Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Не совсем гладко складывались мои отношения с заместителем директора института - моим давним приятелем Георгием Федоровичем Кимом, курировавшим в дирекции работу отделов Китая, Японии, Юго-Восточной Азии, Кореи, Монголии и Вьетнама. Если в первые два-три года после моего возвращения из Японии я видел в нем больше искреннего друга, чем начальника, то к середине 80-х годов в наших отношениях все чаще возникали споры, связанные с попытками Кима принимать те или иные решения по работе отдела без моего ведома. В таком поведении проявилась властолюбивая натура этого амбициозного восточного человека, который в отличие от Примакова, озабоченного главным образом общением с вышестоящими инстанциями, стремился держать под своим контролем все внутриинститутские административные и кадровые вопросы.
К тому же в горбачевские времена мы стали расходиться с Кимом и во взглядах на советско-японские отношения. Судя по его мимолетным репликам, мои взгляды на Японию и
Один раз, правда, открытая размолвка с Кимом произошла у меня на заседании Ученого совета, на котором предполагалось заслушать мой доклад о состоянии японоведческих исследований в нашем институте. В тезисах этого доклада, врученных мной заранее членам дирекции, включая Кима, содержалась, между прочим, критика руководства института за недостатки в подготовке японоведческих кадров, а также за ослабление внимания к координации работы японоведов института, значительная часть которых была в то время распылена по различным проблемным отделам. Ознакомившись с тезисами доклада, Ким, председательствовавший на Совете вместо отсутствовавшего Примакова, предложил снять мой доклад с обсуждения по причине наличия в нем слишком серьезных упреков по адресу дирекции, которые-де требовали предварительной проверки. В ответ я высказал свое несогласие с таким предложением. Но Киму, который ссылался на необходимость присутствия на заседании Примакова, удалось тогда настоять на своем. Открытый спор со мной на глазах всех членов Ученого совета был Киму неприятен, и некоторое время он сидел насупленный. Заметив это, его и мой друг - секретарь парткома Евгений Лебедев подсел ко мне и с улыбочкой шепнул мне на ухо отрывок из песни Высоцкого: "Ты, Зин, на грубость нарываешься и все обидеть норовишь..." Но эта размолвка с Кимом была вскоре предана забвению нами обоими, тем более что в скором времени Примаков оставил институт, заняв более престижное, по его понятиям, место директора ИМЭМО. В этой смене одного директорского кресла на другое уже тогда проявилась, кстати сказать, неуемная натура Примакова, для которого главный смысл жизни состоял и состоит по сей день в постоянном перескакивании с одних карьерных ступенек на другие, более высокие и близкие к вершинам власти и величия.
Что касается общей оценки моей работы в качестве заведующего отделом, то где-то в начале 1986 года состоялась очередная аттестация меня в этой должности: в итоге тайного голосования Ученый совет института подавляющим большинством голосов утвердил меня в названной должности на ближайшие несколько лет.
Координация японоведческих исследований
Мое вступление летом 1979 года в должность заведующего отделом Японии сопровождалось, как это было и в начале 70-х годов, возложением на меня снова обязанностей председателя секции по изучению Японии при Научном совете по координации научно-исследовательских работ в области востоковедения АН СССР. В предшествующие годы в деятельности этой секции не наблюдалось большой активности. Где-то в середине 70-х годов Виктор Алексеевич Власов, который после моего перехода в "Правду" возглавил отдел Японии, а заодно и названную секцию, предпринял определенные меры по поддержанию связей с другими московскими японоведческими центрами. Как мне потом рассказали, была у него даже задумка провести на базе нашего института всесоюзный съезд японоведов. Но такие планы не были реализованы. Видимо, их осуществлению помешало нездоровье Виктора Алексеевича, которое чем дальше, тем больше сковывало его деятельность в институте.
Продолжал, правда, по-прежнему регулярно каждый год выходить в свет ежегодник "Япония", считавшийся, как это видно было по его титульному листу, органом секции по изучению Японии названного выше Научного совета. После того как я уехал в Японию, главным редактором ежегодника стал вместо меня заведующий сектором Международного отдела ЦК КПСС, японовед Иван Иванович Коваленко. В редколлегию ежегодника продолжали входить в те годы ведущие ученые различных московских японоведческих центров, что упрочило его репутацию как периодического издания, отражавшего взгляды на Японию ведущих научных коллективов советских японоведов. Формально в 70-х годах в течение всего периода моей журналистской работы в Японии я оставался в составе редколлегии ежегодника. В это время повседневная работа по подбору авторов сосредоточилась в руках ответственного секретаря ежегодника С. И.
По возвращении в институт свою задачу я видел в том, чтобы секция по изучению Японии стала бы чем-то вроде научного центра, призванного суммировать информацию о работе если не всех, то большинства отечественных японоведов, обсуждать результаты их работы, отмечая их лучшие, наиболее значительные труды, а также проводить обсуждение проблем дальнейшего развития японоведческих исследований в нашей стране. В начале 80-х годов сформировался руководящий актив секции. Тесно сотрудничали со мной в решении организационных вопросов ведущий советский японовед-экономист Я. А. Певзнер, японовед-филолог, переводчик на русский язык большого числа произведений японских писателей В. Я. Гривнин. Большую работу в подготовке очередных заседаний секции проводила известный специалист по японской культуре Л. Д. Гришелева, взявшая на себя обязанности ученого секретаря секции. Но названными лицами наш актив не ограничивался: наряду с ними в рабочих заседаниях секции принимали обычно участие от десяти до тридцати других московских японоведов-специалистов в области экономики, филологии и международных отношений. На таких заседаниях обсуждались как научные вопросы, касавшиеся содержания и качества выходивших в свет работ советских японоведов, так и различные организационные вопросы. Обсуждался, например, вопрос о том, насколько точно наши специалисты-японоведы переводили на русский язык произведения японских писателей. Как председатель секции, я старался бывать на любом из подобных заседаний. Бывали, однако, случаи, когда заседания проводились не в полном составе членов секции, а это могли быть либо экономисты, либо историки, либо литературоведы. К сожалению, далеко не все московские японоведы, не говоря уже о ленинградских и владивостокских коллегах, проявляли интерес к активному участию в подобных заседаниях.
Некоторые из научных мероприятий, предусматривавшие привлечение специалистов-практиков к совместному с научными работниками обсуждению каких-либо острых проблем японской современности, проводились в начале 80-х годов и на базе отдела Японии.
Особого упоминания заслуживает закрытое совещание, состоявшееся в отделе Японии весной 1981 года. Темой дискуссии на этом совещании стали японские территориальные притязания к Советскому Союзу, а цель дискуссии состояла в том, чтобы совместно обсудить меры нашего противодействия этим притязаниям. Именно так и был сформулирован мой доклад, который, как я рассчитывал, должен был побудить присутствовавших к откровенному и развернутому изложению своих взглядов по данному вопросу, обсуждению которого даже в закрытом порядке долгое время противилось в силу ведомственной фанаберии руководство МИД СССР.
В совещании участвовали около тридцати человек, включая ответственных работников различных практических учреждений, а также японоведов, исследовавших проблемы советско-японских отношений в институтах Академии наук СССР. В числе присутствовавших были ответственные работники МИД СССР (Н. Н. Соловьев и другие), Международного отдела ЦК КПСС (А. И. Сенаторов), несколько ответственных военнослужащих из министерства обороны и КГБ, а также один из начальников, возглавлявший пограничную службу Сахалинской области. Были также на этом совещании политические обозреватели центральных газет страны. Посторонние лица на совещание допущены не были.
Вкратце содержание моего доклада сводилось к следующему:
Во-первых, в докладе констатировалось, что современное состояние советско-японских отношений чем дальше, тем больше омрачается необоснованными притязаниями японского правительства и других политических сил на советские территории и, в частности, на южные острова Курильского архипелага, включая Кунашир, Итуруп, Шикотан и Хабомаи. "Наращивая свою активность, поборники территориальных притязаний,- говорилось в докладе,развернули в минувшие годы в Японии так называемое "движение за возвращение северных территорий", в которое оказались втянуты как правительственные консервативные политические круги, так и оппозиционные правительству парламентские партии, включая коммунистическую и социалистическую партии. В ходе этой кампании японский парламент принял резолюцию с требованием передачи Японии Курильских островов, а на японских географических картах Курильские острова стали закрашиваться под цвет территории Японии".
Далее в докладе подчеркивалось, что значение подобной деятельности поборников территориальных притязаний к нашей стране нельзя было недооценивать: в сознании большинства японцев в результате целеустремленной пропагандистской обработки укрепилась мысль о возможности пересмотра советско-японских границ, сложившихся в итоге второй мировой войны, и о правомерности японских территориальных домогательств к нашей стране. Обратил я также внимание участников заседания на тот факт, что активную поддержку территориальным притязаниям Японии оказывали в то время как правительство США, так и китайские руководители.