Языки Пао
Шрифт:
«Понятно. Что ж, на Пао многое изменилось. Теперь там приходится говорить на пяти языках только для того, чтобы заказать бокал вина в таверне».
Очередь продвигалась к регистрационному столу. Беран не отставал от собеседника — так же, как он когда-то поспевал за Гитаной Нецко. Наблюдая за тем, как служащий космопорта заносил в журнал имена новоприбывших, он остановился — ему пришла в голову мысль настолько дикая, что несколько секунд он не мог найти слов от возбуждения.
«Как долго вы будете учиться на Расколе?» — напряженно спросил он наконец.
«Один год — по паонезскому летосчислению».
Беран отступил от очереди и тщательно оценил ситуацию. План казался выполнимым — в любом случае, что ему грозило? Он был одет в типичный темный костюм раскольного покроя. Зайдя за угол, он быстро снял с себя куртку и рубашку, напялил рубашку поверх куртки и выпустил ее полы поверх пояса брюк — так, чтобы она больше напоминала свободную одежду паонов.
Переодевшись таким образом, он занял место в конце очереди. Стоявший перед ним молодой человек с любопытством обернулся, но ничего не сказал. Через некоторое время Беран приблизился к учетному столу. Функции регистратора в космопорте выполнял молодой выпускник Института, года на четыре старше Берана. Он явно соскучился и едва взглянул на стоявшего перед ним Берана.
«Имя, фамилия?» — спросил служащий, с трудом выговаривая паонезские слова.
«Эрколе Парайо».
Регистратор мрачно просмотрел список: «Как пишется ваше имя?»
Беран продиктовал по буквам фальшивые имя и фамилию.
«Странно! — проворчал служащий. — Такое имя не значится. Какой-то идиот на Пао вас прошляпил». Помолчав, регистратор раздраженно взял авторучку и нагнулся над раскрытым журналом: «Еще раз, как вы сказали?»
Беран снова продиктовал имя и фамилию. Служащий добавил их в регистрационную ведомость: «Хорошо. Вот ваш пропуск. На Расколе всегда носите его с собой. У вас его заберут, когда вы вернетесь на Пао».
Беран последовал за другими приезжими к ожидавшему их аэробусу. Скользя по воздуху вниз над склоном скального уступа, машина доставила Берана — в качестве Эрколе Парайо, паонезского студента-лингвиста — ко входу в новое общежитие. Происходящее казалось ему фантастической авантюрой, обреченной на провал. Тем не менее — почему нет? У студентов-лингвистов не было никаких причин в чем-либо его обвинять — тем более, что головы их были заняты новизной ландшафта и обычаев Раскола. Кто стал бы выслеживать Берана, нелюбимого подопечного лорда Палафокса? Никто. Каждый студент Института нес ответственность только перед собой. Под личиной Эрколе Парайо у него было достаточно времени и возможностей, чтобы создавать видимость существования Берана Панаспера — до тех пор, пока Беран не исчезнет.
Так же, как другим лингвистам, приехавшим с Пао, Берану отвели спальную комнатушку и место в трапезной Института.
Класс собрался на следующее утро в пустом каменном помещении с прозрачной стеклянной крышей. Косые бледные лучи солнечного света разделяли стену на две неравные части — теневую и освещенную.
Молодой преподаватель-выпускник по имени Финистерле, один из многочисленных сыновей Палафокса, явился, чтобы обратиться к группе паонов. Беран не раз встречался с ним в Институте — выше среднего роста даже на Расколе, где коротышек не было, Финистерле отличался длинным ястребиным носом и высоким лбом, напоминавшими черты Палафокса, но печальные карие глаза и темную кожу оттенка мореного дуба он унаследовал от безымянной матери. Он говорил тихо, почти вкрадчиво, переводя взгляд с лица на лицо — Беран опасался, что Финистерле его узн'aет.
«По сути дела, обучение вашей группы будет носить экспериментальный характер, — объяснял Финистерле. — Необходимо, чтобы многие паоны быстро научились нескольким языкам. Подготовка на Расколе может способствовать достижению этой цели.
Некоторые из вас, надо полагать, с недоумением задают себе вопрос: зачем паонам потребовались новые языки?
В вашем случае ответ прост: вы станете элитной руководящей группой, вы будете координировать действия других групп населения, говорящих на разных языках, служить посредниками между ними и давать им указания.
Но вопрос этим не исчерпывается. Зачем вообще обучать население Пао новым языкам? Разгадка кроется в основах научной дисциплины, называемой «динамической лингвистикой». Я собираюсь изложить ее важнейшие концепции — не вдаваясь в подробности и не приводя никаких аргументов, обосновывающих мои утверждения. До поры до времени вам придется верить мне на слово; впоследствии вы сами убедитесь в справедливости этих концепций.
Языком определяется способ мышления — последовательность различных реакций на те или иные действия.
Нейтральных языков нет. Все языки так или иначе влияют на образ мышления человеческих масс — некоторые сильнее, чем другие. Повторяю: неизвестен какой-либо «нейтральный» язык, причем ни один язык нельзя считать «лучшим» или «оптимальным», хотя язык А может больше подходить к контексту X, нежели язык Б.
Выражаясь в еще более общих терминах, невозможно не заметить, что каждый язык формирует в уме человека то или иное мироощущение. В чем заключается «истинное» представление об окружающем мире? Существует ли язык, выражающий «объективное» представление о реальности? Прежде всего, нет никаких причин считать, что «истинное» представление о мире, даже если бы оно существовало, было бы в каком-то отношении ценным или выгодным. Во вторых, нет никакого общепринятого определения «объективности». Так называемая «истина» ограничивается предубеждениями того, кто стремится ее определить. Какая бы то ни было структура концепций заранее предполагает то или иное мировоззрение, то или иное суждение о том, какой должна быть действительность».
Беран сидел и слушал, пытаясь представить себе, к чему все это могло привести. Финистерле свободно говорил по-паонезски, почти без отрывистого акцента, характерного для раскольников. Его утверждения носили гораздо более умеренный и неоднозначный характер по сравнению с идеями, повседневно обсуждавшимися в аудиториях и коридорах Института.
Финистерле перешел к предварительному описанию объема курса обучения паонезских лингвистов; пока он говорил, глаза его все чаще и все строже останавливались на лице Берана. У Берана перехватило дыхание — он предчувствовал провал своей затеи.
Закончив выступление, однако, Финистерле не проявил никакого намерения вывести Берана на чистую воду — возникало впечатление, что он решил его полностью игнорировать. Беран снова начал надеяться, что сын Палафокса так-таки его не узнал.
Беран старался поддерживать хотя бы какую-то видимость своего прежнего пребывания в Институте и нарочно попадался на глаза студентам и наставникам в аудиториях, библиотеках и лабораториях, чтобы ни у кого не возникало подозрений по поводу его периодического отсутствия.