет от ругани и ражу.По-хорошему поговори.Я тебя уважу.
V. ГАШЕНИЕ СКОРОСТЕЙ
«Пограмотней меня и покультурней!..»
Пограмотней меня и покультурней!Ваш мозг — моей яснее головы!Но вы не становились на котурны,на цыпочки не поднимались вы!А я — пусть на ходулях — дотянулся,взглянуть сумел поверх житья-бытья.Был в преисподней и домой вернулся.Вы — слушайте!Рассказываю — я.
«Сласть власти не имеет власти…»
Сласть власти не имеет властинад власть имущими, всеми подряд.Теперь, когда объявят: «Слазьте!» —слезают и благодарят.Теперь не каторга и ссылка,куда раз в год одна посылка,а сохраняемая дача,в энциклопедии — столбцы,и можно, о судьбе судача,выращивать хоть огурцы.А власть — не так она сладкаседьмой десяток разменявшим.Ненашим угоди и нашим,солги, сообрази, слукавь.Устал тот ветер, что листалстраницы мировой истории.Какой-то перерыв настал,словно антракт в консерватории.Мелодий — нет. Гармоний — нет.Все устремляются в буфет.
Климат не для часов
Этот климат — не для часов.Механизмы в неделю ржавеют.Потому, могу вас заверить,время заперто здесь на засов.Время то, что как ветер в степипо другим гуляет державам,здесь надежно сидит на цепи,ограничено звоном ржавым.За штанину не схватит оно.Не рванет за вами в погоню.Если здесь говорят: давно,это все равно, что сегодня.Часовые гремуче храпят,проворонив часы роковые,и дубовые стрелки скрипят,годовые и вековые.А бывает также, что вспятьвсе идет в этом микромире:шесть пробьет,а за ними — пять,а за ними пробьет четыре.И никто не крикнет: скорей!Зная, что скорей — не будет.А индустрия календарейкрепко спит и ее не будят.
«Крепостное право, то, что крепче…»
Крепостное право, то, что крепчеи правее всех его отмен,И холопства старая короста,отдирать которую не просто,и довольство паствы рабством,пастыря — кнутом и монотонностьповторенья всякого такогона любой страницекратких курсов, полных курсоввсех историй.Это было? Это есть и будет.Временами спящего разбудитпьяного набата голошеньеили конституций оглашение.Временами словно в лихорадкена обычной огородной грядкевырастит история бананыили даже ананасы.Вырастит, но поздно или раноскажет равнодушно: «А не надо!»