You raped my heart

salander.

— …, а то кое-кто уже спит.

Девушка резко распахивает глаза. Ее взгляд перебегает с одного друга на другого и обратно.

— Что такое?

— Говорю, — тянет Уилл, — давайте спать, а то кое-кто уже спит.

Кристина смущенно улыбается.

— Это здравая мысль, — соглашается Трис и тут же юркает под одеяло, спихивая со своей кровати Юрая. Тот издает возмущенный звук, чуть не падая на пол, но все же удерживаясь на ногах. — Завтра будет трудный день. — Протягивает подруга, зевая.

Завтра действительно трудный день. Все во фракции переполошились. Большинство находится в предвкушении громкого события. Лишь Эрик мрачнее тучи. Его брови тесно сдвинуты, а челюсть сжата. Тори аккуратно

касается его руки, заставляя повернуть к ней голову. В этом году она — его спутница. В этом году Маркус Итон предложил идиотскую традицию устраивать что-то вроде бала. Сначала помпезные речи о значимости и важности фракции, о том, как ценна была здравая мысль поделить общество на части и каждой его ячейке заниматься определенным полезным делом и бла-бла-бла. На этом моменте Эрик всегда закрывает глаза, мечтая уснуть. Сегодня вечером Ву снимет напряжение еще раз. Эрик это уже представляет. Ее влажную и горячую под ним, извивающуюся как змея.

Мужчина косит на свою спутницу глаза. Надо признать, что она изумительна. Изумрудная ткань платья на загорелой коже смотрится восхитительно. Материя обнажает татуировки, подчеркивает грудь, талию и бедра. Черные волосы лежат волнами на плечах и спине. Шпильки делают женщину еще выше, практически одного роста с ним. Но это удобно. Эрик может по достоинству оценить все внешние данные Тори Ву. Иначе бы он не выбрал ее своей любовницей. И ему наплевать, что сегодня об их романе могут узнать. Романе? Черт вас дери, когда это он стал так выражаться? Какой роман? Секс. Надо называть вещи своими именами. Трах ради траха. И эта девочка с медовыми глазами прекрасно об этом осведомлена.

Эрик в костюме чувствует себя по-дурацки, некомфортно, неуютно и неудобно. Он не надевает галстук. Ворот белой рубашки небрежно расстегнут и из-под него выглядывают татуировки. Пиджак легко ложится на широкий разворот плеч. Брюки с идеальными стрелками. Эрик хочет снова надеть кожу. Чтобы не было этой помпезности и лизоблюдства. А ведь именно этим занимаются на празднике Пяти Фракций.

Этот день — единственный день в году, когда отливающийся сталью на солнце поезд останавливается и терпеливо ждет, пока в него все сядут, чтобы отвести Бесстрашных во фракцию Отречение. Эрик слушает стук колес и нервно дергает пуговицы рубашки. Лучше бы он остался в Яме. Но мужчина, как один из лидеров фракции, обязан там присутствовать. Словно не хватило бы одного Макса. Это же глупо. Присутствие на этом бедламе — пустая формальность. Не более.

Отречение встречает гостей из других фракций яркими красками и шумным говором. На Центральной площади установлены мощные динамики, большая сцена, ряды столов с едой, заготовленное конфетти. Мужчина обводит взглядом пестрые наряды присутствующих. Не Чикаго, а какой-то зоопарк, ей-богу. Он сплевывает на землю и идет к столам. Необходимо выпить. И желательно что-то покрепче шампанского.

— Эрик. — Тори останавливает его за руку.

— Детка, я тебе не кавалер. Это формальность.

Женщина едва сдвигает брови, протягивает руку, касается пальцами оставшегося от выдранного серебряного кольца шрама над веком правого глаза своего спутника, вздыхает, чуть прикусывает нижнюю губу.

— Я просто хотела сказать, чтобы ты отсидел хотя бы половину праздника. Макс будет недоволен, если ты уйдешь практически сразу.

Эрик смотрит на нее. Уважить Макса. Хорошо. Он может бесцельно поплевать в небо часа три, а потом смотаться отсюда к чертям. Мужчина уже представляет, как сдернет пиджак, рубашку и брюки, влезет в знакомую кожанку и джинсы, заведет своего железного коня и поедет кататься. Есть одна прелесть в празднике Пяти Фракции — практически все население собирается на Центральной площади Отречения. Кроме афракционеров,

разумеется. Им потом перепадают остатки еды с этого пиршества. Так вот, улицы Бесстрашия в это время совершенно пусты. И можно разогнаться до скорости далеко за сотню километров в час. Нестись по петляющим дорогам, впитывать запах свободы и орать во все горло.

Эрик блаженно прикрывает глаза, целиком отдаваясь этой картине. Но на грешную землю его возвращает настойчивый женский голос.

— Да, Тори. Хорошо.

Она кивает и уходит. Умная баба. Ничего не скажешь. Соображает, что ее компания ему не нужна, что он хочет тупо отсидеть всю эту невообразимую хрень и свалить как можно скорее.

Мужчина наливает себе виски и пьет. Жидкость обжигает гортань, растекается внутри отравляющим теплом. Эрик садится на стул и широко расставляет ноги, вертя в руках стакан. Людей становится все больше. Они стекаются к сцене, откуда Маркус Итон начнет произносить свою заученную и хорошо отрепетированную речь. Лицемеры.

«Внимание! Внимание! Просим вас послушать лидера Отречения, нашей правящей фракции, Маркуса Итона».

Началось. Так думает Эрик и откидывается на спинку стула, блаженно закрывая глаза. Маркус несет формальный, сухой, канцелярский бред о фракциях, что-то там лопочет о единстве и взаимовыгоде. Эрик не слушает. Он пьет глоток за глотком. Вот раздается взрыв аплодисментов. С официальной частью покончено. Из динамиков доносится громкая и ритмичная музыка. Люди начинают оживляться, кружиться на месте, громко разговаривать, смеяться. Эрик же считает стаканы. Все же жаль, что Тори ушла. Он бы мог прямо сейчас затащить ее в одно из соседних зданий и как следует отодрать. Алкоголь пробудил в нем похоть. Твою же мать.

Мужчина поднимает рассеянный взгляд на беснующуюся толпу и тут замечает ее.

Эрик резко выпрямляется, старается сфокусировать свой взгляд на знакомом развороте плеч и тонких руках.

Кристина стоит рядом с матерью. Скорее всего, это именно она. Мать и дочь похожи. Эрик нервно сглатывает. Кристина красивая. Слишком красивая. У нее смуглая кожа, и платье открывает всю ее спину. Эрик видит движения ее лопаток, когда девушка жестикулирует. Волосы собраны в замысловатую прическу и полностью открывают шею. Пара прядей выбиваются, обрамляют ее лицо, что придает Кристине лишь очарования, даже шарма. Взгляд Эрика скользит ниже. Платье длинное. Ткань солнечно-желтая, медовой патокой скользит по телу девчонки. Поясница открыта больше, чем нужно. И мужчина видит татуировку — расправивший крылья орел. Кристина смеется, говорит что-то матери, а Эрик не может оторвать от нее глаз.

Он ее хочет. Это открытие поражает в самую грудь, бьет под дых. Нет, друг, ты просто пьян. Эрик косится на бутылку виски. Она почти пустая, как и стакан в его руке. Зачем хотеть эту сучку? Хотя… Эрик сдвигает брови. Она больно бойкая и задиристая, и язычок у нее проворный. Он бы проверил ее навыки. Он осушает бокал полностью. Трахнуть ее, выбить дурь из башки, показать, где ее место, дать понять, прочувствовать, что она не имеет право ему указывать. Никто и никогда не имел этого права.

Уилл вырисовывается из воздуха. Эрик видит, как он тянет Кристину танцевать. И девка соглашается. Смеется, кладет свои руки ему на плечи, а он прижимает ее к себе. Скользит по ее телу своими ладонями. Чуть не впечатывается в нее. Вот его рука ниже положенного, еще немного, и он пощупает ее задницу. Дешевка. Вот кто она. Явно отсасывает у него, если позволяет на людях так себя лапать. Эрик ухмыляется, когда пальцы Уилла чуть ныряют за ткань платья, а девушка тут же выдергивает его руку, возвращает на место, на спину, гораздо выше талии. Эрик фыркает. Строит из себя недотрогу. Видно же, что она — шлюха. На ней это написано крупными буквами.