Ювелирный мастер
Шрифт:
– Всё в порядке?
– Да, конечно.
– Бывают случаи, когда и полицию приходится вызывать, представляете? Здесь недалеко сторожевая будка. Уже почти лет десять сижу в ней. Так вот, – хрипло кашлянул. Человек, с которым болтал сторож, все также смотрел в одну точку, не поворачиваясь, как будто за спиной, кроме птиц, деревьев и могильных плит больше никого не было, а льющиеся звуки – не слова, а шелест и карканье. Старик делился скопившемися переживаниями, не упускал ни единой мысли, несмотря на предположения о том, что, возможно, его речь не достигает ушей адресата. – Так вот, как-то месяц назад, во время вечернего обхода, послышался истерический плач. Сначала думал, мол ничего страшного, поплачет женщина и успокоится. Как бы нет. Она рвала волосы, царапала руки. Жалко стало бедняжку. Хотел ее успокоить, да она ни в какую. Пытался поговорить, а она не слушала, все рыдала и рыдала.
Воронтов остро чувствовал, как пожилой сторож рвался выговориться. Избавиться оттого, что скопилось за весь молчаливый день, а, может, и не за один. Молодому человеку не хотелось ни слушать, ни говорить. Неподходящий момент. Встреться они в парке или вагоне метро, то он, не колеблясь, уделил бы внимание. Сторож приблизился к нему на кладбище, на своей работе, когда человека охватила тягостная скорбь, и поэтому эгоизм по отношению к окружающим закрыл его от внешнего мира. Воронтов сдерживался: не позволял вырваться эмоциям. Крылья носа расширялись и сужались – слезы не текли. Им определенно препятствовало присутствие постороннего. Вот он поднес рукав к лицу и через мгновение устало повернулся – лицо взаправду перестало соответствовать цифрам в паспорте, от горя приобрело дополнительных пять лет. Положительно настроенный лад внезапного собеседника не оказывал спасительного воздействия, однако именно такому старику, с чистой совестью, без сожаления, легче всего открывать тайну за тайной скомканной души. Незнакомые люди. Слушают так, будто кто-то кричит в вакууме. Думают о завале на работе, или вспыхнувшему скандалу между близким, или же о финансовой недостаточности. Не понимают доверенных, протянутых в иссохших кулачках переживаний, и не желают понимать: зачем внедряться в излишнее, чужое? Если же найдется внимательный слушатель, то изливающий душу вновь уверует в божественного посла и станет долгое время благодарить человека, который всего-навсего молча постоял рядом, не зная, что ответить, даже несмотря на то, что тот прохожий буквально дня через два забудет о встрече. Разве этому сторожу более требуется? Потерявшемуся человеку достаточно ухватиться за притворный интерес, чтобы шея освободилась от удушающей пустоты и в сжатые легкие со свистом ворвался свежий воздух, ведь только совсем отчаявшийся станет подходить к незнакомцу на улице, чтобы доверить душевные тайны. Забытые люди нуждаются в помощи: они ждут добра толпы.
Молодой человек не перебивал, позволял говорить сторожу. Только молча слушал, погрузившись в раздумье.
– Поначалу, когда я только устроился сторожем, нервы так и трепались этих надгробий. Уволиться думал, но вариантов-то маловато для моего возраста. Пугало все: птицы, деревья и, тем более, молчаливые камни, под которыми хранятся человеческие останки в гробах. Жутко, правда? А представляете, каково ночью, когда приходится обходить по нескольку раз?
– Верно, жутко. Я бы не смог и дня вынести.
– И я бы не смог, будь кто-то из моих похоронен здесь. И чужие покойники стали испытанием, но… Нет, – мотнул головой, шурша формой, – это нечеловеческая мука. Честно говоря, – продолжал тот после короткой паузы, будто вспомнив крайне важное, – В первые месяцы я был рад увидеть всякого только из-за страха оставаться одному, а сейчас – из-за скуки.
Сторож болтал с впечатляющей для возраста скоростью, казалось, будто из трухлявого рта, скрытого в седых волосах, сами по себе вырываются слова, да так, что губы не поспевают за ними шевелиться. Воронтов слушал ещё несколько минут, посматривая то на сгущавшиеся тяжелые облака темно-металлического цвета, то под ноги на темнеющую без светила траву.
– Знаете, мне уже пора идти. Время, понимаете ли. – Воронтов указал пальцем на часы. Старик достал свои из кармана, потом взглянул наверх, как будто сверяя стрелки с небом.
– Да, конечно, всего хорошего.
– Вы
– Иван Сергеевич. – Этот человек по-детски обрадовался вопросу и энергичнее прежнего произнес имя в слух.
"Будет ждать новой встречи, -уверенно думал Воронтов, – да, такие всегда надеются на пять или, если повезет, десять минут облегчающей болтовни. Одинокий человек: вместо друзей радио в будке или небольшой старый телевизор. Что же старику до них: только слушать можно, а обмениваться размышлениями все равно не с кем. Даже если бы он завел пса, то ничего бы, по сути, не изменилось: тот, кроме тявканья, умных фраз или слов поддержки не выдаст. Впрочем, не каждый человек на такое способен. Многое зависит от ситуации".
– Может, ещё увидимся, Иван Сергеевич. – Лицо старика засияло наивной улыбкой. В глазах, над которыми нависали густые, длинные серые брови, теплилась надежда. Он, хромая, прошел с молчаливым посетителем несколько рядов могил, и свернул в свою сторону, бойко закончив очередной свой рассказ.
Воронтов двинулся от Новодевичьего кладбища к ближайшему метро: Московские ворота. Маленькие капельки с темного неба без приглашения и оттого колеблясь спускались на землю. Зажигаемые фонарные столбы освещали многочисленные ириски дождевой воды только у самых лампочек. Морось плохо чувствовалась кожей, а вдали превращалась в тончайшую простыню.
Машины совсем редко прокатывали по площади, припаркованные стояли всюду, и Триумфальная арка, естественная, не окруженная гудящим потоком автомобилей, и одинокая высилась в полной своей красоте, какую придали ей влюбленные архитекторы. Величественная и прекрасная. Гордая, с трофеями из оружия и доспехов на аттике.
Он пару минут стоял около входа в метро, смотрел на подсвечиваемое сооружение, которое закрывали грязные ларьки и вдруг почувствовал нескончаемую грусть, и выдыхал сигаретный дым. Человек в городе миллионнике, среди множества различных лиц, у каждого из которых своя захватывающая история, почувствовал себя одиноким без одного единственного, самого нужного. Скучал исключительно по той душе, что год назад вырвалась из плоти. Воронтов отчетливо понимал, что это только нужно пережить, что это только послевкусие после мрачного места. И он также знал, что сегодня придется задержаться на улице как можно дольше: вся ночь раскрылась специально для успокоения тревожного сердца.
Он бросил окурок в урну, взял одну из последних газет у метро, бегло окинул заголовки и, не увидев ничего интересно, швырнул на место.
6
Через пару дней Николай вновь пришёл в то же самое кафе, но только ради послеобеденного кофе. Молодой и смелый официант подскочил к нему, когда тот ожидал приготовления напитка:
– Ваш столик свободен, можете присаживаться. – Самодовольная и глупая улыбка растеклась по лицу. В глазах других сотрудников коллега сделался самоуверенным и безбашенным. Однако он, почувствовав охватившее воодушевление от содеянного, отказался останавливаться. – Вы ведь не забыли книгу?
Николай, не придававший значения выходкам, почувствовал пробегающие разряды тока по конечностям от последних слов. Он растерянно посмотрел на на ехидно улыбающегося смельчака, который трепетал от триумфа. Клиент, жутко нервничая, силился подобрать колкую фразу, чтобы не пялиться выпученными глазами, с приоткрытым от неожиданности ртом в едкую морду, однако опыт показывал: Николай не способен остро отвечать и безболезненно переживать оскорбления.
"Все из-за неумения подражать железным людям. – Пытался как можно скорее сообразить он; официант тем временем демонстративно поправлял салфетки на подносе, гордо показывая профиль лица жертве. – Костя умеет выражаться так, что на лавочку к дуракам обидчик усаживается самостоятельно. Ему не посмели бы косо посмотреть не только в лицо, но и в спину: вся его сущность заявляет о характере! Господи, а я-то что? На ногах удержаться не способен".
Пауза кончилась быстро: механизм защиты Николая сработал, и намеренно ожидавший продолжения официант возобновил язвить, прощупав почву неуверенности в голосе посетителя.
– Больше не ожидайте моей задержки.
– Да вы не торопитесь, – отвечал тот, откровенно посмеиваясь, – мы всегда рады желанным гостям.
– Как вас зовут? И где жалобная книга?
– Извините, пора обслуживать клиентов. – И нахальный официант победоносно вырвался с блокнотом в руках.
"Костя бы уже давно схватил бы его за плечо и вылил бы кофе на форму, если бы он не был горячим, в ином случае – что угодно, но только холодное. А я что? Только и смотрю, как он удаляется к своим друзьям, которые с любопытством все это время наблюдали. Облегчает только то, что он – не девушка".