Языки Пао
Шрифт:
На третий день, входя в проекционную кабинку библиотеки, он почти столкнулся с выходящим Финистерле. Двое взглянули друг другу в глаза, после чего Финистерле отступил в сторону, вежливо извинившись, и пошел по своим делам. Покраснев, Беран зашел в кабинку; руки его дрожали — он не смог сразу ввести код видеозаписи.
На следующее утро ему снова не повезло — во время урока декламации, обязательного для паонезских лингвистов, Берану пришлось сидеть за столом из темного тика прямо напротив вездесущего отпрыска Палафокса.
Выражение лица Финистерле не изменилось; говоря с Бераном, он сохранял обычную серьезность и вежливость — но Берану казалось, что он замечал в глазах молодого наставника
Нервы Берана были постоянно напряжены, и он решил положить конец невыносимой ситуации. После занятия он продолжал сидеть, когда все остальные студенты уже вышли из класса.
Финистерле тоже поднялся на ноги и собрался уходить. Заметив неподвижность Берана, преподаватель удивленно поднял брови и тихо спросил: «У вас есть какой-нибудь вопрос, студент Парайо?»
«Я хотел бы знать, каковы ваши намерения в том, что касается моих дальнейших занятий. Почему вы не донесли на меня Палафоксу?»
Финистерле не стал притворяться, что ничего не понимает: «О чем бы я стал доносить? О том, что Беран Панаспер продолжает учиться в Институте, и в то же время изучает языки вместе с паонами под именем Эрколе Парайо? Почему бы у меня были какие-нибудь намерения на этот счет?»
«Не знаю. Я не хочу, чтобы Палафокс об этом узнал».
«Не понимаю, каким образом это относится ко мне».
«Но вам известно, что я — подопечный Палафокса!».
«Разумеется. Тем не менее, я не обязан защищать интересы лорда Палафокса. Даже в том случае, — деликатно добавил Финистерле, — если бы я хотел их защищать».
Беран недоумевал. Финистерле тихо продолжал: «Вы — паон. Вы все еще не понимаете нас, раскольников. Мы — абсолютные индивидуалисты, у каждого из нас только собственные цели. У паонезского слова «сотрудничество» нет эквивалента на раскольном языке. Почему бы мне было выгодно донести на вас лорду Палафоксу? У такого поступка были бы необратимые последствия. Я взял бы на себя большую ответственность, не извлекая при этом никаких существенных выгод. С другой стороны, если я промолчу, передо мной всегда будут открыты альтернативные возможности».
«Значит, насколько я понимаю, вы не собираетесь ему доносить?» — запинаясь, спросил Беран.
Финистерле пожал плечами: «Нет — если это не будет в моих интересах. А в данный момент я не могу себе представить, каким образом это помогло бы моей карьере».
Глава 12
Прошел еще год — тревожный год, год внутреннего торжества и тщательно скрываемой надежды, год притворства и прилежных занятий; необходимость учиться за двоих, казалось, подстегивала способность к усвоению знаний. В этом году Беран Панаспер, паонезский беженец, демонстрировал достаточные успехи в Институте, хотя посещал лекции нерегулярно; в тоже время, в качестве Эрколе Парайо, он быстро овладел тремя новыми языками — «героическим», «техническим» и «аналитическим».
К удивлению Берана — и к счастью для него — в качестве «аналитического» диалекта преподавался язык раскольников, существенно видоизмененный с тем, чтобы нейтрализовать свойственный ему изначально эгоцентрический синтаксис.
Беран решил не афишировать свое невежество в том, что касалось текущих событий на Пао, и не задавал лишних вопросов. Тем не менее, окружными путями ему удалось многое выведать.
В двух обширных регионах — на побережье Хилантского залива в Шрайманде и по берегам залива Зеламбре на севере Видаманда — все еще продолжалась экспроприация земель и жилья, сопровождавшаяся насилием и содержанием
Переговариваясь вполголоса, студенты вспоминали сцены, возбуждавшие гнев и горечь: несокрушимое пассивное упрямство населения, не отступавшее даже перед лицом поголовного истребления, и карательные меры, применявшиеся с поистине паонезским пренебрежением к человеческой жизни.
В других отношениях Бустамонте проявил себя способным правителем. Цены стабилизировались, государственные службы работали достаточно эффективно. Роскошь, окружавшая панарха, соответствовала требованиям паонов к пышности и великолепию, но не была настолько экстравагантной, чтобы разорять казначейство. Только в Шрайманде и Видаманде наблюдалось настоящее недовольство — хотя мстительное озлобление, отчаяние и скорбь, вызванные действиями правительства, трудно было назвать просто «недовольством».
О нарождающихся общинах носителей новых языков, постепенно занимавших опустошенные земли, поступало очень мало сведений, и Берану трудно было отличить факты от вымысла.
Ребенок, воспитанный в паонезских традициях, с молоком матери впитывал безразличие к человеческим страданиям — не столько бесчувственность, сколько смирение перед лицом судьбы. Пао издавна был перенаселенным миром, и влиянию любого катаклизма неизбежно подвергалось огромное количество людей. Поэтому паон, способный испытывать сострадание к птице, сломавшей крыло, игнорировал весть о гибели десяти тысяч человек, поглощенных внезапно нахлынувшим цунами.
Паонезские представления Берана изменились благодаря образованию — на Расколе население рассматривалось только как множество дискретных, индивидуальных человеческих единиц. Может быть, именно по этой причине горестная судьба изгнанников-переселенцев из Шрайманда и Видаманда потрясла его до глубины души. Ненависть — чувство, до сих пор чуждое его характеру — поселилась у него в уме. Бустамонте и Палафокс должны были ответить за свои чудовищные преступления!
Учебный год подходил к концу. Беран, способный и усидчивый от природы, и к тому же превосходно говоривший на языке раскольников, добился существенных успехов в качестве паонезского лингвиста, в то же время ухитряясь сдавать зачеты по предыдущей программе. Таким образом, Беран вел в Институте два параллельных существования, полностью изолированных одно от другого. При этом поддержание видимости его прежнего обучения в качестве подопечного Палафокса не составляло особого труда, так как на Расколе никто не обращал внимания ни на что, кроме собственных проблем.
Играть роль паонезского студента-лингвиста оказалось гораздо сложнее — его соплеменники были общительны и любопытны, и Беран заслужил среди них репутацию чудака-одиночки, потому что не проявлял желания проводить свободное время в обществе однокашников.
Будучи вынуждены изучать несколько языков одновременно, студенты-лингвисты стали в шутку говорить друг с другом на «синтетическом» диалекте с упрощенными грамматическими правилами и лексиконом, состоявшем из обрывков паонезского, «аналитического», «боевого», «технического», меркантильского и топогнусского языков.