Якорь в сердце
Шрифт:
Он умолк. Майор предупреждающе покосился на Густу: пока откликаться на эти слова еще не следовало. Но Бритынь и не ждал ответа.
— Когда приехала «скорая», жена уже говорить не могла — так болело. Шофер с санитаром старались нести поосторожнее, но лестница, сами знаете… А Зайга при каждом толчке только стонала и все крепче сжимала мою руку.
«Хорошо, что сразу позвонили, — утешала меня докторша. — В таких случаях решают минуты. Хирург уже извещен и ждет в операционной». — «Слышала, Зайчик? — пытался я подбодрить жену. — Все будет хорошо. Не успеешь моргнуть — тебя уже доставят в больницу…»
Мы вышли из ворот, а ЗИМ в этот миг сворачивал за угол! — Бритынь стиснул голову ладонями. — В то время я еще ничего не понял. Пока бежал наверх, пока вызывал другую машину, да и потом, в больнице, не до того было. Попозже мне сказали, чтобы не путался под ногами, и я пошел домой. А так примерно через час явился Извозчик.
«Заказ выполнен! — самодовольно сказал он. — Поехали к твоему клиенту». — «В самосвале, что ли?» — спросил я, чтобы что-то сказать: мне было не до того. «Самосвал в гараже, спит сном праведника, — и Извозчик весело засмеялся. — А шины уже лежат в обычном месте. Все вышло гладко, как в кандидатской диссертации. Ты только послушай: катаемся мы, значит, по городу, и вдруг…»
Дальше я не слушал. За стеной зазвонил телефон, и я как-то сразу понял, что это — из больницы. Сосед позвал меня. Трубка прыгала в моих руках.
«Умерла? — не понял я. — Как это — умерла? Вы же говорили…» — «Слишком поздно, — сказал голос на том конце провода. — Мы сделали все возможное. Если бы ее доставили хоть на полчаса раньше!»
Я вернулся в комнату, чувствуя, что теряю рассудок. А там Извозчику все не терпелось досказать о своих приключениях.
«Да ты послушай, что за сказочное везение! Значит, вдруг вижу — стоит ЗИМ «скорой помощи», и прямо у твоего дома! Тебе что, неинтересно?» — перебил он сам себя. «Ладно, говори!» Теперь я должен был услышать все до конца. «Я — в машину, и…» — «Угнал «скорую»? Ты?» — «Еще как! На первой космической! Раз заказаны шины с ЗИМа…»
У меня не было сил прикончить его…
Бритынь умолк. И вдруг вцепился в руку майора:
— Но вы это сделаете, гражданин начальник? Правда ведь, вы отомстите за смерть моей жены?
Впервые в жизни майор не знал, что ответить.
1965
Перевел В. Михайлов.
ЛИНИЯ УДАЧИ НЕОЖИДАННО ОБРЫВАЕТСЯ
Очерк
Старый Трубек который год безуспешно единоборствовал с бессонницей. Пока он работал проводником в купированных вагонах, дело еще куда ни шло, — можно было добровольно вызваться на рейс в Таллин или Ленинград, продежурить ночь напролет и тем оказать услугу себе, пассажирам и товарищам по работе, которые в это время спали сном праведника, а в дни получки поднимали за Трубека чарочку, желая ему долгих лет жизни и несокрушимого здоровья.
Но закон есть закон, и в один прекрасный день его проводили на пенсию. Отныне жизнь стала невыносимой и для Трубека и для его сына с невесткой. Невестка никак не могла привыкнуть к неугомонному «пассажиру», который через каждый час отворял в квартире все двери, по нескольку раз выходил в сад прогуливаться, чуть свет включал пылесос и полотер. Наконец она собралась с духом и предложила:
— Почему бы вам, отец, не пойти поработать вахтером? И вы успокоитесь, и семье польза. Когда в доме двое школьников, лишняя копейка не помешает.
В самом деле, почему бы не пойти? Спустя неделю Трубек принес домой овчинную шубу, сапоги, выданные органами охраны, а также вооружение, которое на смех внукам состояло из одного свистка. Правда, вмонтированная в свисток сухая горошина придавала ему некоторое сходство с милицейским, но Трубеку от этого не стало веселей на душе. Неужто ему, старому партизану гражданской войны, нельзя было доверить какую-нибудь огнестрельную штуковину? И объект поважнее, чем продовольственная лавочка? Как назло, ни Трубек, ни его сын не состояли в охотничьем обществе, поэтому он не мог прихватить на дежурство даже простой двустволки, разве что здоровенный финский нож, которым обычно стругал лучины для растопки. Хорошо, хоть магазин находился по соседству, между их домом и главным корпусом обувной фабрики. И два раза в ночь, ровно в двенадцать и в пять, с хронометрической точностью, как подобает старому железнодорожнику, Трубек являлся домой, чтобы принять лекарства и запить их стаканом горячего чая. Так прошло лето. Шуба и сапоги лежали в нафталине. Миновал на редкость теплый в этом году сентябрь. Казалось, даже свисток можно оставлять в ящике стола, до того спокойными были ночи сторожа: лишь иногда случалось перекинуться неторопливыми фразами с патрулирующим милиционером, покалякать с запоздалым прохожим, которому развязал язык алкоголь.
Наступила ночь на первое октября.
Погода стояла неприветливая. Как бы желая прочертить точную границу между погожим бабьим летом и суровой осенью, северный ветер гнал по низкому небосклону клочковатые дождевые тучи. Даже луна, изредка появлявшаяся в рваных трещинах туч, не могла развеять хмурое настроение. Старого Трубека причуды погоды не пугали. Скорее наоборот — вызывали в памяти дни далекой юности. Сибирские партизаны только и ждали такой погоды, чтобы подкрасться в неверном свете луны к колчаковским укреплениям. Как бы подтверждая неизгладимую память тех лет, где-то глубоко под ложечкой заныла старая рана, давая знать, что настало время выпить очередной порошок.
Прямо против калитки его двора на той стороне улицы стояла «Волга» с погашенными фарами. Вжавшись в угол машины, за рулем дремал шофер. «Странно, — подумал Трубек, — похоже, она тут стоит уже добрых полчаса. Ей-богу, нынешнее поколение совсем совесть потеряло, нет чтобы человека в дом пригласить».
Термос с горячим липовым чаем — невестка никогда не забывала заварить его — стоял на привычном месте. Сидя за кухонным столом и макая седые усы в пахнущий весной напиток, сторож время от времени прислушивался. Он давно наловчился различать ночные шумы. Часто повторяющийся скрежет сообщал о том, что ветру удалось оторвать оковку жалюзи в магазине — завтра надо будет починить, и заклепками собственного производства, чтобы держали до самого коммунизма. Вдоль окна торопливо застучали каблуки, затем что-то жалобно проскрипело, послышались громкие голоса, и Трубек, не взглянув на часы, понял, что молодая бойкая блондинка из фабричной охраны снова прибежала на работу с опозданием. Со стороны железнодорожного переезда доносилось дорогое его сердцу пыхтение паровоза, проревел дизель, дала гудок электричка. «Предпоследняя на взморье», — отметил про себя сторож, отодвинул пустое блюдце и встал. В этот миг он услышал, как что-то глухо бухнуло. Звук этот никак не вписывался в традиционную гамму ночных шумов. Трубек замер и даже дыхание затаил, но все было тихо. Он надел пальто, вышел в коридор и только там сообразил, что его насторожило, — звук долетел не с улицы, а с другой стороны, из его собственного сада.
Успев заметить, что машина по-прежнему стоит, как стояла (факт сам собой разумеющийся — иначе бы он услышал, как завелся мотор!), Трубек отправился выяснять причину загадочного звука. Сад был невелик. Его можно было обследовать, не сходя с крыльца, с помощью карманного фонарика. Сноп света выхватил замок дровяного сарайчика, призрачно белевшую краску на яблонях, аккуратные полосы грядок с овощами и кирпичную стену фабрики, которая оберегала плантацию Трубека от студеных ветров, позволяя выращивать помидоры. Проклиная соседского кота и собственную подозрительность, сторож собрался было погасить фонарь, как вдруг дернулся, словно его стукнули кулаком в лоб. Никаких сомнений: у стены чернел, полускрытый помидорной ботвой, довольно крупный предмет.
Возможно, следовало поднять тревогу, вызвать фабричную охрану, разбудить домочадцев, но старый партизан не сделал ни того, ни другого — боялся стать посмешищем. В конце концов, он ведь не баба, которой в потемках мерещатся привидения.
Действительно, стоило ли пугаться пяти мешков с хромовой кожей и странной рептилии, которая издали напоминала удава, а вблизи оказалась всего-навсего куском веревки. Трубек наклонился над своей находкой и не расслышал крадущихся вдоль забора шагов. Он спохватился, лишь когда пришельцы подошли почти вплотную.