Я знал его
Шрифт:
– Вы считаете, что вас следует наказать?
– Да, - машинальный, инстинктивный ответ.
– Почему?
– спросила она его.
– Потому что я подвёл всех, - его тон был усталым. Как у ребёнка, в тысячный раз повторяющего строки из школьной пьесы.
– Как?
– Не знаю даже, где и начать.
– Можете попытаться?
– спросила Мана.
Синдзи набрал в грудь воздуха, словно смаковал его на вкус. Он выдохнул сквозь сжатые зубы с глухим звуком.
– Мисато-сан однажды сказала мне, что не готова умереть. Она отважно сражалась, потому что перед смертью ей надо было сделать важные вещи. Я так
Аска... Аска, которую я знал, погибла, пока я сидел и смотрел. Я вопил, я кричал, я умолял, но факт остается фактом: я ничего не сделал. Я подвёл её, потому что был тем Синдзи, которого она всегда ругала. Слабым, жалким, бесхребетным, глупым и трусливым.
Тодзи лишился того нехитрого будущего, что у него было, потому что опять я лишь сидел и наблюдал в немом восхищении как его калечило.
Кенске и Хораки-сан лишились своего друга, потому что я подвёл Тодзи. Его сестре, которую я серьёзно ранил во время своей первой операции, пришлось иметь дело ещё и с инвалидностью брата.
Рицко-сан должна была справляться с грехами моей семьи, совсем как её мать, и она была раздавлена их весом. Она сломалась прямо на моих глазах. А я лишь смотрел.
Все остальные в NERV, все, кто погиб во время нападения, я подвёл их, потому что решил бездействовать. Я был одержим собой и своей болью и ни разу не поднял взгляда на других. Они умерли, защищая мою трусость.
И Аянами... однажды она сказала мне, что у неё не было ничего. Ничего, кроме Евы, которая каким-то образом была меньше, чем ничто. Она сказала мне это, и я не смог придумать ничего, чтобы помочь ей. Я все ещё не могу придумать. Она умерла... она умерла, потому что я позволил ей. Умерла ни за что.
Он отвёл взгляд и уставился на оконную раму.
– И мой отец. Я никогда не мог быть тем, кем он хотел меня видеть. Я подводил его каждый день моей жизни. Всё ещё подвожу. И ничто этого никогда не изменит.
Мана с трудом сглотнула. Такого она совершенно не ожидала. Она было решила нажать на него, шаг за шагом, но она недостаточно знала о личных отношениях, о которых он говорил. И то, как он это произнёс, словно цитировал телефонную книгу или школьный гимн. Словно это было механическое запоминание. Он годы жил наедине с этой тяжелейшей виной, не зная никакого другого мнения. Мана даже не могла представить себе, насколько повреждён был его ум, не говоря уже о самооценке и эго. Внезапно она уже не удивлялась тому, что он пытался покончить с собой.
– Ну, - неловко сказала она, - никто не может сказать, что никогда не подводил кого-то, - Мана выругалась. В утешении людей она была поразительно некомпетентна.
– То есть, никто из тех, кого вы упомянули, тоже идеальным не был.
Синдзи уставился на неё. Что она делала? Пыталась принизить его мёртвых родственников и близких друзей? Она пыталась сделать ему ещё хуже?
Она пыталась добиться искренней реакции.
– Никто не идеален, - сказал Синдзи, - но мои ошибки приблизили их к этому.
– Вы на никого из них не злитесь?
– спросила она, быстро оправившись.
– На использование детей в битвах NERV и правительство смотрели сквозь пальцы. Грехи, которые они совершали, прикрывались пользой для человечества.
– Того требовала ситуация. Власть имеющие не хотели умирать, - он странно посмотрел на неё, словно встретил впервые.
– А вы что думаете о них? Об ООН?
– Я думаю, что ООН не следует совать их сраные носы в наши дела.
Он вскинул брови. Он не ожидал столь негативного тона об её начальстве. Он уже видел озлобленность в предыдущих врачах, но она всегда была сдержанной, под контролем. Заперта под замком. Лишённый доступа в окружающий мир, Синдзи научился читать текущие события с людей, которых видел. Их манеры, выбор слов, даже язык тела выдавали всё, что нужно.
Он знал о жёстком разделении народа и управляемого иностранцами правительства. Презирать правящую партию и тех, кто на неё работал, было почти модно. Даже местные жители, работавшие на ООН, были источником бессильного гнева. Это было ожидаемо.
Но Синдзи никогда ранее не встречал того, кто с такой легкостью обвинял правительство. Уж точно не среди тех, с кем общался. Но как быстро его интерес загорелся, так быстро и потух. Он ждал другого вопроса.
– Простите, - сказала Мана, ссутулив плечи от стыда. Она выдохнула и выпрямилась.
– Вы верите в Бога?
Синдзи мысленно застонал. От личной ответственности к божественной. Шикарно.
– Не так, как вы имеете в виду, - ответил он.
– Простите?
– В идеал всемогущего человека или существа на небесах, интересующегося нашими каждодневными делами, я поверить не могу.
– Почему?
Синдзи вздохнул, проводя рукой по волосам. Он убрал волосы со лба, но как только убрал руку, они упали на него вновь.
– Вы действительно верите, что Бог - это старик в белой робе, сидящий на троне из облаков, управляющий делами людскими и судящий их? Эта мысль ужасает меня. Потому что люди всё время используют этот образ для того, чтобы спроецировать свою ненависть и предубеждения на божественную сущность, чтобы оправдать свои действия. Сделав их личные убеждения универсальными. Это отвратительно.
Он сделал паузу.
– Что бы там ни было, оно находится за пределами человеческого понимания. Его нельзя понять или выразить человеческим языком. Наибольшее, чего мы можем ожидать - это мимолётные видения, и при этом ещё надеяться на то, что они не уничтожат наши умы. Человеческий разум слаб и встреча лицом к лицу с посмертным бытиём разрушит его. Его нельзя охватить нашими нынешними умственными способностями.
– То есть вы верите в жизнь после смерти?
– спросила Мана.
– Я верю, что мы существуем в той или иной форме, да. Но я не могу надеяться описать его, - он отвёл взгляд.
– Дело в том, что никто из нас точно не знает. Есть лишь беспочвенные теории.
Мана притворилась, что сделала пометку. Некоторое время она обходила стороной проблемы теологии в беседе с ним. В основном потому, что сама Мана организованную религию считала бесполезной. Часть её не могла видеть Бога евреев, или христиан, или мусульман благожелательным, не после Удара. Она всё равно соблюдала популярные праздники, в основном из-за привычки и общественных норм, но слепой веры не имела.
В абстрактном смысле она была духовной. Она верила в существование правильного и неправильного, в добро и зло, но в конечном итоге это был выбор человека. Либо ты просыпался утром и шёл на работу, либо ты просыпался утром, шёл на работу и убивал там всех из дробовика. Люди несли ответственность за их действия.