Якорь в сердце
Шрифт:
— Не верьте ему, пожалуйста, — растерянно говорит Кристап. — Он меня разыгрывает в наказание за то, что я помешал его работе.
— Нет, скажи, не странно ли, что в наше время люди непременно выискивают оправдания и предлоги, когда хотят просто заскочить к другу, поговорить по душам, узнать, как дела, здоровы ли жена и детишки, послушать новую магнитофонную запись, покритиковать последнюю премьеру. — Вайдар совершенно искренен, ибо он чувствует себя по-настоящему хорошо только в окружении родственников и друзей. — К сожалению, обычно мы встречаемся на юбилеях и именинах, да еще на похоронах и праздниках, где после третьей рюмки никто не слушает другого, — тосты и те тонут в общем шуме. Все только говорят и говорят, — он спохватывается и виновато улыбается, — как я сейчас… Послушай, друг, может быть, дать тебе глоток чего-нибудь покрепче, чтобы развязать язык.
Кристап отказывается.
— Да, стыдно признаться… Но что верно, то верно, — мы вспоминаем о своих приятелях, только когда нам что-нибудь нужно. Свободного времени, как правило, не хватает, а дел всегда выше головы… Это проявляется даже в мелочах. Современный человек не пишет письма, а посылает телеграммы или заказывает междугородные разговоры. В театр ходит все реже и реже, надеется, хитрец, что рано или поздно пьесу покажут по телевизору. И опять же, зачем ходить пешком, если гораздо удобнее любоваться окрестностями из окна машины или троллейбуса? А когда сам все торопишься да спешишь, то полагаешь, что другой тоже…
Сделав знак жене, чтобы оставила их наедине, Вайдар наливает кофе, закидывает ногу на ногу.
— Ладно, будем считать, что официальная часть закончилась. Давай выкладывай, что у тебя там на душе. Какое счастливое совпадение, что рядом сидит именно этот человек, тот самый театральный декоратор, дядя Янис, который приходил к родителям за медицинским советом или просто так посидеть за кружкой пива. Кристап, конечно, в те годы не знал, что он работает в подполье и рисует плакаты с призывами помочь Испанской республике. Но еще тогда ему было хорошо известно, что с дядей Янисом можно поговорить и о тех вопросах, которые в присутствии отца лучше не задавать, — в первую очередь о неладах в школе, дома школу почитали за храм.
Сам заядлый вольнодумец, не признававший ни церковных, ни государственных догм, старый доктор Аболтынь, однако, старался воспитывать сына в духе строгой дисциплины. Чтобы научиться самостоятельно судить, нужно сперва освоить как можно больше знаний в самых разнообразных сферах жизни. И как-то само собой получилось, что Вайдар, спасая парня от отцовского гнева, иногда расписывался под двойкой по закону божьему, помогал обдумать сочинение. В одном из их совместных творений выдвигалось требование свободы критики, причем последняя сравнивалась с болью, которая сигнализирует о скрытой болезни и таким образом предостерегает организм от преждевременного распада, — Кристап не забыл, что преподаватель латышского языка, прочтя его сочинение, отозвал его в сторону, пожал руку, но вернул тетрадь без отметки и приказал сжечь.
Вероятно, и теперь надо было начать с самокритики, как это ни тошно. Тогда, может быть, Янис Вайдар поймет его и не станет посыпать его раны солью упреков.
Кристап и сам не заметил, что обратился к нему на «ты».
— Не сердись, ради бога, за прошлый раз! Ты собрался серьезно со мной поговорить, а я заартачился. — Чтобы не смотреть Вайдару в глаза, Кристап маленькими глотками пьет кофе. — Потом я понял — ты кругом прав… Уже целый год я учусь — не в академии, нет, а на подготовительных курсах. Все считают, что у меня хорошо получаются люди, удается схватить характер каждой модели… Остальные экзамены я тоже сдам, даже сочинение напишу без твоей помощи… — он запинается. — Я, наверно, говорю долго и путано. Словом, об учении ты не беспокойся. Но вчера я видел проект памятника для Саласпилса. И пришел к тебе с просьбой: ты не можешь устроить, чтобы меня приняли в группу, которая будет выполнять этот заказ? Там ведь нужны будут помощники и чернорабочие…
— Ах ты черт! Да ведь ты сидел как раз в этом лагере… — Вайдар вдруг задумывается, в глазах появляется сомнение. Возникшую неловкость он пробует прикрыть шуткой: — Погоди. Я тебе ничего не обещал? Нет? Ну вот и хорошо, что не поторопился. Вот тебе мой ответ: ни в коем случае. И не вздумай считать это очередным проявлением дискриминации, а постарайся вникнуть в мою точку зрения… Они не собираются с фотографической точностью воспроизводить прежнюю обстановку, это никому не нужно. Их цель — создать настроение, дать мощное обобщение. Если ты видел макет, то понимаешь, о чем я говорю. Никаких натуралистических деталей, именно этим Саласпилсский мемориал должен отличаться от других ансамблей на месте бывших концлагерей. У тебя еще есть время? Тогда разреши, и я тебе расскажу одну историю…
Он встает, вынимает из шкафа бутылку, наливает себе и Кристапу по рюмочке коньяка.
— Ну, будь… Так вот, этой весной мы с женой и детьми поехали в гости к старому западногерманскому антифашисту. Во время войны мы два года провоевали в одном подразделении. И вот он повез нас в Дахау. Сам концлагерь переделан теперь в мемориал. Для наглядности оставлено несколько бараков и застенков. Дети наши куда-то отошли, и мы присоединились к экскурсии, которую вел располневший, но еще довольно крепкий мужчина лет под шестьдесят. Он этого не говорил, но по всему было видно, что это бывший узник — с таким знанием дела рассказывал он об ужасах лагеря. Первым он показал нам небольшое, почти пустое помещение в бараке с зарешеченными окнами и двумя дверьми. На одной висела табличка «Айнганг», на другой «Аусганг». Естественно, мы вошли через первую. Гид собрал нас и принялся проникновенно объяснять, что в этом бараке заключенных умертвляли путем так называемого «геникшус» — выстрелом в затылок. Был у них такой изощренный способ убийства. Обреченные ни о чем не подозревали: они не видели ни палачей, ни автоматов, даже не замечали тщательно замаскированной дыры в стене. Палач тоже не видел своей жертвы. Он должен был лишь спускать курок. Вся процедура была продумана до последней мелочи… Вдруг гид прервал свои объяснения на полуслове, гнев исказил его лицо. Я проследил за его взглядом и увидел Марите и Даце, которые, разыскивая нас, вошли через дверь с табличкой «Аусганг».
«Черт бы побрал, как вы осмеливаетесь! — набросился гид на нарушителей порядка. — Читать, что ли, разучились? Марш, назад! Входить нужно через первую дверь!»
Тут он опомнился и, как бы желая смягчить впечатление, добавил спокойнее:
«Если каждый сопляк начнет поступать как ему вздумается, бог знает чем это кончится…»
Жена схватилась за голову, подбежала к детям и, таща их за собой, выбежала из барака. Вышел за ними и я.
Сам не знаю, Кристап, зачем я все это тебе рассказал, может быть, чтобы доказать: авторы Саласпилсского мемориала должны смотреть не только в прошлое, но и в будущее. Впрочем, ты это знаешь лучше меня. Скорее, хотелось поговорить о той колоссальной ответственности, которая ложится на их плечи. Опыта, интуиции, таланта — всего этого недостаточно, нужны огромные знания. Ты должен поэтому начать с азбуки, без страстей. Я знаю, к какому скульптору тебя пошлю! — Видя, что Кристап встает, Вайдар обещает: — И на твои скульптуры я обязательно взгляну, не вздумай их прятать в сундук.
С робостью, едва сдерживая внутренний трепет, Кристап стучит в дверь мастерской известного скульптора. Вайдар, правда, сказал, что он дозвонился старому профессору и тот сам назначил столь поздний час. И все-таки — подобает ли начинать ученичество с ночного посещения?
Никто не откликается. Кристап стучит еще раз, потом открывает дверь и переступает через порог — он кажется ему границей между его грешной жизнью и миром мечты.
Вот он в мастерской, которой суждено через много лет стать его вторым домом. Но сейчас он стесняется выказать любопытство, рассматривать будущее место работы. К тому же его внимание сразу привлекает личность хозяина.
Аугуст Бруверис широк в плечах, несмотря на свои пятьдесят лет, с завидной ловкостью лазает по лесам, поправляя кое-что на лице громадной глиняной женщины, спускается вниз, чтобы взглянуть на скульптуру глазами зрителя, и снова карабкается вверх.
Звучит музыка. Она отдается в высоких сводах, отражается от голых стен, в которые вмонтированы стереофонические динамики. Эффект поразительный — кажется, в мастерской собрались музыканты большого оркестра и каждый из них играет на нескольких инструментах.