Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Приезд В. Я. Павлова в Японию был ознаменован маленьким, но очень обидным не только для него, но и для престижа нашей страны конфликтом. Суть его состояла в том, что когда Павлов сошел с нашего самолета в токийском аэропорту Нарита с женой и собакой, то путь ему преградили таможенные власти и, невзирая на то, что он посол великой державы, отобрали у него собаку и заявили, что он получит ее только после длительного пребывания пса в карантине. Все хлопоты наших консульских работников и дипломатов, направленные на безотлагательное возвращение собаки высокопоставленному советскому гостю, не увенчались успехом, и Павлову пришлось смириться, чтобы не придавать конфликту дальнейшую огласку. Это был, конечно, щелчок по носу официальному представителю правительства нашей страны. Я думаю, с американским послом такие фортели не прошли бы. Примечательно другое: сам Павлов, получивший в Москве инструкции добиваться добрососедства с Японией не обращая внимания на капризы японской стороны, постарался сделать вид, что ничего не случилось и изъятие у него пса для пребывания в карантине его нисколько не обидело.
Беседы с В. Я. Павловым создали у меня впечатление, что его приезд в Японию не внесет никаких новых веяний
Говорят, правда, что подобные перемещения дипломатов из одной страны в другую, прежде им незнакомую, будто бы полезны для дела: дескать, новый посол способен свежим глазом увидеть то, что не замечается теми, кто давно занимается той или иной страной. Но такое новое острое видение по плечу далеко не всем, а лишь талантливым дипломатам типа Трояновского. Павлов же производил впечатление заурядного аппаратного чиновника, вполне порядочного, отнюдь не тупого, но и не гения. Подкупал он своих подчиненных, да и посторонних лиц, своим добродушием и простецким обращением. Но при всем при том звезд с неба он не хватал. Кстати сказать, мои беседы с упомянутыми выше влиятельными японскими государственными деятелями его не заинтересовали: их фамилии, видимо, ему ни о чем не говорили, а интересно ему, как показали наши беседы, было только то, о чем японцы говорили лишь в личных с ним беседах. Тем не менее недели две спустя он пригласил меня на одно из совещаний дипсостава и предложил выступить по итогам моих встреч с японцами. Приняв к сведению мою информацию, присутствовавшие на совещании дипломаты никаких сколько-нибудь определенных суждений по поводу тогдашнего состояния советско-японских отношений не высказали. Да я и не предполагал иного: мидовские чиновники и в Москве и за рубежом всегда верны себе и, когда речь заходит о каких-то сложных спорных вопросах, предпочитают отмалчиваться в ожидании "установок вышестоящих инстанций".
Зато много острых споров и словесных перепалок довелось мне вести в те годы с группами японских советологов, связанных с редакцией газеты "Санкэй" - самой правой из наиболее влиятельных центральных газет страны. В первой половине 80-х годов встречи с этими советологами наших японоведов проводились ежегодно в соответствии с соглашением, заключенным руководством института с редакцией названной газеты. С японской стороны в этих встречах участвовали не столько журналисты - штатные работники "Санкэй", сколько близкие этой газете по взглядам политологи из числа бывших дипломатов и военачальников, занимавшихся проблемами взаимоотношений Японии с Советским Союзом. Едва ли не каждый год во главе "команды" японских советологов оказывался на этих встречах бывший посол Японии в Советском Союзе Накагава Тору. Не раз в числе той же "команды" вели диалоги с нами сотрудник исследовательского центра Управления обороны военный разведчик Нисихара Тадаси, адмирал в отставке Сакондзи, политический обозреватель газеты "Санкэй", генерал в отставке Цукамото Сёити, политический обозреватель телевизионной компании "Фудзи Тэрэби" Такэути Садао, а также ответственный за связи с Советским Союзом представитель японской Федерации экономических организаций (Кэйданрэн) Судзуки Кэйсукэ. Почти во всех встречах в составе японской делегации находились, кроме того, три воинственно настроенных профессора-советолога: Сасэ Масамори, Тэратани Хироми и Кимура Хироси, известные в Японии как авторы открыто антисоветских публикаций.
С нашей стороны "команды" для каждой из этих ежегодных встреч формировались также не только из сотрудников института. Правда, во главе наших "команд" неизменно оказывался заместитель директора член-корреспондент Георгий Федорович Ким, который не будучи японоведом пристрастился к проблемам советско-японских отношений и, пользуясь административной властью, держал под своим контролем все вопросы, касавшиеся персонального состава советских участников этих встреч. Из сотрудников отдела Японии наряду со мной постоянно участвовали в этих встречах два приближенных к Киму лица: Юрий Михайлович Рю переводчик-синхронист высшего класса и Семен Ильич Вербицкий, помогавший Киму готовить его выступления в качестве личного "спичрайтера". Среди других советских участников названных встреч с японскими политологами, представлявшими газету "Санкэй", находились чаще всего ответственный работник Международного отдела ЦК КПСС А. И. Сенаторов и американист из Института США и Канады В. С. Лукин - тот самый, который стал в дальнейшем, спустя лет восемь-десять, послом Советского Союза в США, а потом депутатом Государственной Думы от фракции "Яблоко". Не раз находился в составе нашей команды Павел Дмитриевич Долгоруков, возглавлявший японский сектор Научно-исследовательского конъюнктурного института (НИКИ),- многоопытный специалист, всегда бывший в курсе всех вопросов, связанных с советско-японскими экономическими отношениями. Почти всегда принимал также участие в этих встречах с нашей стороны кто-либо из ведущих советских ученых-китаеведов: либо Л. П. Делюсин, либо Г. Д. Сухарчук. Но бывали случаи, когда в составе нашей команды по воле Г. Ф. Кима оказывались люди совершенно случайные, но по каким-то причинам "нужные" дирекции института. Пример тому являл собой член коллегии Высшей аттестационной комиссии Г. Б. Правоторов, экономист по профессии, никогда не имевший никакого отношения к Японии, да и вообще к Дальнему Востоку.
По взаимному согласию каждая из наших встреч с представителями газеты "Санкэй" устраивалась то в одном, то в другом из городов Японии и Советского Союза. Начались эти встречи еще до моего возвращения в институт, но в дальнейшем я принял участие
Регулярные встречи политологов Советского Союза и Японии, спонсорами которых были наш институт и газета "Санкэй", резко отличались от других советско-японских научных и политических форумов, проходивших, как правило, вполне чинно при взаимном стремлении их участников избегать обсуждения "больных" вопросов взаимоотношений двух стран и сосредоточиваться на узкопрофессиональных сугубо научных проблемах. Наши же встречи с санкеевцами представляли собой нечто похожее на борьбу гладиаторов. Поскольку газета "Санкэй" была связана с военными кругами Японии, рассматривавшими Советский Союз как своего главного потенциального врага, представители этой газеты придерживались соответствующих взглядов - они не только не скрывали свою антипатию к нашей стране, но и бравировали ею. К тому же в отличие от других советско-японских форумов газета "Санкэй" по условиям соглашения с нашим институтом должна была публиковать стенограмму дискуссий по всем вопросам советско-японских отношений. Поэтому японская сторона стремилась в ходе возникавших диспутов пустить в ход все аргументы, способные по ее расчетам подкрепить позицию Японии в спорах с Советским Союзом и повлиять должным образом на японских читателей. При этом зачастую японские участники дискуссий прибегали к передержкам и грубым выпадам против нашей страны. Естественно, что при таких обстоятельствах нам приходилось возражать и давать жесткий отпор всякий раз, когда нападки на нашу страну велись несправедливо и в грубой форме. Хотя основная наша задача на этих форумах состояла в другом, а именно в том, чтобы, используя страницы газеты "Санкэй", разъяснять японской общественности миролюбивый характер советской внешней политики, подчеркивая нежелание обострять советско-японские отношения и нашу готовность расширять и упрочивать добрососедские связи с Японией.
Тема встреч обычно формулировалась одинаково: "Проблемы обеспечения мира и безопасности в АТР". Наши докладчики стремились придать позитивную направленность дискуссиям со своими японскими коллегами. В советских докладах, включая и мои, главный упор делался на всемерное изыскание возможных путей к добрососедству двух стран. Г. Ф. Ким, открывавший прения вместе с главой японской делегации Накагавой Тору, говорил обычно о международных отношениях в АТР и роли Советского Союза и Японии в улучшении общего политического климата в этом регионе мира, подвергая, естественно, критике воинственную внешнюю политику Вашингтона. Упреки делались им при этом и в адрес японского правительства, шедшего в фарватере американского руководства. В выступлениях других наших докладчиков подвергались обстоятельному рассмотрению отношения Японии с США, КНР и странами Юго-Восточной Азии. Критические оценки получало стремление Японии к наращиванию своей военной мощи. Китаисты ставили под сомнение миролюбие Пекина и стремились убедить японскую сторону в непродуктивности и опасности слишком тесного сближения Японии с КНР. Специальное время отводилось обычно на обсуждение вопросов советско-японского экономического сотрудничества под углом зрения его дальнейшего расширения и качественного улучшения. Что же касается меня, то мне приходилось детально рассматривать развитие советско-японских отношений на государственном и политическом уровнях. При этом я стремился придавать своим оценкам позитивную, оптимистическую окраску. Обычно мои сообщения, отпечатанные заранее на русском языке, сопровождались такими благонамеренными заголовками: "Японо-советское добрососедство - гарантия мира и безопасности в АТР", или "За упрочение мира и сотрудничества между Советским Союзом и Японией", или "О путях дальнейшего развития взаимопонимания и дружбы советского и японского народов". В тезисах моих заранее подготовленных выступлений я старался затрагивать спорные вопросы советско-японских отношений лишь вскользь, мимоходом, всемерно подчеркивая нежелание советской стороны раздувать эти вопросы и превращать их в камень преткновения на пути к добрососедству двух стран.
Однако японские участники встреч были настроены обычно куда более воинственно, чем мы. Их выступления по различным вопросам японо-советских отношений носили как правило антисоветскую заостренность. В них не США и не Япония, а Советский Союз изображался едва ли не единственным виновником политической и военной напряженности в АТР. Но яростнее всего их нападки на нашу страну становились после моих примирительных рассуждений об отсутствии реальных оснований для территориального спора двух стран, поскольку территориальный вопрос был уже окончательно решен в итоге второй мировой войны. На эти нападки приходилось, естественно, давать развернутые ответы, и в результате жаркий спор по поводу японских территориальных притязаний к нашей стране становился всякий раз фокусом всех дальнейших дискуссий.
Японская сторона в ходе этих дискуссий пыталась неизменно утверждать, что четыре южных острова Курильского архипелага являются будто бы "исконно японской землей". Главным аргументом в их устах были ссылки на Симодский трактат 1855 года, в соответствии с которым России под нажимом японцев пришлось, как известно, уступить Японии четыре упомянутых выше острова, ранее (со второй половины XVIII века) входивших в состав Российской империи. Не стеснялись наши японские собеседники прибегать в своей аргументации и к таким заведомо вздорным измышлениям, будто Южные Курилы вообще не входили прежде в понятие "Курильские острова". Но несостоятельность подобных утверждений легко доказывалась японскими же географическими картами, изданными в довоенные и военные годы, на которых весь архипелаг, включая южные острова, именовался одним словом "Тисима", которое на русский язык однозначно переводится как "Курильские острова".