Южнее реки Бенхай
Шрифт:
— Что такое, господин полковник? — тревожно спросил Нгуен Куок.
— Мне показалось, что кто-то следует за нами.
Они постояли немного, но — ни шороха, ни звука.
— Скажите, Куок, — спросил полковник, — вы знали Нгуен Фам Ле?
— Это который сбежал с базы, что ли? — ничем не выдавая охватившего волнения, произнес Нгуен Куок.
— Да, который сбежал, потому что был причастен к нападению на базу и, как полагает майор Тхао, был агентом Вьетконга.
— Знал его, конечно, как и остальных вьетнамцев на базе. Но что он из Вьетконга, он ведь никому не говорил, а на лбу у него не написано.
— А вы дружили с ним?
— Это слова майора Тхао, господин полковник, или ваше предположение?
— Не обижайтесь, Нгуен Куок, вы работаете на базе,
— Спасибо, господин полковник, за предупреждение. Поскольку я не виноват, то мне бояться нечего. Но если майор Тхао возьмет для допроса, то… — Нгуен Куок остановился и прислушался, потому что ему тоже показалось, вроде что-то звякнуло металлическое. Он постоял, но снова кругом была тишина… — если для допроса возьмет майор Тхао, — продолжил он мысль, — то можно прощаться с жизнью. У него невиновных не бывает. Но, как говорят у нас, по двум дорогам сразу не пойдешь, и поэтому мне только остается ждать: что будет, то будет.
Он только кончил говорить, как откуда-то сбоку раздалась короткая автоматная очередь. Пули просвистели совсем рядом. Полковник почувствовал, что одна из них пролетела в каких-нибудь миллиметрах от него, поскольку да щеке оказалось что-то вроде легкого ожога.
— Кто-то охотится за вами, господин полковник, — сказал Нгуен Куок.
— Почему за мной, а не за вами?
— Не так я велик и заметен, чтобы кому-то понадобился.
— Вы считаете, что я мешаю кому-то? — спросил Юджин.
— Думаю, что так и есть, господин полковник.
— Вьетконгу? Его агентам? Местным крестьянам?
Вряд ли.
— Но кто же тогда? — допытывался полковник.
— Не знаю, боюсь бросать тень, но майор Тхао опять просил меня внимательно следить за вами и ловить каждое слово.
— Хорошо! — сказал полковник, — Мое терпенье не может быть беспредельным.
Больше вплоть до своей комнаты он не произнес ни слова, хотя внутри у него все кипело от возмущения. Однако, почитав немного и успокоившись, он стал судить более трезво: ничего он не может предпринять против майора Тхао. Ведь именно майор предупреждал его об опасности. И зачем майору Тхао убивать американского офицера? Только за то, что он однажды одернул и поставил его на место? Нет, это чепуха. А если Вьетконг? Тогда действительно надо быть осторожнее. Он полежал еще немного, мысленно проигрывая разные жизненные ситуации, и заснул.
Разбудили его взрывы. По стенам комнаты прыгали багровые отсветы пламени. Он вскочил, выглянул в окно, которое было обращено на стоянку самолетов, и с ужасом увидел три гигантских факела, от которых растекалась горящая река. В ярком свете угрожающего пламени маячили то вырастающие до невероятных размеров, то сникающие фигуры людей. Потом заревели противопожарные сирены — и мощные машины, заряженные пенистым составом, помчались к самолетам, мигая вращающимися синими лампочками.
Полковник Смит и выскочившие на улицу офицеры и солдаты пытались определить, откуда идет обстрел базы. Тяжелые вертолеты, по три в каждом из четырех звеньев, поднялись с базы и взяли курс в сторону гор: оттуда летели мины крупнокалиберных минометов. Вертолеты шли давно выработанным строем: один, летевший впереди, включал мощные прожекторы, освещая огромное пространство, а два других в это время сбрасывали бомбы. Потом позиции менялись. Противник, если его обнаруживали, был виден не хуже, чем днем: бомбить и атаковать ракетами с помощью лазерных прицелов не составляло труда. Только обнаруживать удавалось далеко не всегда, и чаще бомбы и ракеты выпускались по первой попавшейся деревеньке, которая впредь именовалась в донесениях как разгромленная база Вьетконга…
А в полдень прилетел генерал Эдвард Лэнсдейл. Он успокоил вконец расстроенного своего друга Фрэнсиса
Райтсайда и занялся кропотливым изучением обстановки. Скоро ему стало ясно, что противник удачно использует и рельеф местности, и леса, вплотную подходящие к базе, и безусловную помощь Вьетконгу
— Будем вести борьбу с Вьетконгом по-новому, — говорил генерал Лэнсдейл на совещании офицеров базы. — Я запросил командование прислать сюда четыре транспортных самолета специального назначения, предназначенных распылять сильнейшие препараты химической войны — оранжевый, белый, голубой. Они отличаются друг от друга не только цветом, но и воздействием на все живое. Мы должны нанести врагу такие удары, которые поставят его на колени. И в первую очередь мы лишим его продовольствия. Мы вытравим, выжжем рисовые поля, с которых Вьетконг получает продовольствие, снимем лиственный покров с леса, и он покажет нам, где прячется противник. Перед изобретением компании «Доу кэмикл» спасует любой враг. Препараты прошли серьезное испытание на специальных плантациях и теперь поступили на вооружение к нам.
Лэнсдейл говорил восторженно, будто речь шла не о сильнейших ядах, способных уничтожить все живое на земле, а о произведениях искусства. Он рассказывал, лишь изредка заглядывая в небольшую книжечку, видимо инструкцию, полученную от «Доу кэмикл», — как гибнет маниок, клубни которого выручают вьетнамских крестьян во время неурожая риса, как мгновенно погибает сладкий картофель — батат, как, сопротивляясь, уродуясь, распухая до невероятных размеров, бьются за жизнь кукуруза и кокосовые пальмы, как теряют свои вкусовые и ароматные качества бананы, хотя после опрыскивания ядами плоды вырастают до чудовищной величины. Гевея, настоящее золотое дерево, источающая каучуковое молоко, хлопчатник, бамбук и манго — ничто не может сопротивляться этой силе.
— Даже рис, если его обработать во время цветения, — говорил спокойно генерал, — наиболее стойкий злак, семена которого дают ростки, пролежав в могильниках сотни лет, погибает, как после сильного тайфуна.
Он еще долго расписывал могучую силу уничтожения, заключенную в белом, голубом и оранжевом порошках, изобретенных лучшими умами Америки.
— Против деревень, жители которых помогают Вьетконгу, мы тоже применим новинку, она уже, думаю, на подходе — «римский плуг».
Эта новинка была хорошо известна полковнику Смиту. Он видел «римский плуг» в действии на одной из военных строек еще у себя в Америке. Полуторатонный нож бульдозера, заточенный до бритвенной остроты, используется для выравнивания местности, отведенной под какой-то объект. Во Вьетнаме американские военные инженеры приспособили его для уничтожения лесов вокруг военных баз, джунглей, где, как они полагали, укрываются партизаны. Мощный трактор «Катерпиллер» крушит тяжелым выступом на конце ножа даже очень толстые деревья. Но особенно эффективным оказался «римский плуг» для работы в обреченных деревнях. Он проходил по ним с удивительной легкостью, валя и подминая под себя скромные хижины, дворовые постройки, колодцы, возделанные участки земли, будь на них рис, банановая плантация или фруктовые деревья. Позади оставалась ровная, хорошо прикатанная земля, будто никогда не плодоносившая.
После нескольких совещаний офицеров специальных Отрядов, подготовленных не для участия в боях, а лишь в карательных походах против ненадежных селений, — непременным участником таких совещаний у генерала Лэнсдейла был и майор Тхао, — определился план операции «Феникс», который предусматривал усмирение деревень вокруг базы. Отвечая на чей-то вопрос, не слишком ли крута мера: во имя того чтобы лишить риса двадцать или пусть даже тридцать тысяч партизан, обрекать на голод сотни тысяч крестьян, — Лэнсдейл со всей свойственной ему бескомпромиссностью ответил:
— Мы никогда не одержим победы в этой стране, если будем думать о вещах, лежащих вне нашего стремления победить. Когда-то римляне посыпали почву в Карфагене солью, чтобы остановить ее плодородие и сломить сопротивление карфагенян. Мы применим для победы над вьетнамскими карфагенянами средства в тысячу раз эффективнее римской соли и покажем всем, что Америку не остановят никакие препятствия военного или морального характера.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ