Я возьму тебя с собой
Шрифт:
– Ну, ты даёшь, братан… - восхищается Пашка, и застенчиво смотрит на меня.
– Ты ничего, Илья, ладно? Не ругай его, чего уж там…
Я подхожу к Занозе, сажусь перед ним на корточки, осторожно берусь за его стройные икры, и, глядя ему в серые, Пашкины, глаза, проникновенно говорю:
– Никитка, я не могу сказать тебе, кем ты будешь, когда вырастешь, - не знаю я этого, - да кем захочешь, тем и станешь! Вот, - но то, что тебя в этом Мире века будут помнить, - это я тебе точно говорю. А ну! Нос опусти щас же!
Я легонько хлопаю Занозу по упругой
Вот мы садимся за наш, - Никитин, - импровизированный стол. Темнеет, время уже после десяти. Я включил настольную лампу, направив её в стену, выставив регулятор яркости на половину. Нашими с Пашкой усилиями стол своим блеском превзошёл даже замысел создавшего его Никитоса. Кола, яблоки и шпроты, ветчина и сыр. Груши, виноград, японкие сладости в маленьких, с напёрсток, корзиночках. Конфеты, шоколадная паста с миндалем, бокалы тонкого стекла, и для каждого из нас нарядная яркая тарелка из маминого сервиза. Никита даже теряет на некоторое время дар речи. Тем более что я, не выдержав его напора, достал ему спальный мешок, - вот он у него, под боком, - чтобы вдруг Пашка не покусился, не дай бог… А сам Пашка чего-то беспокойно крутится и с сомнением поглядывает то на меня, то на Занозу, поглощенного какими-то своими одиннадцатилетними мечтами. А-а, - ну да. Коньяк. А, собственно, почему бы и нет?
– Братцы сероглазые, а отчего бы нам не выпить, а?
– Я налью!
– оживляется очнувшийся Никита, и тянется к бутылке колы.
– Погоди, Никитос, я имею в виду, - по-настоящему! Ну, по-взрослому, блин. А, Паш?
Пашка стучит себя по лбу согнутым пальцем, и отрицательно машет золотистой головой. Никитос переводит разгорающийся взор с меня на брата, подскакивает на месте, и орёт:
– Круто, Ил! Ну, ты, воще! Пашка, не хочешь если, вали на балкон! И фиг бы с ним бы, Ил!
– Новиков, ты в своём уме?
– тихо говорит Пашка.
– Вполне, - отзываюсь я.
– Ты что ж, думаешь, я кого-нибудь тут из-под контроля выпущу? Спокойно, Паша. Так, доставай вино. Слушай меня, Никита. Да не вертись ты! Пружина… Вот. Значит так. Сейчас мы тебе с Пашкой вина нальём. Тихо! Капельку, сказал, лизнуть только. А мы чуть-чуть коньяка выпьем, понял? Мал ещё! Сиди ты! Твоё от тебя не уйдёт. Пашка, передай мне коньяк. Вот, Никита, и чтобы никому! Могила чтобы, а то…
Никитос быстро-быстро кивает головой, не сводя с меня влюблённого взгляда. Пашка легонько щёлкает его по носу и добавляет:
– Никишечка, ты мне брат или ты мне кто? Ну, вот, брат, конечно. Тогда ты уж не говори папе с мамой, что я покурю тут чуть-чуть…
– И я! Вместе, Пашка! Молодец, ёлы-палы!
– Вот это уж никогда!
– я подпускаю в голос интонации Гирса, Никита удивлённо на меня смотрит.
– Да уж, Никитка. Это лучше не надо, Илья мне тогда… Тебе же брат-инвалид не нужен? Вот и ладненько.
Тут звонит телефон, я спохватываюсь, - ёлки, я ж маме так и не позвонил!
– Братцы! Это же мама моя! Вот же тетеря я.
Я беру трубку, - так и есть…
– Илья, в самом
– и мама замолкает…
– Мам, прости, пожалуйста! Вот совсем, понимаешь, закрутился! Тут у Кузнецовых старших на работе пожар какой-то, их туда вызвали. Вот, а Никитка у нас, - сама видишь, какое дело… Прости, а?
– Пожар? Что за пожар, Илюша, а это не опасно?
– Не думаю, мам. Да его потушили уже. Дядя Саша сказал, что обошлось всё. Вот, так что я тут с двумя сероглазыми воюю…
– Ясно… - посмеивается в трубку мама.
– Ты не думай, Илюшка, что отмазался, приеду, - будет у нас с тобой разговор! Так, это ладно. За Никиткой там поглядывай, - мамин голос переходит на шёпот, - сам ведь знаешь…
Я кошусь на братьев, - они шёпотом, потихонечку, о чём-то там своём переругиваются…
– Ладно… - смеюсь я.
– Знаю… Как у вас там?
– Дождь! Не сильный, но всё испортил. Сидели, было, в клубе, да там сейчас подростки одни. Вот, в номере спрятались. Анатолий Владимирович какое-то кино взял, сейчас посмотрим, и спать, наверное…
– Утром дождя не будет, - говорю я.
– Хорошо бы… Не сидеть же в номере весь выходной. Илья, а кушать вам хватит? Целый день ведь.
– Я думаю, хватит. Да ты не переживай, мам, Пашкины завтра приедут, не сутки же там им сидеть.
– Ну, в этом нельзя быть уверенным. Если что, ты знаешь, где деньги. Купи там чего-нибудь, приготовите с Павликом. Никитку кормите получше, а то сунете ему печенюшку, - сойдёт, мол, а он и рад…
– Мама! Печенюшку… Вот сейчас он бутер с фазаном уплетает. С грушей вперемешку…
– С грушей!
– ужасается мама.
– Ладно, Илюшенька, до свиданья. Поцелуй там Никитку за меня.
– Пока, мам. А только целоваться с ним я не буду! Я уж скорее с тигром там каким-нибудь, людоедским…
Я, хихикая себе под нос, возвращаюсь к братьям.
– С кем это ты там целоваться не будешь?
– подозрительно спрашивает Пашка.
– С Никитосом…
– Ещё чего!
– тут же вскидывается Заноза.
– Попробовал бы ты бы только, я бы тебе нос бы тогда откусил бы на фиг тогда!
– Вот так, - печально говорю я, обращаясь исключительно к Пашке.
– Кормишь его тут, поишь…
Никита вспоминает про спальник, про вино, про то, что ему ещё не налили, ещё там про что-то…
– Не, Илюшечка, ты ж не понял! Я это, запросто даже! Да ты же сам же не захочешь, так ведь? Ну и вот! Илюшечка, а вино сладенькое? А пузырьки там есть?
Пашка с сомнением смотрит на брата.
– Ох, Никитос!
– с тоской в голосе говорит он.
– Узнает батя, чем мы тут с тобой занимались, - кранты мне! Ты-то отвертишься, ясен перец! А мне хана…
– Пашка, ты в кого бздун такой! Отскочим. Илюха, лей… Это чего это? Это всё, что ли? Лей ещё, сказал! Заткнись ты, Пашка, уже! Во-от, хорош пока, а там видно будет…
Я уже начинаю жалеть о своей затее. И нет пути назад…
– Так, братцы сероглазые, хочу тост услышать! Скажи, Паш. И знаешь, что? Хокку! Пашка! Я тут хозяин! Скажи…