Языки Пао
Шрифт:
Смущенный покровительственными манерами наставника, Беран покраснел: «Да, посещаю».
«Значит, для тебя настала пора практиковаться в воспроизведении потомства. Не сомневаюсь, что тебе уже хорошо знакомы основные принципы?»
«Студенты моего возраста только и делают, что обсуждают этот вопрос. Лорд Палафокс, если это вас не затруднит, сегодня в космический порт прибыла…»
«Ага, становится понятен источник твоих затруднений! Ты знаешь, как ее зовут?»
«Гитана Нецко», — буркнул Беран.
«Подожди меня здесь», — Палафокс вышел из кабинета.
Через двадцать минут он открыл
У входа в усадьбу их ожидал аэромобиль с полусферическим верхом. В машине съежилась маленькая одинокая фигура.
Палафокс повернулся к Берану и пригвоздил его к месту строгим взором: «По традиции, родитель обеспечивает сына образованием, первой женщиной и своего рода беспристрастным наставлением. Ты уже пользуешься преимуществами образования. В машине — выбранная тобой женщина; этот летательный аппарат также в твоем распоряжении. Выслушай же мое наставление — слушай внимательно, так как никто и никогда не даст тебе более полезный совет! Ищи в своих мыслях остатки паонезского мистицизма и паонезской сентиментальности. Изолируй эти стимулы — но не пытайся изгнать их полностью, ибо в таком случае их скрытое влияние проявится на более глубоком, инстинктивном уровне». Палафокс поднял руку драматическим жестом, свойственным раскольникам в торжественные минуты: «Я выполнил свои обязанности и отныне освободился от них! Желаю тебе успешной карьеры, многочисленных талантливых сыновей и престижа, вызывающего зависть сверстников».
«Благодарю вас!» — столь же церемонно ответил Беран. Отвернувшись, он прошел к машине, сопротивляясь попыткам воющего ветра снести его в сторону.
Девушка, Гитана Нецко, подняла голову, когда он занял соседнее сиденье, но тут же отвела глаза в сторону и стала смотреть в пропасть, где блестела Бурная река.
Беран молчал, переполненный чувствами настолько, что ему не хватало слов. Наконец он взял ее за руку — холодную и вялую. Девушка сидела неподвижно и тоже молчала.
Беран попытался передать то, что было у него на уме: «Теперь ты под моей опекой… Я родился на Пао».
«Лорд Палафокс повелел мне поступить к тебе в услужение», — размеренно и бесстрастно ответила она.
Беран вздохнул. Он чувствовал себя отвратительно, его мучили угрызения совести — та самая паонезская сентиментальность и тот самый паонезский мистицизм, каковые настоятельно рекомендовал подавлять Палафокс. Беран поднял машину в воздух — преодолевая сопротивление ветра, аэромобиль быстро долетел от усадьбы Палафокса до корпусов Института и опустился у студенческого общежития. Обуреваемый противоречивыми побуждениями, Беран провел спутницу к себе в комнату.
Они стояли в помещении, отличавшемся скупостью размеров и обстановки, изучая друг друга в состоянии стесненного напряжения.
«Завтра попрошу, чтобы нам выделили комнату попросторнее, — сказал Беран. — Сегодня уже поздно».
Глаза девушки открывались все шире и шире; она опустилась на койку и внезапно зарыдала — тихими судорожными слезами одиночества, унижения и горя.
Не находя места от чувства вины, Беран присел рядом с ней, взял ее за руку, бормоча слова утешения — разумеется, она их не слышала. Впервые в жизни Беран оказался лицом к лицу с настоящей скорбью, и она потрясла его до глубины души.
Девушка
«Все это поправимо!» — пробормотал Беран.
Она отчаянно мотала головой: «Непоправимо! Я тоже хочу умереть!»
«Нет, не надо так говорить!» — пытался утешить ее Беран. Он погладил ее по голове, поцеловал ее в щеку. Прикосновения возбудили его, он не мог удержаться — его ласки становились все интимнее. Девушка не сопротивлялась. Более того: она, судя по всему, даже приветствовала совокупление, отвлекавшее ее от горестных воспоминаний.
Они проснулись рано, в предрассветных сумерках, когда небо все еще было чугунного цвета, а наклонный уступ Раскола терялся в беспросветной мгле, нависшей над рекой, ревущей на далеком дне пропасти.
Через некоторое время Беран сказал: «Ты мало обо мне знаешь — тебе не любопытно?»
Гитана Нецко безразлично хмыкнула, что несколько задело Берана.
«Я — паон, — серьезно сказал он. — Я родился в Эйльжанре пятнадцать лет тому назад. Меня привезли на Раскол, но я вернусь на Пао».
Он помолчал, ожидая, что девушка поинтересуется причиной его изгнания, но она отвернулась, глядя в небо через узкое высокое окно.
«Тем временем я учусь в Институте, — продолжал Беран. — До вчерашнего вечера я не знал, какую специальность мне лучше выбрать — а теперь знаю! Я стану наставником Колледжа лингвистики!»
Гитана Нецко повернулась к нему, посмотрела ему в лицо. Беран не понимал, что выражал ее взгляд. У нее были большие, зеленовато-голубые глаза, ярко выделявшиеся на бледном лице. Беран знал, что она на год младше его — но, глядя ей в глаза, чувствовал неуверенность в себе, неловкость, нелепое смущение.
«О чем ты думаешь?» — жалобно спросил он.
Она пожала плечами: «Я почти ни о чем не думаю...»
«Не дуйся!» — Беран нагнулся к ней, поцеловал ее в лоб, в щеку, в губы. Гитана не противилась, но и не отзывалась. Беран начинал беспокоиться: «Я тебе не нравлюсь? Я тебя обидел?»
«Нет, — тихо ответила она. — Как ты мог меня обидеть? Я в услужении у раскольника, мои чувства ничего не значат».
Беран резко приподнялся и сел в постели: «Но я не раскольник! Я же тебе сказал — я паон!»
Гитана Нецко молчала, словно погрузившись в тайные мысли.
«В один прекрасный день я вернусь на Пао! Может быть, скоро — кто знает? И ты вернешься со мной».
Девушка не отозвалась. Беран начинал отчаиваться: «Ты мне не веришь?»
Гитана тихо произнесла: «Если бы ты на самом деле был паоном, ты прекрасно знал бы, во что я верю».