Якутский героический эпос Олонхо. Нюргун Боотур Стремительный.

Автор неизвестен

СТИХ 68

ЫТЫК ХАХАЙДААН

О ужас, о страх, о беда! О горе мое, о потеря моя! Рожденный в воинственный век, Кровожадный разбойник о трех тенях Эсэх Харбыыр удалой Доворовался, погиб, Довоевался, пропал! Видно, час расплаты настал, Видно, повстречался ему Ратоборец, достойный его… В огненном море он утонул, Сгорел, навеки пропал… Пусть погибельный Нижний мир, Пусть три глубоких бездны его Плесенью толстою зарастут, Затянулся ледяною корой, Застынут на девять веков! Ты, хозяйка моря огня, Темная сила Бездонных глубин, Уот Кюкюрюйдээн, Исчезни и пропади, В бездне своей захлебнись! Если я сама отныне хоть раз В сторону рода айыы погляжу, Если косо на них взгляну — Пусть я шею себе свихну! Каюсь я, Казнюсь, да поздно теперь… Широких людских путей Больше не пересеку, Поперек дороги не встану у них! Тут взвилась, Улетела она, Скрылась, мелькнув, как тень, В северной стороне. А Нюргун Боотур И Айыы Умсуур Миновали восьмиизвилистый путь, Из бездны бедственной поднялись, Достигли средней земли; Тут остановились они… Заклинательница восьми небес, Врачевательница девяти небес, Айыы Умсуур Удаган, Огневыми глазами блестя, Выкормышу своему, Младшему брату — богатырю Молвила такие слова…

СТИХ 69

АЙЫЫ УМСУУР

Гляди и внемли! Как зеница ока ты для меня, Как десна моих белых зубов, Трудно мне расстаться с тобой! Взлелеянное мною дитя, Великим ты вырос богатырем, Горжусь, любуюсь тобой! На зов твой примчалась я, Бросила место свое В ту пору, когда — По воле владык Трехъярусных белых небес — Поставлена была охранять Восьмигранный, прозрачный Кристальный столб — Твердыню опорную Трех миров. Я поставлена там была Заклинаньями охранять Незыблемость опоры миров, Чтоб не шаталась она, Чтоб не колебалась она От качанья подземных глубин, От грохота непрерывной борьбы… Это священное место свое Самовольно бросила я Для того, чтоб тебя спасти. Боюсь, на меня за вину мою Будет гневаться древний Одун Хаан, Будет под стражей меня держать… Но если опять, Дорогое дитя, В

беду попадешь, Ты меня призови. Как бы я ни была далеко, Я услышу и прилечу! Чем бы я ни была занята, Все оставлю — примчусь, появлюсь Быстрее падучей звезды! Укрою тебя От любой беды! Я — такая: Где появляюсь я — Неспроста мой приход, Не зря! Широк мой шаг, Глубок мой след, Высок мой лёт, Расстояний нет для меня. Расстанемся, мне пора… Ступай вперед, Не бойся преград, Не знай никаких помех! Долгий век живи, Беды не страшись… Три долгих века живи! Будь невредим! Надолго прощай! — Трижды Айыы Умсуур Поцеловала его, Брата младшего своего, А потом — Нюргун разглядеть не успел, Как превратилась она В стерха, белого журавля, С красными ножками, С клювом граненым, С темными дужками на глазах… Звонким голосом прокричав, Шумно птица-стерх поднялась, В высоту стрелой понеслась И растаяла облачком снеговым В блистающей синеве. Племен айыы-аймага Прославленный богатырь, Неколебимой земли Неутомимый боец, К орту приставив ладони свои, Начал кликать коня, На четыре ст ороны зов послал Голосом зычным своим…

СТИХ 70

НЮРГУН БООТУР

Эгей! Эгегей! Как повелел тебе Великий Уот Дьэсегей — Посланный мне служить, Посланный мне помощником быть, На крыльях меня носить, В блистающей высоте Высоких белых небес, Стоя рожденный мой Конь Вороной! Ко мне! Ко мне! Победа за мной, Повержен злодей! Высоко взлетел Удачливый жребий мой! Уруй-айхал!.. Как бы ни был ты далеко — Прискачи, Примчись, прилети! Срок наступил Дорогу пробить, Девятиизвилистый путь Пустынею протоптать! Не успел он эти слова сказать, Не умолкли еще вдали Отголоски зычные Зова его, А с восточной, солнечной стороны, Где блестела утренняя заря, Сквозь перистые облака, Подобные пестрине На груди тетерки лесной, Показался летящий пернатой стрелой Крылатый конь вороной… Сверкающей падучей звездой, Рассекая с громом Воздух густой, Стремительно конь прилетел, Серебром четырех копыт Ударился о скалу Так, что брызнули молнии Из-под копыт, Так, что с грохотом Раскололся гранит… Резво конь к хозяину подбежал, Весело, ретиво заржал, И замер, стал перед ним Носом к носу, Лицом к лицу… Ласково огладил Нюргун Шею трепетную коня, Гриву пышную потрепал, Другу радуясь своему, В морду поцеловал… Отгулялся на воле конь, На три пальца жиром Покрылся он, Округлились могучие мышцы его, Засверкала гладкая шерсть; Раздувались радостно ноздри коня, Нетерпеливо переступали Резвые ноги его. Тут Нюргун достал из уха коня Комочек волосяной, Обернувшийся вмиг перед ним Красавицей Айталыын Куо, Милой его сестрой. Радовался Нюргун Боотур, Любовался сестрой своей; Еще краше стала она… На юных ее щеках Вечерняя играла заря, На белом открытом лбу Блестела утренняя заря; Черные брови ее — Камчатские соболя — В линию вытянуты одну; На пушистых ее щеках Румянец вспыхивал огневой, Напоминающий двух Огненно-красных лис. Из-под ее тенистых ресниц Яркие сверкали глаза, Робкий, сердечный, Сладостный взгляд; Очертанья стройного тела ее Сквозь дорогую одежду видны, Сквозь нежное тело Кости ее Брезжущий излучают свет, Видно, как переливается мозг Сквозь тонкие кости ее — Так светла, прозрачна она. Невиданная на земле, Совершенна ее красота… О, как поступь ее легка! О, как радость ее полна! Счастливая — к брату она подошла, Низко поклонилась ему, А брат-богатырь Несказанно рад, Что она жива и цела, — Обхватил руками лицо сестры, Крепко поцеловал. И сказал Нюргун Боотур, Защитник средней земли: — Я забить, завалить хочу Проклятый этот провал, Дорогу в подземный мир, Чтоб не вырывались оттуда к нам, Не исторгались уже никогда Погибель, смерть и беда! Этот ужасов полный провал, Этот путь Муус-Кюнкюйэ. Бездонную эту дыру Я на девять веков заткну, Наглухо завалю! — Молвив это, Нюргун Боотур Отколол от ближней горы, Отвалил огромный утес И бросил его В бездонный провал, В зияющее жерло, Где спуск был в подземный мир; Он с такою силой бросил утес, Что грохот из пропасти долго летел, Как дальнего грома отгул… Только грохот в бездне утих, Только раскатистый отзвук умолк, Дух дороги бедственной той, Прятавшийся в кустах, Черный, чалый Ворон взлетел; С пронзительным карканьем он, Трижды круг в высоте очертив, Человеческой речью проговорил — Прокричал такие слова.

СТИХ 71

ЧЕРНЫЙ ЧАЛЫЙ ВОРОН

Алаатанг-улаатанг, богатырь! Опрокинул ты гору в провал, Адьараев древний путь заградил, Ты дорогу в подземный мир завалил, Ты великий грех совершил… Этим путем испокон веков Три племени трех великих миров Опускаться могли, подыматься могли. Пусть верхний широкий путь Не пропустит душу твою, Не примет трех твоих темных теней! Пусть нижний страшный путь Никогда не пропустит тебя! Жертвой несчастья стань На девяти поворотах дорог! Попадай в беду, пропадай На восьми перекрестках дорог! — Такое проклятие прокричав, Все пути зловеще закляв, Черный, чалый ворон, Как тень, улетел, Скрылся на северной стороне Хмуро нависших небес. Услышав заклятье его, Ничего не сказал Нюргун Боотур, Только вдруг усталость почувствовал он, Внезапно спать захотел; Дрему не в силах преодолеть, Прямо на землю он прилег И сразу крепко заснул. Так беспамятно он заснул, Так он громко во сне храпел, Что отгул раскатывался вдалеке, Откликался эхом стократ По чащобам темных лесов, По ущельям горных хребтов… Как мехи кузнеца Куэттээни, Подымались его бока, Раздувались ноздри его. От могучего дыханья его Шумела степная трава, Шелестела густая листва, Раскачивались дерева. Так в пустыне бедственной той Тридцать суток проспал Нюргун… Налетели белые облака, Навалились черные облака, Повалил, закружился снег, Закипел свирепый буран, Стало холодно на земле… Ночь прошла, Пурга улеглась, Солнце выглянуло, Блеснув на снегу, Засвистела пташка в кустах… Семь оленей пегих в упряжке одной Вылетели из чащи лесной, Испугались, шарахнулись вбок И остановились, дрожа… Тут на длинных нартах своих Показался старый тунгус — Сортол, Выронил он из рук Погоняльную палку свою. Пытался палку достать, Да не мог дотянуться рукой… Плачущим голосом стал Жалобно он причитать…

СТИХ 72

ТУНГУС СОРТОЛ

Аарт-татай! А, приятель-сосед! Ох, старость моя… Ох, усталость моя! Что хуже и тяжелей Долгих дорожных мук, Боли обмороженных рук? Я — самый убогий, Бедный тунгус — Измучен, простыл до костей, Изголодавшийся и больной Еду — еле живой… Стремительный Нюргун Боотур, Если бы он не спал, Пожалел бы меня, старика, Уж он-то помог бы мне. Сестрица моя, Айталыын Куо! Пожалуйста, палку мою подыми! Нечем без палки мне погонять Упрямых зверей моих, Упряжных оленей моих! — Так Сортол сказал И кланяться стал, Лбом о свое колено бия, Косицей седой тряся… Красавица Айталыын Куо Сжалилась над стариком, Нагнулась, хотела поднять Погоняльный олений шест, В этом миг ударило что-то ее, Потемнело у ней в глазах. Как опомнилась Айталыын Куо, Видит она, что лежит На нартах, В ногах у тунгуса того; С гиком гнал упряжку тунгус, Белым облаком окружен; Семь быстроногих оленей его, Словно призраки, не касаясь земли, Летели, дыша огнем…

СТИХ 73

ГОЛОС ТУНГУСА

Ай, красавица с восьмисаженной косой, Айталыын Куо, подруга моя! Как простодушно поверила ты, Что от голода мог ослабеть, Что мог до костей простыть Ардьаман-Дьардьамана сын, Отважный тунгус-богатырь, Бохсоголлой Боотур удалой! Какое сокровище я украл, Какую редкую дичь поймал! Хорошо, что будет в жилище моем Достойная хозяйка-хотун, Подруга — милая для меня! — Так говоря, тунгус миновал Девять перевалов крутых, Восемь диких горных кряжей…

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

СТИХ 74

Коль раскрою свой Задремавший рот, Коль развяжу Продневавший рот, — Подземный мир Бездонную пасть Раскрывать понемногу начнет. С восьмикрайней, восьмиободной землей, С холмистым аласом своим, С долиной простясь родной, Летающий над землей На Мотыльково-белом коне Юрюнг Уолан миновал Перекресток восьми дорог, Развилину девяти дорог; По горам протоптав Сверкающий путь, На закат направился он, В полет скакуна пустил, Все быстрее, быстрее гоня, Только п оследу закурилась пыль, Только заклубился туман… Скакал богатырь, На привал не вставал. Он приход зимы По снегам узнавал, Наступленье весны По дождям примечал. Пределы елани своей Он оставил давно за спиной, Дебри лесные проехал он, Тундру хмурую пересек; Топи непролазные, Зыбуны, Что нечистью всякой полны, Те — по воздуху перелетел, Те — разбрызгал, Конем расплескал… Края земли Достиг, наконец. По дороге — ступенчатой, Как горловина, В подземную глубину Медленно Юрюнг Уолан Осторожно спускаться стал, Боком ступать Заставляя коня. То рысью, То шагом Он проезжал Неведомые места. В густеющих сумерках перед ним По краям дороги крутой Белели кости богатырей, Пропавших в древние времена Людей уранхай-саха; В вихре, налетающем из глубины, Кружились высохшие черепа, Призраки метались во тьме. Неутомимо Юрюнг Уолан По крутой дороге спешил, По великому гибельному пути. Чьи-то руки тянулись к нему, Подставляя, как черпаки, Ладони в черной крови. Чьи-то клювы кривые Тянулись к нему, Щелкая и свистя… Низко над его головой Шарахалась в темноте, Хохоча и визжа, Илбис Кыыса; То ли пел над ним, То ли выл Вестник смерти Осол Уола… И вот, глубоко под землей, На распутье восьми дорог, На узле девяти дорог Увидел Юрюнг Уолан Невиданное никем до того: Грозное в величьи своем, Слышное за девять дней Шумом прибойных волн, Ощутимое за шесть дней Студеным дыханьем своим, Различимое за три дня Всплеском вздымающихся валов, Мутно-реющее В безбрежьи своем, Бескрайнее

ледовитое море Муус-Кудулу-Байгал Раскинулось перед ним… Опустясь по крутому пути, Очутился Юрюнг Уолан На узком выступе береговом, На обрывистой гранитной гряде Чародейной северной стороны Бушующей пучины морской; Некуда было вперед пойти, Нельзя воротиться назад. Тут виднеющийся высоко Над изгородью столбовой Мотыльково-белый его скакун, Широко расставив четыре ноги, Как четыре белых столба, В срок, пока закипят на огне По очереди два больших котла, Выпустил шумно мочу, Как бушующий водопад, Как три разлившиеся реки, И на языке уранхай-саха Человеческим голосом заговорил.

СТИХ 75

МОТЫЛЬКОВО-БЕЛЫЙ СКАКУН

Анньаса! Анньаса! Эй, назначенный мне судьбой, Хозяин мой удалой, Чего испугался ты? В огнях, в громах, В облаках Дьэсегей Пролетающий над землей, С небесных пастбищ меня пригнав, Такой мне давал наказ: Если твой Наездник-тойон В чужих краях в беду попадет И страх на него нападет, Ты ему тогда послужи, Сокровенное слово скажи… Теперь этот срок наступил. Мы в такое место попали с тобой, Где ни брода нет, Ни дороги нет… Льдины тяжелые громоздя, Прибоем плеща, Шугой грохоча, Огнереющее перед нами кипит Море Муус-Кудулу; Мы — на северной, вихревой Чародейной его стороне. Это плещется, Словно утка-турпан, Шумно хлопает, Словно утка-нырок, Широкий морской Залив Лэбийэ… Если это место нам миновать, Над пучиной перелететь, З аморем — На другом берегу Замелькают по сторонам Русла речек В уремах густых, В зарослях ивняка. Мы проедем восемь камней, Что воют, Словно восемь волков, Минуем девять пестрых гор, Что ревут, словно девять свирепых львов, Вздыбивших гривы свои; Вступим в сумрачную страну, Где луга с увядшей травой, Где завалами в чащах лесных Бурями поваленный сухостой, Где песчаные косы лежат, Как осадки выпитого кумыса, Где свирепые ветры ревут, Где летящие вихри свистят, С треском ломая стволы Лиственниц вековых; Где землю жестокий бьет градобой, Где любая градина камнем летит С голову подтелка величиной… Мы проедем болотистую страну, Где огромные лягушки живут С кобылицу отгульную величиной, Где копаются муравьи С теленка двухтравного величиной, Где рогатые выбегают жуки С быка-трехлетка величиной… Солнце сумрачно, Месяц щербат На далеком другом берегу Моря льдистого Муус-Кудулу… Там выбрасывает прибой Убитых богатырей, Там на отмель выносит волна Растерзанных женщин тела, Там качает зыбь, как шугу, Мертвых девушек молодых, Там на глыбах валяются ледяных Трупы юношей удалых… А потом опять на нашем пути Речки бурные побегут С берегами, обросшими ивняком… Долина откроется нам, На долине той — Золотое жилье; Оттуда три девушки выйдут к тебе, Три оборотня абаасы, Похожие на дочерей айыы; Выйдут они навстречу тебе, Приветливо с трех сторон подойдут, Примутся тебя угощать, Кумыс тебе поднесут. Ты из рук у них ничего не бери, Ничего не пей и не ешь, В их усадьбу не заходи, Дверь их дома не открывай, Седла крутого не покидай, Мимо них во весь опор проезжай! Если этот мой Нарушишь запрет — Провалишься в яму Смертельных мук, В провал безысходных бед. Крепко запомни слово мое, В кровь и плоть свою Это слово впитай! Чтобы мог я море перескочить, Как стрела пернатая, перелететь, Чтобы мог ты на мне усидеть, Делай то, что тебе скажу: Спешивайся скорей, Из уха правого моего — Из уха серебряного моего Вытащишь ты Орленка-птенца; Крепко за шею его ухватив, Ты его чембуром хлещи, Три дня и три ночи бей… Разбухать он начнет, расти, Вырастет с гору величиной, Широко раскроет свой клюв, Как пещеру, зев распахнет… Смело прыгай в открытый клюв, В широко распахнутый зев! Там дорогу увидишь перед собой — Солнечную беспредельную степь, Подобную долине родной, Где зеленые травы цветут, Где быстрые реки бегут, Где на отмелях — желтая благодать… Там — через день пути, В мареве голубом Предстанут перед тобой Две коновязи, Два медных столба Матери Иэйэхсит; На верхушке столба одного, Где небесный орел сидит, Ты найдешь, Ты рукой возьмешь, Будто утки-гоголя яйцо, Сгусток силы — желтую благодать; Ты ее возьми, проглоти! Если ты проглотишь ее, Восьмикратно сила твоя возрастет, Восемь лет не будешь голода знать, Восемь лет не будешь усталости знать. На верхушке другого столба, Что на восточной стоит стороне, Сочная зеленеет трава — Восьмиветвистый чудесный злак. Ты эту траву сорви И в обратный путь поспешай, Этой травой меня накорми. Удесятерится тогда Сила мышц коня твоего, Тогда-то я прыгнуть смогу, Прыжком единым перескочу, Стрелою перелечу Морской залив Лэбийэ, Что плещется, словно утка-турпан, Шумно хлопает, Словно утка-нырок! — Вот так, человеческим языком Говорил Мотыльково-белый конь С хозяином-богатырем.

СТИХ 76

МОТЫЛЬКОВО-БЕЛЫЙ СКАКУН

Обрадовался Юрюнг Уолан Добрым словам своего коня; Прянул н аземь С крутого седла; Из серебряного уха коня, Из уха с отметинкой вихревой Вытащил орленка-птенца; Крепко за толстую шею схватив Бьющегося черного орленка того, Начал его чембуром хлестать… Тут пошел орленок Расти, разбухать, Сделался, как большая гора, Широко раскрыл свой каменный клюв, Как пещеру, зев распахнул. Храбрый юноша Юрюнг Уолан Прянул стрелой в разинутый клюв, Прямо в горловину влетел… Огляделся — и видит он: В солнечном просторе степном, В мареве голубом, Над сверкающей синей рекой, Над ярко-зеленою осок ой Стоят, как два брата родных, Две к оновязи — два медных столба Богини Иэйэхсит. На верхушке столба одного Пестрый орел сидел; Между могучих орлиных лап Лежал, как солнце светясь, Сгусток силы — Желтый небесный дар, Словно утки-гоголя яйцо; Взял его богатырь, проглотил. На верхушке коновязи второй, На восточном ее столбе, Высокая вырастала трава, Восьмиветвистый злак зеленел. Взял траву богатырь, Забрал ее в горсть, Вырвал с корнями, с землей, Стремглав побежал обратным путем, Вернулся к коню своему, Траву эту ему скормил. Выросшего с гору величиной Горного орленка-птенца За крылышки ухватив, Начал он чембуром хлестать. Уменьшаться орленок стал, Сделался, наконец, В рукавичку малую величиной; Снова спрятал его богатырь В серебряное ухо коня. Вскидывал гривой скакун, Нетерпеливо переступал; Прянул Юрюнг Уолан На крутое седло с высокой лук ой; Прыгнул его скакун И полетел над пучиной морской, Над заливом пасмурным Лэбийэ, Что плещется, словно турпан, Шумно хлопает, Словно утка-нырок… По воздуху всадник летел, Только ветер в ушах Гудел и свистел… А куда он летит — не видал, Туман глаза застилал. Как опомнился Юрюнг Уолан, Видит — он на другом берегу Моря шумного Лэбийэ; Конь его быстро бежит, Броскою рысью идет По дебрям, глухим, По травам сухим, По широким распадкам речным, Мимо воющих девяти камней, Мимо восьми желтопегих гор. Не разбирая дороги, летел, Мчался его скакун, Только буря гудела следом за ним; Семьдесят вихрей шальных Сопровождали его, Восемьдесят восемь смерч ей Спутниками стали ему, Девяносто девять столбов вихревых Друзьями стали ему… Наконец-то всадник и конь Пустыню дикую всю прошли. Солнечная травяная степь Приветливо засинела вдали. Посреди равнины степной Красовалось коновязью резной, Окруженное рядами берез В украшеньях из конских грив, Летнее золотое жилье, Просторный желтый шатер, Богатая ураса. Три красивые девушки из шатра Вышли навстречу богатырю, Три милых дочери рода айыы В праздничных ярких нарядах своих, В островерхих шапках своих Из сверкающих соболей дорогих. Ласково улыбаясь, они К богатырю подошли, Поднося кумысный чорон, Песню приветственную завели.

СТИХ 77

ПЕСНЯ ТРЕХ ДОЧЕРЕЙ АЙЫЫ

Добро! Добро, дорогой наш гость! Дорогой счастливой ты прибыл к нам! Довелось нам тебя увидать, Племени солнца Возлюбленный сын, Плетеный повод в руке держа, Скачущий на Мотыльковом коне, Дядя наш — Юрюнг Уолан! Постой, внимательно выслушай нас Парой чутких своих ушей… Ты с дороги, Может быть, не устал, Может быть — не голоден ты, Но сойди ненадолго с коня, В наш дом загляни, В тени отдохни! Белое играющее молоко Трехтравных наших степных кобылиц — Крепко выбродившийся кумыс Мы преподносим тебе, Мы пригубить просим тебя Из чорона хотя бы один глоток, Дорогой наш дядя-тойон! Ты попробуй нашей пищи слегка, Ты отведай нашего каймака, Ты беседой нас удостой! И тогда — счастливый, прямой Путь откроется пред тобой… — Так умильно упрашивали богатыря Три девушки рода айыы, Подходя к нему с солнечной стороны, И вот уже, повод взяв, Сплетенный из золотых лучей, Уже взяв коня за узду, Кованную из солнечного огня, С радостными возгласами, они Сняли Юрюнг Уолана с седла, На шести своих белых руках На землю опустили его. И вот — Юрюнг Уолан, Юноша-богатырь, Он как будто спать захотел, Дремой затуманился взгляд, Истомой наполнилось тело его, Заныли суставы его, Забыл он слово коня своего… Он подумал: «Если проеду я, Яства почетного не коснусь, Не пригублю крепкого кумыса, Приготовленного для меня Прекрасными дочерьми Солнечного рода айыы, Поневоле обижу их, И поблекнет имя мое, И померкнет слава моя!» И беспечно он в их усадьбу вошел, С величавой осанкой вступил В золоченое их жилье; Покровом устланное дорогим, Увидал широкое ложе-орон И, как только сел на него, Провалился орон под ним, И в пропасть бездонную полетел Доверчивый сын айыы… Кувырком он в яму летел, Ударяясь боками и головой О выступы каменные в темноте. Ломило в висках у него, Грохотало в ушах у него; Наконец, упал на глубокое дно, Ударился о промозглое дно Удалец злосчастный Юрюнг Уолан… Голову с трудом приподняв, Кругом огляделся он, — Увидел груды длинных костей Давно погибших людей, Увидел груды стройных костей Нашедших здесь могилу себе. Мертвеца в медвежьей дохе Он под себя на льду подстелил, Мертвецом в широкой волчьей дохе, Как одеялом, укрылся он, Третьего — в оленьей дохе — В изголовье себе подбил И улегся, не в силах рукой шевельнуть. От удара падения с высоты Все болело в теле его. Горько думал Юрюнг Уолан: — Видно, на погибель свою Рассудок я потерял, Предостережением пренебрег, Слово коня моего забыл, В безысходную беду я попал!.. — Слезы из глаз его потекли, Замерзая на похолодевших щеках, Застывая сосульками на скул ах. А три оборотня-абаасы, Встретившие недавно его В виде трех дочерей айыы, Три серые тени подземной тьмы, Прикрыв руками клыкастые рты, Издевались над ним, хохоча: — Мы плохо ли заколдовали тебя, Как хотели заколдовать? Мы врасплох застали тебя! Да возможно ли, Чтобы сын айыы Нашу западню обошел? Да и как ты избегнуть мог Восьмидесяти восьми Изменчивых обманов и чар, Что рассеял всюду Хозяин-дух Ледовитого моря Муус-Кудулу, Могучий владыка подземных бездн Уот Усутаак ы — Так в подземельи Гудел, грохотал Оглушительный хохот, Злорадный вой Адьарайских чудовищных дочерей, Принявших свой страшный вид; Громко в ладони били они, Прикрывая черные пасти свои, Визжали, вопили они.