Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Мой доклад на симпозиуме назывался "Дискуссионные вопросы послевоенной истории Японии в трудах советских японоведов". В этом докладе я попытался дать японским коллегам представление о том, какие вопросы японской послевоенной истории более всего интересовали моих соотечественников, какие дискуссии при этом развертывались и какие точки зрения высказывались по ключевым проблемам истории Японии.
В докладах японских историков, и в частности профессора Вада, большое внимание было уделено взглядам японцев на Россию. Вызвав живейший интерес присутствовавших, эта тема стала осью дискуссий, развернувшихся на симпозиуме. Интересно было слышать, например, из уст японских ученых, что в первой половине XIX века, когда Япония еще находилась под властью средневековых правителей - сёгунов, для многих представителей народившейся японской интеллигенции наиболее приемлемой моделью дальнейшего развития Японии стали те реформы, которые осуществил в России Петр Первый. Как отмечал профессор Вада, немалое число японских интеллигентов в период мэйдзийских реформ и в последующие годы с большим интересом знакомилась с русской художественной литературой XIX века и с публикациями российских революционных демократов второй половины XIX - начала XX веков. Этим кругам было свойственно стремление "учиться" у России. Но, с другой стороны, в те же годы наблюдались среди японской интеллигенции и откровенно русофобские настроения. Поэтому наряду с образом "учителя" Россия виделась японцам того времени и в образе "врага", с которым предстояла жесткая борьба. Любопытные и неоднозначные оценки отношения японцев к России были изложены также и в выступлениях профессора Тогава Цугуо.
Оценивая итоги дискуссий, развернувшихся на ленинградском симпозиуме, его участники высказали единое мнение о необходимости как минимум частичной публикации зачитанных на симпозиуме докладов. И это пожелание было нами выполнено. В 1986 году издательство "Наука" опубликовало под моей редакцией небольшую книгу под заголовком "Россия и Япония в исследованиях советских и японских ученых". Но доставка книги в Японию была связана с рядом технических трудностей. Я сомневаюсь, что она дошла до кого-либо из японских ученых - участников ленинградского симпозиума историков.
Следующая встреча советских и японских историков состоялась в 1985 году неподалеку от Токио, в городе Хатиодзи, на территории нового учебного комплекса университета Хосэй. В составе нашей делегации, возглавлявшейся академиком С. Л. Тихвинским, преобладали специалисты по новейшей истории нашей страны и стран Запада. Историков-японоведов за исключением меня было лишь двое: С. И. Вербицкий и В. И. Широков. При этом последний, выполняя обязанности переводчика, выступил на симпозиуме с сообщением по теме своей диссертации: "Становление японского империализма в начале XX столетия".
Основной темой дискуссии на симпозиуме стали вопросы, связанные с экономической политикой империалистических держав в первом десятилетии XX века. К сожалению, материалы наших дискуссий и отчеты о них не были в дальнейшем опубликованы на русском языке. Симпозиум завершился экскурсионной поездкой советских гостей к живописному горному озеру Асиноко, находящемуся в самом центре курортного района Хаконэ. С погодой, правда, не повезло - моросил дождь, а потому полюбоваться красотами озера и окружающих его горных хребтов не удалось. Зато в тот день, гуляя под зонтиками по дорожкам названного курорта, я выслушал много интересных рассказов академика Тихвинского о его пребывании в Японии в качестве главы советского представительства в середине 50-х годов, в период, когда отношения Советского Союза с этой страной еще не были нормализованы. В дальнейшем некоторые из рассказанных тогда академиком историй нашли отражение в изданной им спустя лет десять книге, озаглавленной "Россия и Япония". Правда, долгие годы работы Тихвинского в министерстве иностранных дел наложили свой отпечаток на все его воспоминания. В своих беседах с академическими коллегами он оставался неизменно вышколенным дипломатом, хорошо знавшим в своих высказываниях пределы дозволенного. Проявляя осторожность и умение избегать щекотливых политических тем, он умело отшучивался, если собеседник заводил разговор на неудобные темы. В этом отношении Леонид Сергеевич Тихвинский был тогда, и остался теперь очень похож на Олега Александровича Трояновского. Оба они являют собой образцовых дипломатов советской школы - людей прекрасно образованных, общительных, дальновидных и предельно расчетливых в своих словах и поступках.
Еще одна интересная поездка в Японию на совместную конференцию с японскими учеными состоялась у меня осенью 1983 года. Этой поездке предшествовали крутые перемены в моей личной жизни. Летом 1983 года состоялся мой формальный развод с первой женой Инессой Семеновной Латышевой, а спустя полтора месяца, в августе того же года, я вступил в брак с Надеждой Николаевной Максимовой, с которой у нас был уже общий полуторагодовалый сын. Наверное, для данной книги эти факты моей биографии не заслуживали бы упоминания, если бы в те времена подобные перемены в личной жизни многих людей не оказывали бы значительного влияния на их общественное положение и дальнейшую служебную деятельность, особенно если эти люди были членами КПСС. Еще до развода меня пригласили на беседу в Дзержинский райком партии, чьи работники "курировали" наш институт. Поводом для этой беседы послужило получение райкомом анонимного письма с какой-то кляузой на мою личную жизнь. Цель беседы состояла в том, чтобы выяснить, как обстоят мои семейные дела. Тогда мне удалось успокоить бдительных райкомовских работников и убедить их в том, что предстоявшие в скором времени перемены в моей семейной жизни не приведут к каким-либо скандальным последствиям. Затем, после того как состоялись мой развод и новый брак, мне стало ясно, что в течение ближайшего года, а может быть и более, райком партии будет отклонять любые запросы партийной организации института о выдаче мне характеристик на выезд за границу. Такова была общепринятая практика райкомовских инстанций в отношении всех членов партии, расторгавших по какой-либо причине свои прежние браки. Мне как бывшему секретарю парткома института это было яснее, чем кому-либо другому. Поэтому я преднамеренно воздержался, например, от заявки на участие в очередном Международном конгрессе востоковедов, проходившем в сентябре в Токио, зная, что руководство райкома КПСС все равно завернет мое дело назад. Согласно обычной райкомовской практике такой "карантин" на выезд за рубеж должен был продолжаться после развода по крайней мере год. И так бы, наверное, произошло и со мной, если бы не помог мне избавиться от такой участи "его величество случай".
Дело в том, что руководство находящегося в Японии Университета объединенных наций, функционирующего на средства ООН, задумало осенью 1983 года провести в Токио международную конференцию, посвященную сопоставительному анализу революционных преобразований эпохи Мэйдзи с китайской, русской и мексиканской революциями. Приглашение на участие в этой конференции нескольких советских ученых администрация названного университета направила в Президиум АН СССР, а там оно оказалось на столе вице-президента АН СССР Петра Николаевича Федосеева. Перспектива поездки в Японию Федосееву приглянулась, тем более что выступление с докладом о международном значении Октябрьской революции в России вполне отвечало профилю его основных трудов по марксистско-ленинской философии. Но в полученном вице-президентом АН СССР приглашении речь шла о трех докладах. Вторым докладчиком Федосеев решил тогда сделать свою жену, ранее не бывавшую в Японии. Не остановило его в этом намерении даже то обстоятельство, что занималась его супруга общими вопросами мировой литературы и не имела никакого отношения к истории Японии XIX века. Но при таком варианте третьему докладчику надлежало обязательно быть историком-японоведом, способным изложить взгляды советских ученых на Мэйдзи Исин - реставрацию Мэйдзи. Понимая это, Федосеев связался с дирекцией нашего института и попросил срочно сообщить ему, кто в институте мог бы составить ему компанию и выступить на конференции с оценками исторической значимости и социальной сущности реставрации Мэйдзи.
При обсуждении в институте этого поручения Федосеева выяснилось, что в 1968 году не кто иной, как я был основным докладчиком на конференции советских японоведов, посвященной столетней годовщине реставрации Мэйдзи, и что с тех пор иных комментаторов этого события среди наших сотрудников не появилось.
В результате дирекция института сообщила в Президиум АН СССР мою фамилию как возможного участника упомянутой выше конференции, но при этом в телефонном разговоре с помощниками Федосеева заместитель директора института Г. Ф. Ким поставил вице-президента в известность о тех трудностях, которые ждали меня в райкоме партии при утверждении моей выездной характеристики. И вот тогда прекрасно сработало так называемое "телефонное право". Будучи не только вице-президентом АН СССР, но и членом Центрального Комитета КПСС, Федосеев снял трубку и позвонил по кремлевскому телефону ("вертушке") первому секретарю Дзержинского райкома партии. Что сказал Федосеев райкомовскому начальнику - я не знаю, но после этого разговора и Президиум Академии наук, и райком партии известили дирекцию института о том, что с моим "карантином" покончено. В последующие дни райком срочно утвердил мою характеристику-рекомендацию, и вскоре вместе с Федосеевым, его супругой и работником Управления внешних сношений Президиума АН СССР, выполнявшим обязанности секретаря делегации (фамилию я забыл), я отправился в Японию, где к нам присоединился в качестве переводчика сотрудник отдела Японии нашего института Ю. М. Рю.
На конференции, посвященной революционным процессам в России, Японии, Китае и Мексике (таково было ее официальное название) присутствовали большое число известных японских историков и политологов, включая Нагаи Митио, Тояма Сигэки, Такэда Киёко, Кувабара Такэо, Сибахара Такудзи, Есида Мицукуни и других. Преобладали среди японских ученых историки консервативного толка, близкие по своему мировоззрению к сторонникам американской "теории модернизации". Не случайно, что с вводным докладом на том же форуме выступил один из апостолов этой теории профессор Принстонского университета Мариус Янсэн. Тем не менее выступления сторонников марксистской исторической школы прозвучали на конференции не менее уверенно, чем выступления антимарксистов. Так, академик Федосеев П. Н. в своем докладе изложил общие взгляды советских обществоведов на ключевую роль революций в развитии человеческого общества, отметив при этом революционный характер событий, связанных с Мэйдзи Исин. "По форме,- сказал Федосеев,- Мэйдзи Исин представляла собой реставрацию монархической системы, но по своей сущности она означала сдвиг от военной деспотии и феодализма в сторону буржуазных порядков".
В том же духе был выдержан и мой доклад. В нем реставрация Мэйдзи определялась как "незавершенная буржуазная революция" - термин, отражавший точку зрения большинства советских историков. В подтверждение этого определения я сослался не только на работы своих советских коллег, но и на труды ряда видных японских историков-марксистов, как и ученых, близких к марксистскому пониманию истории человечества. Выступила на том же форуме, кстати сказать, и супруга Федосеева, хотя тема ее сообщения, посвященного влиянию русской литературы на японскую, не соответствовала не только тематике конференции, но и профилю ее собственных научных занятий. Чувствовали это и японцы, но со свойственным им тактом не сказали об этом Федосееву ни единого слова.
Все выступления советских участников конференции, включая Федосеева П. Н., его супругу и меня, были включены в сборник статей "Мэйдзи Исин: реставрация и революция", изданный в 1985 году в Японии Университетом объединенных наций на английском языке61.
В течение нескольких дней после окончания конференции мы провели в поездке в Осака и Киото. Под словом "мы" я имею в виду Федосеева, его супругу, его помощника из Управления внешних сношений, переводчика Рю и себя. Как сразу же стало ясно, уважаемый вице-президент АН СССР, возраст которого приближался к 80 годам, находился под сильным влиянием своей молодой жены, бесцеремонно стремившейся подчинить программу нашей поездки своим личным запросам. При таких обстоятельствах я предпочитал, пользуясь своей репутацией старожила, знакомого с языком японцев и порядками их страны, отделить себя от общей компании и проводить свое свободное время по собственному усмотрению. Тем не менее иногда в ходе нашей поездки возникали недоразумения. Так, пробыв два дня в Киото, мы к концу второго дня должны были переехать в Осаку и остановиться на ночь в консульстве СССР, которое в то время возглавлял мой давний друг Виктор Васильевич Денисов. Я переговорил с ним по телефону из Киото, и мы договорились, что в Осаке работник консульства будет ждать нас в машине в определенном месте вокзальной площади, чтобы затем отвезти в расположенный километров за пятнадцать от центра район Тоёнака - местонахождение нашего консульства. Об этом я информировал Федосеева, и мы договорились, что в час отъезда встретимся в холле нашей гостиницы и отправимся к поезду, который должен будет доставить нас в Осака.