Языки Пао
Шрифт:
Что, если его побег с Раскола обнаружили, и Палафокс успел связаться с Бустамонте? Этот вопрос занимал Берана на всем протяжении полета. Если так, по приземлении корабль ожидал бы отряд мамаронов, и все возвращение Берана на родную планету ограничилось бы мимолетным взглядом на сельские просторы, грубой хваткой поднимающих его тело черных рук, свистом воздуха в ушах под кружащимся облачным небом, шумным ударом об воду, погружением в темнеющую синюю бездну и смертью от удушья.
Логика вещей заставляла допустить, что такое развитие событий было более чем вероятно. К кораблю пристыковался орбитальный челнок, и Беран перешел в него. Другие лингвисты принялись распевать древний паонезский гимн, из озорства заменив традиционный
Лихтер плавно опустился на поле космодрома, выходные люки открылись. Студенты беспорядочной гурьбой высыпали наружу; Беран поднялся на ноги и опасливо последовал за ними. Вокруг никого не было, кроме обычных портовых служащих. Беран глубоко вздохнул и посмотрел вокруг. Белоснежные кудрявые облака плыли в бездонной синеве послеполуденного неба. Солнечный свет ласково согревал лицо. Берана охватила радость, напоминавшая религиозный экстаз. Он больше никогда не покинет Пао, будь что будет! Даже если его ждала субаквация, он предпочитал смерть на родине жизни на Расколе.
Студенты уже направились к окраине посадочного поля, к убогому старому зданию терминала. Их никто не встретил — что удивило только Берана, привыкшего к автоматической эффективности обслуживания на Расколе. Глядя на веселые лица спутников, он думал: «Я изменился, Палафокс извратил мою натуру. Я люблю Пао, но я больше не паон. Меня заразили блеклым холодом Раскола, я никогда не стану коренной, неотъемлемой частью родного мира — или какого-либо иного мира, если уж на то пошло. Я — неприкаянный изгнанник с эклектическим мироощущением, «синтетический» человек!»
Отделившись от группы студентов, Беран подошел к стеклянным дверям космического вокзала и взглянул на затененный деревьями бульвар, ведущий в Эйльжанр. Он мог бы незаметно выйти и потеряться за несколько секунд.
Но куда бы он пошел? Если он явится во дворец, с ним немедленно расправятся. Беран не испытывал ни малейшего желания возделывать землю, рыбачить или таскать на спине тяжелые грузы. Он задумчиво вернулся к непрерывно болтавшим лингвистам.
Появились опоздавшие чиновники. Один из встречающих выступил с поздравительной речью; лингвисты отозвались надлежащими благодарственными восклицаниями. Затем их провели в автобус и повезли в Эйльжанр, в известную старую гостиницу беспорядочной планировки.
Глядя на улицы, Беран недоумевал: он не видел ничего, кроме обычной паонезской неторопливой непринужденности. Разумеется, это была столица, а не подвергнутые насильственному переселению районы Шрайманда или Видаманда — но должна же была тирания Бустамонте наложить какой-то отпечаток? Тем не менее... лица и походка прохожих выражали полную безмятежность.
Автобус заехал в Кантарино — огромный парк с тремя искусственными горами и озером, разбитый в древности панархом в память его безвременно почившей дочери, легендарной принцессы Кан. Они проехали под заросшей висячим мхом аркой; рядом, на пологом склоне, руководство парка устроило хитроумную цветочную клумбу, изображавшую портрет Бустамонте. Кто-то выразил свои чувства, запустив в физиономию правителя комок черной грязи. Незначительная, казалось бы, деталь — но она говорила о многом, ибо паоны редко позволяли себе политические суждения.
Эрколе Парайо откомандировали в Прогрессивную школу Клеоптера, на берегу залива Зеламбре в северной части Видаманда. Бустамонте постановил, что здесь будет находиться промышленный и производственный центр всей планеты. Школа занимала помещения древнего каменного монастыря, построенного когда-то первопоселенцами с давно забытой целью.
В просторных прохладных залах, наполненных зеленоватым солнечным светом, сочившимся сквозь листву, дети разных возрастов говорили друг с другом и с преподавателями исключительно на «техническом» языке; их обучали в соответствии с особой доктриной причинно-следственных связей, характерных для механизмов, вырабатывающих энергию, математики, основных естественнонаучных принципов, инженерно-технического проектирования и производственных процессов. Занятия проводились в хорошо оборудованных помещениях и мастерских; тем не менее, учащиеся ночевали в наскоро возведенных палатках на лугах, окружавших стены монастыря. Мальчики и девочки, носившие одинаковые красновато-коричневые комбинезоны и фланелевые тюбетейки, учились и работали с не свойственной детям прилежной сосредоточенностью. По окончании учебного дня им разрешалось проводить время по своему усмотрению — постольку, поскольку они оставались на территории школы.
Учеников кормили, одевали, размещали в спальных палатках и снабжали всем самым необходимым. Если они хотели пользоваться дополнительными удобствами, игровой аппаратурой, специализированными инструментами или частными спальнями, они могли их заработать, изготовляя продукцию, находившую применение на Пао. Поэтому почти все свободное время учащихся было посвящено небольшим промышленным предприятиям. Они производили игрушки, посуду, простые электрические устройства и слитки алюминия, полученные из добываемой неподалеку руды, и даже публиковали периодические издания на «техническом» языке. Группа восьмилетних учеников организовала более сложный проект опреснения морской воды с получением ценных минеральных веществ в качестве побочной продукции — они тратили все свои средства на приобретение необходимого оборудования.
Учителями были, по большинству, молодые выпускники Раскольного института. С самого начала Берана приводило в замешательство некое не поддающееся определению свойство, общее для всех преподавателей. Только после того, как он провел в Клеоптере два месяца, к Берану снизошло озарение, и он понял причину этого странного сходства. Оно объяснялось просто-напросто тем, что молодые люди на самом деле походили друг на друга. Все они были сыновьями Палафокса. Непреложные традиции Раскола требовали, чтобы они сосредоточенно занимались исследованиями в Институте, повышая квалификацию, чтобы со временем войти в состав руководства и заслужить модификации. В Клеоптере, с точки зрения Берана, сложилась ситуация, таинственно противоречившая правилам раскольников.
Его собственные обязанности были достаточно просты и, согласно паонезским представлениям, весьма почетны и выгодны. Директор школы, назначенный по распоряжению Бустамонте, в принципе контролировал объем и распорядок обучения, но его полномочия носили чисто номинальный характер. Беран выполнял функции личного переводчика директора, формулируя на «техническом» языке замечания, время от времени высказываемые начальником. В качестве вознаграждения за эти услуги Берану предоставили прекрасный коттедж — бывший фермерский дом — из булыжника и обтесанных вручную бревен; он получал щедрую заработную плату и носил особую униформу, серо-зеленую с черными и белыми нашивками.
Прошел год. Беран меланхолически выполнял свои функции и даже принимал участие в проектах учеников, поддерживая их амбиции. Он пытался компенсировать то, что казалось ему унизительным сотрудничеством, со сдержанным энтузиазмом разъясняя детям идеалы и древние традиции Пао, но сталкивался с непониманием и отсутствием интереса. Гораздо большее любопытство у его подопечных вызывали чудеса технологии, которые он имел возможность наблюдать в лабораториях Раскола.
В один из выходных дней Беран совершил печальное паломничество к бывшему дому Гитаны Нецко, находившемуся в нескольких километрах от берега. С некоторым трудом ему удалось найти старую ферму у запруды Мерван. Теперь здесь никого не было; бревна опустевшего дома рассохлись под солнцем, поля тысячелистника заросли воровской травой. Беран присел на трухлявую скамью в тени низкого раскидистого дерева — у него в голове теснились горестные воспоминания...